Исмаил Шихлы - Буйная Кура
Тропинка, обогнув старый огромный дуб, вывела на просторную поляну. Протока Куры обвивала ее зеленый, словно ножом обрезанный край. Идти дальше было некуда. Шахнияр-ханум оглянулась на брата, как бы спрашивая, что же ей делать дальше. Ее поразили глаза брата, красные, как измазанные кровью. "Господи, чтоб умерла твоя сестра, брат, из-за меня ты не спишь целую ночь!"
Джахандар-ага остановил коня, спрыгнул на землю. Осмотрев подпругу, он пустил коня пастись на поляне, а сам подошел к воде. Некоторое время он глядел на мелкую рябь на воде, на узловатое ее течение, потом перевел глаза на небо, которое было чисто и невинно. Пахло водой и свежими мокрыми листьями.
Джахандар-ага наклонился, плеснул себе на лицо холодной воды и только после этого как следует оглядел сестру. Как раз косые лучи солнца, пробиваясь через листву, осветили ее.
Платье ее совершенно изорвалось, один рукав оторвался и свисал, держась неизвестно на чем. Грудь обнажилась, под глазами синяки, в волосы набился репей. Подол намок и прилип к коленям, сквозь прорехи видно изодранное до крови тело. Она едва стояла на ногах и, чтобы не плакать, закусила губу. Но слезы все равно текли по ее щекам.
Джахандар-ага глядел на сестру и сам едва не плакал. Дважды с большими усилиями он проглотил слезы и, боясь, что больше не выдержит, отвернулся. Больше всего его поразил безмолвный плач сестры. И раньше в детстве она плакала только так, без голоса, закусив губу. Мгновенно он забыл обо всем. Ему захотелось броситься к сестре и обнять ее. Он видел, что и Шахнияр готова броситься к нему на шею и ждет только хоть какого-нибудь знака с его стороны. В это мгновенье все висело на волоске. Шахнияр сделала два робких шажка, но, может быть, этим сделала только хуже. В тот же миг она услышала окрик и грозное слово, первое слово, произнесенное братом за всю эту ночь:
- Умойся!
У Шахнияр опустились руки и похолодело в груди. Те же самые глаза, которые мгновение назад были полны слез, готовых пролиться, снова налились кровью и яростью.
Покорно она подошла к воде поглядела на солнце, подымающееся из-за кустов и проложившее через все протоки Куры одну прямую розовую дорогу. Стаи птиц вспархивали под кустами и снова ныряли в кусты. Шахнияр присела на корточки и протянула руки к холодной быстротекущей воде. В само'М деле, что ли, умыться? Почему брат, молчавший всю дорогу, приказал ей умыться? "Должно быть, мое лицо исцарапано и испачкано". Она осторожно через плечо поглядела назад. От сердца сразу отлегло: брат вытащил табакерку и спокойно скручивает папиросу. Тогда она опустила пальцы в воду и едва не засмеялась, так вдруг радостно и легко сделалось на душе. "Да чтоб умерла твоя сестра, брат, совсем я измучила тебя", - подумала Шахнияр и начала умываться.
Совсем близко вспорхнула птица. Трепетно она полетела из кустов на середину реки, и в то же мгновение откуда-то взявшийся сокол сверху налетел на нее. Над водой закружились перья. Шахнияр распрямилась, чтобы лучше все разглядеть, и даже приставила ладонь к глазам. Шахнияр хотела вскрикнуть, когда сокол ударил в птицу, но крика у нее не вышло. Из открытого рта только вырвалось немое дыханье. Не хватило воздуха. Лес почему-то вздрогнул и зашумел. В уши ударила глухота. Она не знала, что произошло, но все же успела еще повернуться к брату. На миг глаза их встретились, и тогда она поняла. У нее хватило сил улыбнуться и прошептать: "Да буду я жертвой твоей, мой брат, зачем ты меня..."
Джахандар-ага остановился рядом с упавшей Шахнияр. Слезы, которые он с таким трудом удерживал в себе теперь свободно текли по щекам. Казалось, с глаз упала какая-то сетка, все сделалось ясным, ярким, отчетливым, все прояснилось и ожило.
Сестра лежала, опрокинувшись навзничь в зеленой росистой траве. Утро, оказывается, было очень прохладным: от алой струйки, стекающей по открытой груди, шел парок. Губы ее приоткрылись, а глаза смотрели в чистое небо.
Джахандар-аге показалось, что перед ним лежит не Шахнияр, а его, их общая мать. А он раньше и не замечал, что сестра так похожа на нее, никогда не замечал за все эти годы.
Утро, разгораясь, окрашивалось в красный цвет. Красным был горизонт, красными были воды Куры, красными были листья деревьев и трав. Из кустов выпархивали красные птицы.
Конь, видя, что его хозяин плашмя лежит на земле и стонет, бил землю копытом и тревожно ржал, словно всех людей, весь мир звал на помощь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Поезд, мчавшийся у подножия серых гор, остановился на маленькой станции. Ашраф црыгвул с подножки. Вагоны, словно только и ждали этого, снова дернулись, загремели, паровоз прокашлял, засвистел, громко зашипел, весь окутавшись паром, и тронулся дальше.
Сама дорога около рельсов, шпалы и песок были до черноты пропитаны маслом и гарью, но по сторонам дороги поблескивала светлая, свежая роса.
Ашраф отряхнулся. Некоторое время он глядел на удаляющийся и все еще посвистывающий поезд, затем поднял с земли маленький свой чемодан и пошел к станции, которая вся и состояла из домика в одну комнату.
Станционный смотритель удивился, увидев, что после ухода поезда остался тут живой человек. По одежде - семинарист. А день на исходе. Нет поблизости ни одной деревни. Куда теперь глядя на ночь пойдет этот сошедший пассажир?
Про себя станционный смотритель уже согласился дать приют запоздавшему человеку. Смотритель скучал в своей одинокой конуре и обрадовался живому человеку. После прохода поезда над станцией установилась такая первобытная тишина, что, казалось, нет вокруг на тысячу километров ни жилья, ни былья.
Ашраф подошел к смотрителю, поздоровался с ним, огляделся вокруг, увидел тропинкуг тянущуюся в сторону леса и совершенно пустынную.
- Здесь, кроме меня, никого нет, молодой человек. Куда вы едете?
- Меня должны были встретить.
- Может быть, опоздали, - сочувственно предполо жил смотритель, - или не получили вашего сообщения. Вам далеко?
- На ту сторону, - сказал Ашраф и показал рукой на далекий лес, за которым должна протекать Кура, и на склоны седых холмов, поднимающихся уже на другом берегу реки. Заходящее солнце рассыпало по лесу свои последние, потускневшие лучи.
- Скоро наступит ночь, сынок. Дорога опасная, ехать тебе никуда нельзя.
Ашраф улыбнулся.
- Я правду говорю, оставайтесь, будете моим гостем.
Ашраф внимательнее поглядел на этого человека. Ему, как видно, перевалило за пятьдесят. Он ссутулился. От папиросного дыма пожелтели седые усы. Пожелтел и ноготь большого пальца.
- Большое спасибо, дядя, как-нибудь доберусь.
- Советую остаться.
- Я бы остался. Но сердце не послушается меня.
Смотрите, вам, конечно, виднее...
- Ничего не случится. Я знаю здесь каждую тропинку.
Ашраф попрощался со стариком и зашагал в сторону леса, до которого было от станции верст пять или шесть. Земля вокруг утопала в зелени. Трава на лугу была до пояса, под теплым ветерком она колыхалась, как море. Птицы, вспугнутые шагами Ашрафа, вспархивали и, несколько раз взмахнув крыльями, опускались снова. То и дело дорогу перепрыгивали большие зеленые кузнечики или, может быть, саранча.
Ашраф поднял свой чемодан на плечо и шел, с наслаждением вдыхая воздух родных мест, по которым соскучился.
Между тем небо уже темнело, а дорога по-прежнему оставалась безлюдной. Каждый раз, когда Ашраф возвращался из Гори, отец посылал навстречу людей. Обыкновенно Ашраф, вскочив на приведенного ему коня и пришпорив его, мгновенно достигал леса. А теперь что-то случилось. Может быть, они действительно не получили известия о приезде? Или на Куре наводнение и нельзя перейти на эту сторону? Но есть ведь лодка дяди Годжи.
В лесу было еще темнее, чем в поле. Густая тень деревьев ускоряла приближение ночи. А дороги впереди еще немало. Ашраф понял, что, может быть, опрометчиво пустился в путь. Надо было послушаться старика и переночевать на станции. Ведь если и дойдешь до берега, не сможешь переправиться через Куру. Никто не пригонит лодку в ночное время.
Тропинка вывела на поляну. Черные тени от развесистых дубов покрыли цветущий яркий луг. Своя вечерняя жизнь шла в лесу. Фазанья парочка кружилась невдалеке от тропинки. Еще подальше Ашраф заметил тетеревов. Чтобы не спугнуть птиц да и отдохнуть, Ашраф присел на чемодан; от ходьбы он разогрелся, расстегнул воротник рубашки, начал обмахиваться фуражкой.
Звенели цикады и уже начинали пробовать свои голоса соловьи. В кустах шелестели крылья пичуг. В стороне речки Карасу гоготали гуси.
Вдруг птицы замерли, перестали шелестеть и чирикать и па поляну выбежали олени. Они появились, как виденье, и, как виденье же, мгновенно исчезли. Ашраф сидел бы здесь без конца и наслаждался бы, однако ночь навалилась неумолимо и быстро: придется в темноте переходить Карасу. Нет, пора скорее снова в путь. Ашраф встал, чтобы идти, и поднял чемодан, как вдруг все смешалось в лесу. Не так, как если одни птицы вспугнут других птиц или звери вспугнут зверей, но так, как бывает, когда в жизнь природы вмешается иная, третья, более грубая и посторонняя сила.
