Валентина Колесникова - Гонимые и неизгнанные
Сопровождавшему жандарму из Илгинского завода повелевалось довезти А.П. Беляева до Верхоленска, а там взять П.С. Бобрищев-Пушкина и ехать вместе в Иркутск.
И снова - через полгода - встретились друзья.
"При выходе из судна мне показали квартиру Бобрищева-Пушкина, куда я и отправился. Крепко мы обнялись с ним и от сердца возблагодарили Господа", пишет Александр Петрович. И добавляет: "Правда, радость Пушкина была отравлена; он просился туда, чтобы взять на свое попечение сумасшедшего своего брата, переведенного в Красноярск для пользования, но все же он мог облегчить его положение и мог надеяться привести его в сознание"1. Был июнь 1833 года.
Никогда больше не побывает Павел Сергеевич в большом этом селе Верхоленске. А его будут помнить - те, кому помогал и кого безвозмездно лечил, для кого находил слова ободрения и поддержки, кого врачевала его доброта, участие, понимание. И будут рассказывать о нем детям и внукам своим. А в том, 1833-м, как писал А.П. Беляев, "когда мы ехали улицей большого села, то нас постоянно останавливали выбегавшие из домов жители и прощались с ним горячими объятиями. Все почти плакали, расставаясь с ним..."2.
Не сохранилось документов о переезде Павла Сергеевича в Красноярск. Известен только маршрут: Верхоленск - Иркутск, там выполнение формальностей и новое путешествие по трассе Иркутск - Красноярск.
Видимо, не ранее июля оказался П. Пушкин в Красноярске. И потрясением - гораздо большим, чем он думал, - стало первое его свидание с братом в доме скорби, впервые после семи лет, что они не виделись. Думается, что боль душевная и бесконечная жалость, которую испытал Павел Сергеевич, увидев Николая, заставили его с ещё большим нетерпением ждать ответа из Петербурга о разрешении поселиться вместе на частной квартире. Он надеялся, что его любовь, заботы, нежность и бережность вернут брату рассудок. Если же излечение невозможно, думал он, он должен и сумеет облегчить страдания Николая.
П. Пушкин торопил время. А оно будто остановилось, потому что между январем и сентябрем, не казавшимися в Петербурге длинными временными расстояниями, лежали не столько тысячекилометровые пространства наезженной трассы Сибирь - Петербург, сколько все та же неутомимая работа бумаги. В четком треугольнике: сибирское правительство - III отделение - монарх скользили листки прошений, реляций, уточнений, предложений, объяснений, рапортов, донесений. Донесением, решившим, наконец, судьбу братьев Пушкиных жить вместе, было такое:
"В исполнение высочайшей государя императора воли, объявленной мне Вашим сиятельством (графом Бенкендорфом. - Авт.) в предписании от 26 минувшего апреля, государственные преступники Беляев 1-й и Бобрищев 2-й, находившиеся на жительстве в Иркутской губернии, переведены на поселение в Енисейскую губернию: первый в город Минусинск, а последний в Красноярск. Уведомляя о сем вас, милостивый государь, честь имею довести при том до сведения вашего о просьбе государственного преступника Бобрищева-Пушкина 2-го, принесенной им Енисейскому гражданскому губернатору и состоящей в том, чтобы брату его, государственному преступнику Бобрищеву-Пушкину 1-му, находящемуся в доме умалишенных в Красноярске, дозволено было жить с ним вместе на частной квартире, ибо он надеется поправить чрез то расстроенное его здоровье, к удовлетворению каковой просьбы Бобрищева-Пушкина 2-го по местным обстоятельствам препятствий я не предвижу.
Генерал-губернатор Восточной Сибири
Лавинский".
На докладной записке графа Бенкендорфа, излагавшей просьбу П.С. Пушкина, монарх начертал: "Согласен".
Генерал А. Мордвинов - военному министру
"Государь император по всеподданнейшему докладу г. генерал-адъютантом графом Бенкендорфом отношения к нему г. генерал-губернатора Восточной Сибири всемилостивейше дозволил находящемуся в Красноярске в доме умалишенных государственному преступнику Бобрищеву-Пушкину 1-му жить на частной квартире вместе с родным братом его, государственным преступником Бобрищевым-Пушкиным 2-м, находящимся в Красноярске на поселении.
Генерал А. Мордвинов.
25 сентября 1833 г."
Шли хмурые 30-е
"Что касается до моего здоровья, о котором Вы желаете знать, любезный Михайла Александрович, то оно благодаря Господа моего по наружности хорошо, ибо вполне от Него зависит, а по внутренности, поскольку зависит от меня, постольку и худо. Брат находится все в том же положении, как вы его видели, - и во всей жизни нашей, как Вы видели прошлого года1, так и до сей поры, даже и квартира все та же - а теперь даже та самая неделя, на которой прошлого году мы с Вами виделись. Желая вам обоим всего лучшего, готовый к вашим услугам и всегда вам усердный
Павел Пушкин".
Такую хмурую приписку сделал Павел Сергеевич в письме С.Г. Краснокутского к М.А. Фонвизину 11 марта 1835 года.
Семен Григорьевич Краснокутский - обер-прокурор Сената, как член Союза благоденствия и тайного Южного общества, участник подготовки восстания на Сенатской площади, был осужден по 8-му разряду и приговорен к 20-летнему поселению. Он побывал в Верхоянске и Минусинске, прежде чем оказаться в 1831 году в Красноярске (не сумел добраться до Туркинских минеральных вод, лечиться на которых выхлопотали ему родственники, - паралич поразил его ноги). Он был единственным ссыльным декабристом в Красноярске, когда приехали туда братья Бобрищевы-Пушкины.
Красноярск с 30-х до 50-х годов был небольшим губернским городом, возведенным в это звание только в 1822 году, и в 1830 году насчитывал всего три тысячи населения, занимавшегося преимущественно земледелием. Несмотря на свое положение на большой трактовой дороге, Красноярск большого торгового значения не имел, и жизнь в нем шла спокойно и однообразно. Купечество его было немногочисленно и невлиятельно, и тон в обществе задавала небольшая группа губернских чиновников, большинство которых приехало сюда из Европейской России, или, как тогда говорили, просто "из России"... Сибирское чиновничество этих времен отнюдь не отличалось добродетелями, и самые широкие полномочия генерал-губернаторов не могли побороть взяточничества и произвола. Умственные интересы чиновников были вполне под стать их добродетелям, и в городе не было ни книжной лавки таковая имелась на всю Сибирь одна (в Иркутске), ни культурных развлечений, и только хождение в гости с выпивкой и закуской, да иногда с танцами и сильнейшие сплетни оживляли существование красноярского высшего класса.
В городе выписывались, особенно со времени развития золотопромышленности, журналы и книги русские и иностранные, а все это, вместе взятое, заметно повышало культурный уровень красноярского общества и могло сделать пребывание в его среде в достаточной степени сносным, а положение на большом сибирском тракте облегчало сношения с внешним миром и приводило в соприкосновение с проезжавшими культурными людьми.
В то же время и местная администрация, "хотя и остерегаясь центральной власти и зная её суровости, чтобы не сказать более, по отношению к декабристам, однако, не оставляла ссыльных без поддержки и участия", писал И.Г. Прыжов1.
Павел Сергеевич сразу же взял на себя многие заботы Краснокутского, в том числе и переписку. "П.С. Пушкин здоров, он пишет всегда от Семена Григорьевича и от себя - первый так слаб, что с трудом подписывает свое имя", - сообщал М.А. Фонвизин из Енисейска И.Д. Якушкину в Ялуторовск.
Сохранилось всего несколько писем Краснокутского к Фонвизину, написанных рукой П.С. Пушкина, и одна короче другой приписки Павла Сергеевича от себя. Это самые ранние и самые грустные его письма, которые удалось обнаружить.
Безусловно, на них печать того болезненного периода, через который прошли все декабристы и который сыграл немалую роль в их судьбах, перехода от казематского положения к поселенскому. Письма, заметки, воспоминания, записки, писанные ими в разное время и из разных мест поселения, удивительно похожи. Павел Сергеевич, сохранись его письма 1833-1836 годов, видимо, написал бы то же, что и И.И. Пущин, определенный на поселение в г. Туринск в 1839 году: "Верите ли, что расставания с друзьями, более или менее близкими, до сих пор наполняют мое сердце и как-то делают не способным настоящим образом заняться" (лицейским друзьям И.В. Малиновскому и В.Д. Вольховскому, через 10 дней после приезда); "В продолжение всего этого времени хлопочу и хвораю. Странное положение: ничего нет особенно значительного, а сам не свой. Нездоровье во всем мешает, и все делаешь нехотя и оттого неудачно" (Е.П. Оболенскому через два месяца после приезда). И ему же, спустя год. "Пожалуйста, приезжай - вместе нам будет легче, если не должно быть совсем хо-рошо, что очень трудно в нашей жизни, испещренной различными необыкновенностями. С тобой возвратится ко мне спокойствие духа, которое - важное условие в болезни моей".
Очень похожее состояние было у Н.И. Лорера, которого направили в Мертвый Култук, населенное тунгусами, бурятами и поселенцами место, где стояло с десяток шалашей и одна изба: "Мрачные мысли стали мною овладевать. Скоро я потерял аппетит: ни одна книга меня не занимала, и шепот и урчание кипящего самовара одно развлекало меня".
