Сборник - В исключительных обстоятельствах 1988
— От тамошних парней столько же толку, как от здешних, — отмахнулась Марья. — И за меня уж пером поводи, Олег Константинович. Маме: что живу хорошо, работаю легко. И целую. И все.
Когда Олег Константинович стал на ступеньку трапа, Сажин его окликнул:
— Ты мастеру передай спасибо. Это он хорошо придумал.
— Да, передам.
Почти каждому пришлось объяснять, почему вдруг разрешение получено на личные телеграммы: нет худа без добра. Раз японцы все про пароход знают, значит, и таиться нечего. И лучше воспользоваться случаем, чем упустить его.
Лейтенант Швыдкий жестоко страдал морской болезнью и ничего толком сказать не мог. Но у Соколова был его адрес, и он решил сам придумать какой-нибудь текст.
А старший механик постарался использовать возможность максимально:
— Если я штучки три сочиню, по-соседски, по блату возьмешь? Мастер не зарубит?
— Без блата пиши. Отстою, если вопрос возникнет.
Капитан пролистнул блокнотик, перечитал телеграммы, не ради того, чтобы лезть в чужие тайны — он ведь на судне все, даже военный цензор,
А помполит рассказывал тем временем:
— С тех пор как мы у этого эсминца словно на привязи топаем, хмурый какой-то народ стал. А написали домой по строчке и потеплели. Ну прямо настроение такое, будто Владивосток на горизонте.
— Но телеграмм меньше, чем народа.
— Не всем есть куда посылать. Особенно нашим бывшим фронтовикам. Адреса — по ту сторону… Я вот не прощу себе, что сдуру сунулся в каюту к Игорю. Не подумал, что им тоже писать некуда.
— Люблю… Целую… Эфир даже отвык от таких слов. Все шифры, сводки, команды. — Капитан захлопнул блокнот. — А я решил промолчать. У моей жены дар ясновидения, что ли. Между строк узнает истину. Догадается, что не с добра открыта связь. Я вот в августе прошлого года почистился, нагладился, побрился в Кронштадте, а переступил порог — первый вопрос: “Ты тонул?” Как она могла догадаться, что я за двое суток трижды побывал в воде?!
— Вы мне не рассказывали об этом.
— А вы и не спрашивали. Это когда война кончится, будем по собственной инициативе рассказывать, что когда с кем стряслось.
Радист принялся тщательно переписывать телеграммы в журнал. Ворчал при этом:
— Ничего себе нагрузочка. Это же на всю вахту работы,. Рука отсохнет от приветов. Олег Константинович, а может быть, упростить дело, отстучать сперва “чувствую хорошо”, “желаю здоровья”, “до встречи”, “целую”, сказать Владивостоку, чтобы повторили двадцать раз, а потом передать разночтения и адреса?
Соколов рассердился:
— У тебя шкура небось задубела от морской воды, раз такую чепуху предлагаешь.
А радист рассмеялся:
— Это вы разучились понимать, когда человек дурака валяет. Можно, я первой свою передам?
— Последнюю!..
— Есть! — хитро усмехнулся. — Вас не надуешь. Вы ж азбуку Морзе назубок знаете.
— Уже надул, хотя твою азбуку знаю как японские иероглифы. Ты ведь первую отстучал, даже в текст не заглянув.
Олег Константинович неоднократно наблюдал за работой радиста в эти дни. Обычно он хмурил брови, пошевеливал губами, про себя повторяя фрезу за фразой, А тут принялся насвистывать песенку про пожарника. Но это не мешало работать с пулеметной скоростью. Взял свой блокнотик, теперь ненужный радисту. Решил выдрать исписанные странички. Но передумал, потому что чистые листки начнут выпадать. Вложил блокнот в целлулоидный футляр с кнопочкой — так он продавался в Сиэтле, — спрятал в нагрудный карман.
К вечеру открылся берег. Из тумана выглядывали зубцы сопок. Вершины самых высоких как бы светились даже, когда спустилась ночь, потому что были покрыты снегом. Особенно красивы две сопки. Они стояли рядом и напоминали двуглавый Эльбрус.
На конвойном эсминце замигал световой семафор. Ято, не покидавший поста у компаса, оживился, поднял дремавшего матроса. Лейтенант азбуки Морзе не знал, и матрос переводил ему язык световых вспышек. Инструктаж был довольно долгим, и под конец Ято стал заметно нервничать. Он разразился длинной тирадой; которую сигнальщик передавал около минуты. Ответ эсминца был кратким. Ято развернулся на каблуках. Сабля описала дугу, лязгнула о стену рубки:
— Самый полный вперед!
Но штурман опасался ночью идти к незнакомому берегу. Даже на генеральной карте было видно, что вход в порт очень сложен. И вызвал капитана.
Рябов перевел рукоятку машинного телеграфа на “стоп”.
— Вы не поняли приказ? — возмутился Ято.
— Понял, но выполнить не могу. Я не хочу, чтобы потом ваше командование обвинило меня во вторжении в территориальные воды Японии. Я должен запросить разрешение пароходства.
— Это запрещено.
— Кроме того, у меня нет карт Хоккайдо. Ночью входить в незнакомый порт опасно. Передайте на эсминец просьбу лечь в дрейф до рассвета.
— Это запрещено. Полный вперед, или будет открыт огонь.
— В таком случае я снова поднимаю сигнал “подчиняюсь силе оружия”.
Для старшего механика два коротких звонка после команды “полный вперед” были равноценны распоряжению двигаться “малым”, что он и выполнил послушно. А Ято пришлось удовлетвориться объяснением, что в котлах текут трубки, топливо — дрянь и четыре узла — это максимум того, что может теперь, после тайфуна, выжать “Ангара”.
Капитан выслал на нос старпома и боцмана впередсмотрящими.
Медленно приближалась, охватывая горизонт, черная тень острова Мерцали шпили заснеженных сопок. Пароход тяжело кивал набегавшим валам, рассекая их. Потоки воды окатывали впередсмотрящих, слепили их, норовили сорвать с места, протащить по скользкому дереву палубы. Трудно было удержаться. Еще сложнее было разглядеть что-либо в ночи воспаленными глазами. Когда судно в который раз вознесло форштевень на гребень волны и замерло на миг, чтобы потом заскользить в узкую “долину” между валами, боцману почудилась впереди черная тень и белесая полоса прибоя, а чуткий слух выделил в гуле океана и шуме ветра новые звуки. Боцман стиснул плечо старпома:
— Прямо по курсу, вот туда, вглядись!..
Но пароход уж покатился в провал между волнами. И впереди не было ничего, кроме следующего пенного гребня.
— Вот сейчас вознесет — и вглядись, — повторил боцман.
Рифы… “Ангара” шла на спины камней, которые выдала пена прибоя. Оба закричали, а потом вжались в металл обшивки, вцепились в какой-то трос. Вот сейчас… в любое мгновение мог раздаться удар, и треск, и скрежет, и лязг металла, раздираемого вершиной скрытого под водой утеса, а их самих сила удара, перехлест волны швырнут, закрутят в водовороте. Они почувствовали, как задрожал пароход от напряженной работы машин, стал замедлять ход, преодолевая силу инерции. И волна, помогая рулевому, начала разворачивать “Ангару” бортом к бурунам и черным теням рифов. Наконец пароход справился со своей тяжестью, с собственным бегом и отступил в открытый океан.
…Рябов увидел отчаянные жесты впередсмотрящих, услышал их возглас и, опережая своего конвоира, надсмотрщика — или как там его еще называть, — скомандовал в машину “стоп”, а затем “полный назад”, а рулевому — “поворот влево”. Яте подскочил, попытался сорвать руку капитана с машинного телеграфа, выкрикнул что-то. Матрос спрыгнул с табурета, принялся стаскивать карабин с плеча. И тут Рябов впервые показал, какая недюжинная сила скрыта в его сухощавом теле. Одной рукой он отшвырнул лейтенанта прочь. Тот сбил матроса с ног и сам растянулся на палубе. Пароход развернуло лагом к волне, качнуло эдак градусов на тридцать. Но на этот раз вахтенный штурман не пытался удержаться на ногах. Его как бы сбил с ног резкий крен судна, встряска от удара волны в борт. Он упал на японцев. Получилась небольшая свалка. Лишь рулевой прочно оставался на месте, выполняя короткие., властные команды своего капитана.
Потом Рябов помог лейтенанту встать. Но, прежде чем тот успел раскрыть рот, заявил:
— Вы умышленно хотели посадить судно на рифы. Угробить “Ангару” не дам!
— Там джонки… там рыбаки…
— В такую ночь? На такой волне? До рассвета ложусь в дрейф. Передайте на эсминец мое решение, и… диванчик к вашим услугам. Теперь вахта справится без вас. И без меня.
Круто развернулся и ушел в каюту. А Ято? Зажав саблю под мышкой, он скатился по трапу и ринулся вдоль коридора в гальюн.
VI
Пароход шел в кильватер эсминцу. Ято самоуверенно командовал:
— Вправо шесть, влево три. — Он точно повторял маневры корабля.
Две самые высокие, покрытые снегом сопки, напоминавшие ночью двуглавую вершину Эльбруса, теперь как бы переместились и пристроились в затылок друг другу. Перед ними торчала на скале бездействовавшая башня маяка. Разве же мог, даже ночью, “лоцман” так грубо ошибиться, взять на несколько миль вправо от такого ясного ориентира, как эти сопки? Значит, знал, что уводит судно в сторону. И то, что Рябов сказал сгоряча, было правдой. Ято умышленно вел “Ангару” на рифы. А потом… В тяжелой аварии виноват капитан и нерасторопная команда. Выручать судно некому. Что удастся спасти из груза, достанется японцам, а для команды начнется полный мытарств путь на Родину, Вот и весь расчет. Инцидент исчерпан…
