Иван Мележ - Дыхание грозы
Тысячами самых разных, путаных, иной раз, казалось бы, неожиданных узлов вязала неутомимая жизнь человеческие взаимоотношения. Пестрый, дерзко красочный шел перед Апейкиными глазами мир; мир не застывших, простеньких, черно-белых существ, а мир сложных, не подвластных схемам, с различными, порой противоречивыми чертами, стремлениями, чувствами людей; живых людей.
Апейка жил в этом мире: среди противоречий, путаницы, загадок. Он не умел — и не мог — жить среди выдуманных, кому-то удобных существ; ему не позволяли этого ни его место в жизни, ни характер его: ежедневно, ежеминутно небезразличным сердцем ощущал он живую беду, живые надежды! Ему судьбой самой надо было отвечать живым, советовать живым, развязывать бесчисленные узелочки и узлы.
И надо сказать, он не роптал, он даже доволен был- с таким богатством интересно жить! Живя с такими, понимаешь, что ты нужен им, нужен делу; понимаешь, что не даром хлеб трудовой ешь.
3
Наступила пора, всегда особенно волновавшая Апейку, — осень. Он заметил ее приближение издали, с жатвы, — когда солнце подымалось еще высоко и от жары в иные дни млели деревья, бабки и недожатые полосы, огороды за плетнями.
Приближение ее радовало хорошей погодой: поля дружно оголялись, зеленели только полосы с картошкой. Дороги полнило трудовое оживление: где бы ни был — скрипели возы, двигались к селу, по загуменным дорогам, втискивались в распахнутые гуменные ворота. Не только в холодноватых гумнах, а и на горячих пригуменьях пахло житом, ячменем, овсом; там и тут ряды снопов опоясывали темные гумна: снопы сушили. Кое-где перестукивались уже цепы.
Осень досчитывала летние плоды. Что ж, Апейка не имел причин быть недовольным этими плодами. Оно было не пустое, не лентяйское — можно уже сказать — минувшее лето.
Как и в прошлые годы трудными, неодолимыми заботами отягощали дороги; надо было, как и в прошлые годы, пользуясь тем, что болота подсыхают, что среди лета есть немного свободного времени, подправлять гребли, чинить, настилать мосты. Дороги были вечной бедой: хоть немало з-а минувшие годы подправили, хлопот хватило и на это лето; хватит и еще, может быть, не на один десяток лет. Повозиться пришлось немало, однако старания, что ни говори, не пропали зря: еще две гребли новые — в самую топкую глухомань.
Подсыпали, подладили несколько старых, перебрали щербатые, проломанные мосты, построили новые. Можно, не хвалясь и не прибедняясь, сказать: кое-что сделали. Конечно, до порядка еще далеко, дороги еще во многих местах режут без ножа, а все ж кое-что сделали. Сделали.
Первого сентября школьный звонок позвал малышей в три новые школы; Апейка в тот сентябрьский день попал в одну из них, в Мокром: сам видел, сколько радости-утехи было у родителей и детей. Все село, старые и малые сошлись как на праздник; занятия долго не могли начать, потому что каждой матери, каждому отцу хотелось посмотреть, как будут его сын или его дочь учиться. Потом разошлись, правда, по полосам, по гумнам, но вечером, если бы не Апейка, споили б на радостях застенчивого учителя, единственного пока на всю школу. Чувствовался настоящий праздник, и Апейка не удивлялся: раньше надо было тащиться в школу за целых семь километров, да почти сплошь лесом, по неисчислимым лужам, что и летом не высыхали, через болото за Куренями.
И лес там большей частью черный, непролазный, полный всякого зверья и гадов… В самих Юровичах — здесь были и Апейкин замысел и его руководство — построили интернат для детей из дальних сел: школ второй ступени в районе не густо, пока что полная — только одна; так вот и пусть будет постоянный приют всем, кто желает идти из болот к свету.
Пусть будет теплый угол и крыша до школы и после школы; не всякому отцу есть на что нанять их в местечке. Апейка радовался, гордился даже, как особым достижением, что в этом году школы будут не только с топливом: дровами удалось обеспечить школы неплохо, детям не придется мерзнуть в холодных классах; в этом году во всех школах будут для детей горячие завтраки — хлеб и чай с сахаром! Во всех школах теперь есть котлы или бачки — кипятить чай. Есть хлеб и есть сахар. Это уже нечто от будущего, это уже, можно сказать, признаки социализма!..
Теперь, когда осень видна не по отдельным приметам, а властвует всюду, безраздельно, можно уже свалить с души тревогу за урожай. И налило все, и поспело, и убрали с поля, — за все зерновые можно быть спокойным: и за жито, и за ячмень, и за овес. То, прошлое лето было неудачное: зерновые уродили плохо; что вымокло с весны, а что погорело; и людям не хватило, и перед государством в долгу остались — не выполнили поставок. Была тяжелая осень: в тревоге за людей, с неприятностями сверху за невыполненнцй план; и еще более тяжкая зима и весна. Люди в некоторых селах примешивали в муку желуди, пекли хлеб из желудевого теста; не одной семье, нескольким се, лам угрожал голод; надо было помогать, спасать изо всех сил. Помогали и спасали: взяли из богатейших сел, выжали из кулаков. Кое-чем, спасибо ему, помог округ. После всех этих бед. особенно неспокойными были весна и лето; оттогб и особенно радостно, что не подвели: урожай в этом году неплохой. Жизнь должна наладиться. Теперь беспокойство только о картошке: чтоб с нею все было хорошо…
Осень пока — не придумаешь лучшей. Золото, не осень.
Дни как один солнечные, ласковые, необыкновенно чистые: все вокруг волнует удивительной ясностью. Все окутано млеющим величавым покоем белесое небо, далекие и близкие леса, травы при дорогах; всем этим, небом и землей, природа будто говорит: я поработала немало, наусердствовалась за весну и лето и вот хочу понежиться в покое. Она, может, и имеет праведна покой, а людям не до него, не до отдыха. Люди полны забот, извечной осенней устремленности…
Постукивают цепы в тысячах гумен — за полями, за борами и кустарниками, — за чащобами болотных камышей и осок. Постукивают в дневной ясности и в черные, с первым дыханием холода ночи — при свете "летучих мышей". Звенят и днем и ночью еще немногие колхозные молотилки: днем — тоньше, как бы прозрачнее, ночью — басовитей. Гудение их еще не всюду привычно и потому веселит особенно: оно — как новая и очень звонкая мелодия в давней песне осени.
Люди ночами, при свете фонарей, и на своих гумнах и около молотилок выглядят необычными. На стрехи, на скирды, на поля фонари отбрасывают огромные тени; от теней этих людские руки с цепами, с вилами — будто руки великанов, сами люди кажутся великанами. Может быть, они и есть великаны: из ночи в ночь, до рассвета бьют цепы, гомонят молотилки; люди работают не щадя сил, до изнеможения. Теперь самое главное — хлеб. Хлеб нужен им, нужен городам, нужен армии; в хлебе — жизнь народа, могущество страны, которая строит пятилетку. Хлеба этот район даст не много — только несколько капелек в хлебное море, но и они — не лишние. Страна живет не легко, не роскошно — каждая капля на учете.
Первыми в округе были красные обозы из их Юровичского района. Один обоз повел в Калинковичи, на станцию, новый секретарь райкома Башлыков, с другим в неблизкую дорогу, в Хвойники, отправился Апейка. Апейка вел обоз из сел, расположенных ближе к Хвойникам. Собирались на шляху; возы шли к шляху по греблям, по мостам, по полевым дорогам; с окованных ободьев стекала то рыжая торфяная, то белая, как мука, дорожная пыль. По шляху двинулись вместе: возы с мешками зерна ползли по песчаным колеям, меж старых и шумных берез, через села и мимо сел, мимо хат, поодаль от ветряков, что не спеша поворачивали крыльями. Ехали под марши и полечки куреневского гармониста Алеши, под песни возчиков, среди которых особенно усердствовал Миканор; когда же гармонисты и возчики смолкали — под долгий задумчивый гомон телефонных проводов. Только флаг на переднем возу все время огнисто ходил под ласковым теплым ветром.
С полечками да кадрилями прогремели колесами по мостовой главной улицы местечка, вдоль болот, выбрались в строгий, хвойник далекой станции. Запыленные, усталые, с обессиленными конями, но говорливые, голосистые…
Про эти обозы писали потом в газетах. Это было событием не только для района, но и для округа и, можно сказать, для республики. Башлыков чувствовал себя тогда героем: обозы эти как бы прогремели о том, какой руководитель, какого полета приехал в район. И надо сказать, что для обозов этих он немало потрудился, так что начальный этот его триумф был вполне заслуженным. Но, как и случалось не раз в прошлые годы, начав первыми, завоевав шумную славу республиканского масштаба, всю эту славу вскоре потеряли, позорно отстали — несмотря на все старания секретаря райкома и к его большому огорчению. Апейка, конечно, также сожалел, что заготовки затягиваются, но он относился к этому спокойнее: был и характером более сдержан, и о славе не так беспокоился, и, главное, принимал то, что случилось, как пока неизбежную беду. Все же беда эта и его мучила: дороги резали, принуждали тратить впустую столько времени и сил! Если б мог подсчитать кто-либо, сколько потеряно их за все годы; сколько поломано одних телег, замордовано коней! Во всем районе ни одной версты железной дороги, ни одной станции. Половина деревень направляется на станцию в один соседний район, другая — в другой. И как ни выгадывай, и в одну и в другую сторону меньше тридцати — сорока, а коекому и пятидесяти километров не выходит. Здесь, как ни старайся, даже если обозы будут скрипеть не только днем, а и ночью до утра, все равно не управишься Все равно район отстанет…
