Виктор Лихачев - Молитесь за меня
Прокофьев. Это вы можете сделать и без меня. Не обижайтесь, но мне не интересно то, что однажды уже было сделано. Тем более, мы все стали другими, одни в большей, другие в меньшей степени, но другими. Евграфыч. Что же мы будем делать в таком случае? Прокофьев. Ставить новый спектакль. Без греческих мантий и лучей света в темном царстве.
Евграфыч. Но мы тогда говорили, что для вечности даже сто лет - один миг. Что, пятнадцать лет прошло и все заново?
Самсонов. Эх, Евграфыч, для вечности сто лет - миг, а для человека пятнадцать могут стать вечностью.
Прокофьев. Стоп, ребята. Обо всем этом поговорим на репетиции. Сейчас я спрашиваю вас: вы согласны рискнуть?
Войтюк. А чем мы рискуем, Коля? Конечно, согласны. Прокофьев. Чем рискуем? Каким был бы день, если бы Господь не различал цветов? Какой была бы наша жизнь, не будь в судьбе каждого из нас "Грозы"? Но, пожалуйста, не забывайте: мы тогда были молоды. И про древнюю мудрость не забудьте: в одну реку нельзя войти дважды. Вот чем мы рискуем. Войтюк. Это не риск, Коля, это наш шанс.
Прокофьев. Шанс? Что ж, об этом я не подумал. Васильев. Ребята, я знаю, почему мы поставим этот спектакль! Евграфыч. Постановщик, ядрена вошь!
Васильев. Молчи, старик. Ребята, если мы выйдем на сцену, значит, нас не сломали, понимаете? Ни жизнь эта треклятая, ни время - непонятно какое. А люди придут, посмотрят... И мы... мы им силы дадим, понимаете? Евграфыч. Давальщик, ядрена вошь!
Самсонов. Постой, Евграфыч, он правильно говорит. Не очень складно, но верно. Так только сердцем можно говорить...
Васильев. Спасибо, Петр. Да Евграфыч и сам все понимает. И лучше меня скажет об этом, только не мне или тебе, а дубу нашему одуевскому. А я хочу громко. Михалыч, веди нас! Не поверите, я себя панфиловцем почувствовал. Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва.
Евграфыч. Надо же, панфиловец... Прокофьев. Евграфыч, не смейся. Помнишь, наш разговор о закусочной? Будем считать, что для Сергея "Гроза" - такой же рубеж. И вообще, у каждого человека в жизни есть свое Куликово поле или разъезд Дубосеково. И свой выбор: выстоять или сдаться - третьего не дано... Все, достаточно слов. Будем пировать. Войтюк. Правильно. Давайте праздновать. За твое возвращение, Николай. Прокофьев. За наше возвращение.
Картина третья.
Городское кладбище. Тишина. Поют птицы. У одной из могил сидит Прокофьев. Прокофьев. Ну вот, мама, и поговорили. Завтра приду опять. Николай Михайлович кланяется и поворачивается, чтобы уйти, но тут замечает Лазукину, тихо подходящую к ограде.
Лазукина. Здравствуй, Коля. Я так и знала, что увижу тебя здесь. Прокофьев. Здравствуй. Прекрасно выглядишь. Лазукина. Спасибо. Скажу честно: удивлена. Ты тоже совсем не изменился. Прокофьев. Вот видишь, какие мы с тобой молодцы. Ну, ладно, пока... Я пошел. Лазукина. (Ошарашено). Как - пошел?! Ты даже не хочешь со мной поговорить, узнать, хотя бы из вежливость, как я жила все эти годы. Прокофьев. Здесь место такое, Тамара... особенное. О суетном говорить как-то не хочется. Даже из вежливости. С мужем твоим мы уже общались. Лазукина. Он мне передал ваш разговор, и я хотела бы... Прокофьев. (Перебивает). Вот видишь, кое-что друг о друге мы знаем. А вежливость здесь не при чем. Жизнь научила меня одной простой вещи: чем меньше знаешь, тем лучше себя чувствуешь.
Лазукина. Я хотела бы прояснить некоторые моменты. Прокофьев. О, Господи! Мочи мочало - начинай сначала. Тома, Тамара Викторовна, не надо больше ничего прояснять. Мы с Виталием Сергеевичем все, что надо и не надо, друг другу сказали. Достаточно.
Лазукина. Хорошо, пусть будет по-твоему. Но я не поверю, что тебе не интересно узнать о том, как сложилась моя жизнь.
Прокофьев. Тамара, дорогая, весь Одуев знает об этом. Это во-первых. А вовторых, ты еще молода, а потому говорить о том, что сложилось, что нет - еще рано. Всего хорошего. (Поворачивается, чтобы уйти). Лазукина. (Растеряно). Понятно. Коля, а мне спросить тебя можно? Соня говорит, что вы репетируете "Грозу".
Прокофьев. (Останавливается). Да. Лазукина. А почему именно "Грозу"? Сейчас это не актуально. Если бы вы захотели, я могла бы предложить несколько очень интересных современных пьес. Прокофьев. Спасибо. Правда, спасибо. Только ведь мы не собираемся реанимировать одуевский народный театр. Что умерло, то умерло. Просто у каждого из нас есть свои причины... короче, народ сказал: даешь "Грозу", - вот мы и пытаемся дать, но пока не очень-то у нас получается.
Лазукина. А если бы я предложила... свою помощь? Прокофьев. (Удивленно). Ты? Помочь нашей самодеятельности? Это было бы здорово, но Катерина у нас уже есть.
Лазукина. Я со своей младшей сестрой обо всем договорюсь. Прокофьев. Нет, так не надо... (Вдруг оживленно). А вот это идея! Нет, это гениальная идея. Тамара, ты действительно хочешь нам помочь? (После паузы). Кабаниху сыграешь?
Лазукина. Ты... ты... Ну, знаешь... Зачем так... жестоко? (Резко поворачивается и пытается убежать. Прокофьев догоняет ее и хватает за руку)... Пусти... Слышишь, пусти! Надо мной никто еще так не смеялся. Прокофьев. Да стой ты, ненормальная!
Лазукина. Совсем здорово. Еще что скажешь? Прокофьев. Что надо, то и скажу. Ты хотя бы выслушать меня можешь? (Поднимает руки). Вот, смотри, я не держу тебя. Можешь уходить, но, даю слово, после пожалеешь об этом.
Лазукина. Прекрасно. Портнова грозился убить, а со мной что сделаешь? Прокофьев. Не волнуйся, Портнов будет жить. Так ты выслушаешь меня? Впрочем, если тебе слабо сыграть Кабаниху, так и скажи. Тогда, действительно, что я здесь разоряюсь и бегаю за тобой.
Лазукина. Запомни, я могу сыграть все. Но Кабаниха... это... это. Прокофьев. Пойдем, у входа есть скамейка, мы сядем и я расскажу тебе все о Кабанихе.
Лазукина. Да про нее и так все известно. (Но сама послушно идет за Прокофьевым). Прокофьев. ( Усаживая Тамару Викторовну на скамейку). Все, говоришь? Хорошо, начнем с того, как ты ее представляешь?
Лазукина. Старуха. Во всем черном. Злая. Прокофьев. Знаешь, в чем твоя ошибка, как впрочем, и ошибка большинства людей? Лазукина. Ты сейчас будешь говорить о парадоксах? Софья, по-моему, ими просто бредит.
Прокофьев. Вот видишь, я же говорил тебе: мы друг о друге знаем все... Если хочешь, назови это парадоксами, но в данном случае под ошибкой я разумею склонность людей к стереотипам... Представь мое потрясение, когда я узнал, что Сальери в год смерти Моцарта было всего 40 лет. А мы представляли его пожилым человеком. И играют его всегда пожилые актеры. Лазукина. Ты не ошибаешься? Действительно - сорок? Прокофьев. Удивлена? А теперь вернемся к Кабанихе. Старая, говоришь? Посчитаем. В купеческих семьях в те времена девочек выдавали замуж очень рано. У Салтыкова
- Щедрина мама стала женой его отца не то в пятнадцать, не то в шестнадцать лет. Допустим, что Марфу Игнатьевну выдали замуж в семнадцать лет. Сколько лет Тихону, ее сыну?
Лазукина. Лет двадцать... Постой - постой, получается, ей нет еще и сорока? Как и мне?
Прокофьев. Получается, так. Но продолжим. Пятнадцать лет назад мы сознательно строили все действие вокруг Катерины, и ты справилась со своей задачей просто здорово. Помоги мне и сейчас.
Лазукина. Помочь тебе? Прокофьев. Да.
Лазукина. Кстати, Заславский позже использовал твою идею, правда, в другой пьесе.
Прокофьев. Все идеи носятся в воздухе. Использовал - так использовал. Лазукина. Он умер три года назад.
Прокофьев. Хорошо. То есть, жаль мужика, конечно, но не отвлекайся, пожалуйста. Мы сейчас будем играть "Грозу" иначе. Теперь каждый персонаж - главный герой. Лазукина. Так разве может быть?
Прокофьев. Я хочу попробовать. А уж без яркой Кабанихи - точно ничего не получится... Вот послушай меня. В прошлый раз мы исследовали луч в темном царстве. Теперь мы обратимся к самому темному царству. Откуда оно берется? Вспомни, с чего начинается "Гроза": сидит на берегу Волги Кулигин и восхищается, насколько прекрасна природа, окружающая нас. А ведь человек, каждый в отдельности и все мы вместе - венец творения. Венец, то есть предел совершенства. Как сказано: "И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его". По своему образу, понимаешь? Но если так, тогда почему среди нас столько зла, ненависти? Почему вся история человечества - это непрерывные войны и смерть? И возникает вопрос: если Бог - это Любовь, отчего мы
- его образ, не живем по любви?
Лазукина. (Тихо). Ты знаешь ответ, Коля? Прокофьев. Я пытаюсь его найти. Всю жизнь... Понимаешь, Бог создал человека свободным. То есть не игрушку он создал, не робота. Он настолько нас... любит, что говорит нам: я доверяю тебе, ты - мой образ. Но уже первые люди совершили грехопадение...
Лазукина. Сорвали яблоко. Прокофьев. Причем здесь яблоко? Нет, Тома. Они обманули - доверие. И - больше того, у них не хватило... мужества в этом признаться, то есть просто и честно сказать: прости нас, мы же - малые, неразумные дети. В старинной русской книге я прочитал, как наши предки образно передали разговор Бога и Адама. Сейчас попробую вспомнить: "Рече Господь: что се сотворил еси? Он же отвеща: жена, еже ми сотворил еси. На што-де мне дуру такую зделал". Лазукина. (Смеется). Понятно, Бог виноват.
