Юлий Крелин - Хирург
– А то?! Диагностика, милый, с точным прицелом в яблочко. Это тебе не твои йоги.
– Пижон ты, Женька. Я же всегда говорил, хоть и не видел, что на операциях ты наверняка пижонишь. Раньше подозревал, а теперь вижу точно.
– Опьянел ты, любезнейший, от морфия. Молчал бы лучше.
– А что! Не болит, лежу в приятном обществе – почему не поговорить. А ты норовишь быть первым на деревне, оттого и из клиники ушел. Ну и видок у тебя, Жень, между прочим. Посмотри на себя в зеркало.
– А что ты там видишь? Колпак да маску. Какой вид ты там, разглядел? А насчет клиники – это запрещенный прием.
– Ну извини. А вид у тебя такой, какой ты есть на самом деле.
– Ну-ка помолчи немного. Здесь мне тупфером отведи. Вот так. А то не проткнуть бы ненароком.
– Чего, чего? Что у вас там?
– Опять чего! Лежи ты спокойно. Мы на работе, и у нас есть о чем поговорить и без тебя. Иглу, что ли, взять покруче?
– Ну скажи же, длинный. Мне же интересно.
– Ну заткнись. Прошу же тебя, как человека.
– А ты со всеми так на операциях или только с друзьями?
– Полежишь в отделении, выяснишь.
– Ну не подонок?!
– Замолчи, пьяница, пропойца. От одного укола как захмелел! Оскорбляешь во время исполнения служебных обязанностей.
– Во-первых, у тебя сейчас не рабочее время. Ты сюда приехал – и это твое личное, а не служебное и время и дело.
– Не мое служебное. А ты бы тогда Филла попросил на той же дружеской основе. Опять чуть-чуть помолчи.
– Молчу опять. Совсем не больно. Но ты совершенно неестественно себя ведешь.
– По-ошел опять. Во-первых, операция – это вообще неестественное занятие. А во-вторых, ты думаешь, естественно мне оперировать тебя?
– А ты и хирургию, наверное, выбрал, чтоб рисоваться можно было. А? Перед бабами.
– Володя, после расскажешь все, что хочешь. А сейчас все.
– Знаешь, Жень, кол мне на голове теши, но можно вести себя иначе. Скажем, интеллигентней. Скажем, не кричать на больных, на сестер. Есть у тебя стремление рисоваться, как подонку. Мне обидно, что ты становишься на один уровень с твоим бывшим шефом, судя по твоим рассказам о нем.
Мишкин наклонился, задвинул голову за занавеску, отделяющую мир оперируемого от оператора, и прошептал в ухо прямо: «Володька, мы не одни. Я на работе. А то наркоз дам. Ты ж совсем пьян, алкаш».
Некоторое время операция шла в молчании.
– Тебе не больно?
– Как тебе сказать. Радостного не много, но терпеть можно. Тебе-то что? Ты делай свое дело. Остальное тебя не заботит все равно.
– Ты думаешь, что если ты сейчас страдаешь, то все тебе можно? Тоже ведь гусь не из последних. Лежишь и судишь с пьедестала. Откуда у тебя такое высокомерие? Черт! Здесь плохо зашили.
– Не расслышал последнее.
– Последнее и не тебе. Дай еще такую иголку с ниткой. Перешью.
– Я ж не слышу, Женя. Мне же тоже интересно.
– Перебьешься.
– А все-таки я сейчас страдаемое – говори со мной деликатней.
– Дай нам работать. Совсем опьянел. Ей-Богу, я сейчас дам наркоз. Чтоб я еще когда-нибудь оперировал близких. Ни за что! Он же, негодяй, не боится меня. Я для него не хирург.
– Это мне, что ли, наркоз? Мне ж не больно. Я против. Просто тебе, как и всегда впрочем, неприятно слушать замечания в твой адрес. И вообще, то-се, пятое-десятое.
– Наконец-то ты нашел время и место. Ну, сейчас, по-моему, хорошо ушито. Хорошо.
– И было хорошо и сейчас хорошо мне. Не болит. Долго еще?
– Ты спешишь?
– А ты остришь? Вот видишь – почувствовал наконец себя начальником над товарищем.
– Тамбовский волк тебе товарищ. Были мы с тобой товарищами.
– А ты в палате тоже будешь мне начальником?
– Дай-ка кетгут еще. Здесь перевяжем. Угу, спасибо. Теперь можно и кожу зашивать. Шелк дай, пожалуйста. «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам и вода по асфальту рекой…»
– Женька, а я так и подозревал, что ты на операции весь из себя такой интеллигентный, строишь интеллигентного, выпендриваешься, и если поешь, то детские песенки, – очень интеллигентно.
– Надоел, дайте ему наркоз.
– Какой наркоз – не дамся. Ничего не болит.
– Не дашься! А мы тебя не спросим. У нас средство есть. Все. Заклеивай. Везите его в палату. «…И неясно прохожим в этот день непогожий, отчего я веселый такой».
– Нет, нет. Никакого наркоза.
Мишкин вышел из операционной, в дверях остановился и стал картинно сбрасывать перчатки, не помыв их предварительно, как обычно:
– От наркоза милую. Жить будешь!
* * *Приехал Филипп.
Мишкин. Навестить товарища надо, Филя?
– Что делать. Официальная обязанность товарища требует сочувствия и проявления сожалительных тенденций.
– Хорошо говоришь. Документ какой читал?
– А я, милый, и без документов в любом стиле говорить могу. А тебя, дурака, удивить и вовсе легко.
– Ну давай, давай, Филек, удивляй.
– Ну пойдем к брату во страданиях. Где он лежит то?
– Где. Вестимо, в кабинете моем. Знаешь, ему, оказывается, перед операцией, по блату, дали лишнюю, усиленную дозу наркотика. Ну совсем был пьян. Надрался до чертиков. Как обычно, он губы выпячивает, говорит скандированно свои эти «то се, пятое десятое». Я уж потом ругал сестру. Ну и как всегда: «Я хотела как лучше». Почему все думают, если что положено, то по блату, своим надо чуть больше. Дикари.
– Ну напился человек. Зря ругал. Так бы и я пришел к тебе на какую нибудь операцию. Да еще лежать в кабинете, одному. И телефон есть? Я «за».
– У нас так мало привилегий и льгот, вернее, их совсем нет, что мы их сами себе создаем. Упустить такой случай! – положить товарища в кабинет, не в рамках всеобщего уравнения, – не мог упустить. Даже, может быть, ему этого и не надо.
Вошли в кабинет.
– А-а! Сам товарищ Гусев! Приехал проявить? Правильно. Рад, что не могу отплатить тем же.
Филипп. Не радуйся – все будет. Время быть здоровым – время болеть. Бог поможет, и дождешься – отплатишь тем же.
Женя. Глядя на твою патологическую здоровость, – тьфу-тьфу, не сглазить, – не думаю, что смогу когда-нибудь тебе услуги подобного рода оказывать. Впрочем, ты тоже начал бегать «трусцой от инфаркта» – появилась надежда, что заболеешь.
Володя. Должен тебе сказать, Филл, что Мишкин тут «балшой началник» и потому пижонство разводит сверх меры всякой. Ну, ужо погоди. Выпишусь, уйду из-под его начала, тогда ужо.
Филипп. А что и как? Я-то здоров. Он мне не страшен. Могу пока заняться.
Володя. И не скажешь. Тонко все делает. И пижонство хоть и грубое, но тонкое, с тонким пониманием своего места в этом мире.
Женя. Ну, все анекдоты вспомнили? Как заговорил сегодня. А еще вчера смеяться не мог. Говорил – отстань. Даже правду-матку в глаза не резал. Только покряхтывал.
Володя. И это было. Я тебе всю правду еще никогда не говорил.
Филипп. И не надо. В желании всегда говорить правду в глаза есть немалая доля презрения к людям.
Володя. Пошел, пошел нести. Я и тебе еще скажу.
Женя. Про то и речь.
Филипп. Пользуешься своим немощным состоянием и говоришь что угодно? Так, стало быть?
Володя. Это уж…
Женя. А все у него отчего – от хилости. А хилость отчего? – то бассейн, то йоговатая гимнастика, то лыжи – вот и стало здоровьечко слабым, хилость появилась. И у тебя от твоего тоже скоро будет. А все от безделья. От безделья и жажда чуда появляется.
Володя. Вот такое ничтожество. Понял, Филл?
Филипп. Ничего, мы рога ему обломаем. Еще посмотрим, кто хилее окажется. К тому же сам на лыжах ходит тоже.
Женя. Так я для удовольствия, а не для пользы тела. Для удовольствия-то все хорошо. Да как вам докажешь. Придешь на могилку, а похвалиться правотой уже и некому.
Филипп. Юмор, ребята… и впрямь больничный. Нашли место и время.
Женя. И это было. Это я ему тоже говорил, но на операции – он ведь не помнит, конечно.
Володя. Вот так он. И меня даже заразил. Но порядки, Филя, я тебе скажу… Мои условия – результат блата и коррупции. А вообще: в приемной снимают показания, имя записывают, где живешь. Но не говорят, правда, так вежливо, типа: курите и так далее. Мою-то историю он заполнил без меня. А я смотрел, как других принимают.
Женя. Имя-то надо записать. Сидел такой шпион и подсматривал. Я думал, ему больно, а он работал, гад.
Володя. Отвлекает. Потом переодевание – дают робу. Потом обыск карманов, говорят, не забыл ли чего в своем цивильном платье.
Филипп. Ну, прости им.
Володя. Слушай. Потом объявляют распорядок. Когда свидания, когда передачи, когда родственникам можно говорить со следователем, сиречь с врачом. Пройти сюда невозможно.
Женя. Мало увидел.
Володя. А это еще не все. Лекарство надо принять в присутствии сестры, чтоб не копил, а то еще отравишься. Ну, это правило сестры пропускают, дают лекарства сразу на целый день, а их за это ругают врачи. Ножа при еде не дают – оружие потому что. Ну и так далее. А сегодня представление. Пришли к ним и просят кровь безвозмездно сдать. Бесплатно-то есть. Донорам обычно платят за кровь. Крови в городе не хватает для больных. Никто давать не хочет. А ведь кому, как не им, кровь-то нужна? Нам, что ли? Врачам, а то им спасать нечем будет. Лечить ведь не умеют – им кровь живую подавай.
