Владимир Качан - Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка
Короче, так и окажется наш бард, тяготеющий к эстраде, сидящим между двумя стульями, как раз посередине между традиционными бардами и традиционной эстрадой. Эстрадники будут считать его бардом, а барды, соответственно, - эстрадником. Но это потом...
А теперь он пробует сочинять песни, тем более что рядом живет поэт, который чуть ли не каждую ночь, поджав под себя левую ногу (и не просто поджав, а практически сидя на ней) и закуривая через каждые пять минут новую сигарету, пишет стихи. То есть в максимально неудобной для человека позе, в экологическом кошмаре, который сам же себе и создает, пишет этот ненормальный.
Хотя, впрочем, где вы видели нормальных поэтов? Нет, конечно, поэт с виду - человек нормальный, но в нем обязательно есть что-то еще, невидимое миру, что-то такое, что наделяет его нужной дозой шизофрении - безусловно необходимой для творческого угара. Нормальный поэт - это ненормально, неправильно, так же, как, скажем, сентиментальный бизнесмен. Забегая вперед, скажу: как вы думаете, что-нибудь изменилось? Что вы! Каждую ночь, сидя на своей бедной левой ноге и непрерывно куря, Филатов пишет очередную пьесу или сказку в стихах. Сигареты - это вообще разговор особый. Уговаривать Филатова бросить курить - бесполезно, бессмысленно; глупо ведь стоять, предположим, перед заводской трубой и уговаривать ее не дымить так много. Когда он пришел в сознание после операции, первое, что он сказал, было знаете что?.. Вы правильно догадались: он попросил именно это. И кто-то из врачей без звука, без намека даже на возражение протянул ему сигарету, а другой врач, улыбаясь, - зажигалку.
Так вот, сидит он в комнате № 39, а чаще - на кухне, где ночью нет никого, посреди мусора, картофельной шелухи и окурков, своих и чужих, и иллюстрирует собой знаменитую ахматовскую строчку: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи... " и так далее. Причем стихи пишутся удивительно красивым почерком.
Казалось бы, в таких условиях и почерк должен быть неровным, небрежным, неразборчивым, но нет! Каллиграфические буковки вырисовывает его рука, будто старинный писарь составляет прошение на высочайшее имя. А может, это и есть прошение на самое высочайшее имя, чтобы его, как он считает, " стишки "
превратились в стихи - в диковинный язык, на котором изъясняется душа, в одно из средств доставки чувства и ума от человека к человеку, а также хрупкий мост между небом и землей. И он пишет, выводит такие красивые буковки, что их даже жалко зачеркивать, но он зачеркивает, еще и еще, думает, опять пишет и снова зачеркивает, опять закуривает и снова пишет... Я нетерпеливо жду, но знаю, что торопить или заглядывать через плечо, что он там уже написал, нельзя, это - табу. Тоже курю и жду: сейчас, уже скоро, он закончит и наступит моя очередь сочинять музыку к тому, что он мне прочтет. И если получится, то будет сегодня новая песня, точнее, не сего-дня, а сей ночью. И той же ночью будет ее премьера, вполголоса, на кухне, для одного-единственного слушателя и соавтора - Леонида Филатова. Гитара лежит на кровати и тоже ждет, когда он допишет, тоже вибрирует девушка, трепещет вся...
Первая наша песня была, конечно же, про любовь. А про что же еще, странные вы какие... Все, все про нее, про любовь: про типичное поражение разума - от слепого темперамента. Разум почти всегда слабоват и беспомощен перед острыми атаками сердечных мук. Вообще драматизм, тотальное несчастье, неразделенность или же невозможность соединения - все это множество " не " - главное оружие любви в ее непрекращающейся и успешной борьбе против логики и спокойствия.
Так и здесь: любовь поэта (во всяком случае, на данном этапе) была неудачной, неразделенной, а значит - несчастной. Ну не счастливой же ей быть в самом деле, когда тебе восемнадцать! К тому же короткое и слишком простое счастье разделенной любви и даже безобидно-банальное благополучие - неважный двигатель для творчества. Так рождается песня "Ночи зимние ", и студеный надрыв ее куплетов несется по ночным коридорам общежития :
Вас вместе с другом как-то видели, Мне друг, наверное, солжет, А ото лжи, как и от гибели, Меня мой Бог не бережет.
Живу, дышу и что-то делаю И каждый день схожу с ума, А за окном такая белая, Такая черная - зима!
Во как! И щеки пылают, руки холодеют, сердце колотится - все как надо! Но главное: поймет ли она, и проймет ли ее - адресата этого, рвущего душу в клочья романса?! Проймет всех... кроме нее... Когда в сигаретном и творческом чаду проявляются контуры произведения под названием "Ночи зимние ", авторы еще не знают, что оно будет иметь сумасшедший успех на Трифоновской, 45-б.
Успех неадекватный, потому что, прямо скажем, и мотивчик так себе, незамысловатый, да и стихами тоже Филатов не гордится, но вместе они производят большой лирический эффект; берет, понимаете ли, эта песня за душу, даже, я бы сказал, цепляет за нее. Только петь надо грустно, отстраненно, глядя не на слушателей, а куда-то поверх их голов. Ну а как же, конечно! - с небом ведь разговор, вы-то тут при чем?
С ума сойти, сколько водки льется под эту песню, сколько слез! Сколько молодых людей с бутылками приходят, чтобы ее послушать, пострадать! Успех смущает, потом искушает, потом становится привычным. Позже мы догадаемся, что успех был обусловлен не качеством произведения, а тем, что у всех буквально были романы, трагические любовные истории, и "Ночи зимние " попадали в резонанс с настроением большинства. Но сейчас, окрыленные этим первым успехом, мы продолжаем сочинять дальше. Автор музыки владеет гитарой, мягко говоря, не виртуозно. Азам игры на семиструнке его обучил недавно старшекурсник Виталий Шаповалов (среди своих - Шапен). Он окончил музыкальное училище по классу трубы. Труба, однако, не тот инструмент, которым можно широко пользоваться в общежитии, особенно по ночам: тебя просто не поймут. К тому же труба - солирующий инструмент, а надо аккомпанировать песням, и тут интимно-воркующая гитара подходит больше. Виталий и на гитаре играет мастерски, и поет очень здорово. Через пару лет это сыграет решающую роль при показе группы выпускников в...
...Театр на Таганке Это не просто модный театр, в который нельзя попасть, на премьеры которого даже сами артисты проводят друзей и знакомых какими-то немыслимыми путями:
через окна, через котельную и прочее; он - средоточие свободы, таланта, свежей фантазии, юмора; он - культурное противостояние загнивающему тоталитарному режиму; тут режиму почти в лицо такое говорят!.. Артист Театра на Таганке, даже ничего, кроме массовок, не играющий, ходит по Москве гордо: ну как же! не во МХАТе каком-то заплесневелом он работает, на " Таганке "! Поэтому, когда, например, артист Володя Фоменко переходит работать в МТЮЗ из Театра драмы и комедии на Таганке, для него это не переход, а падение. И хотя он и говорит, что ушел оттуда потому, что не выносил античеловеческого диктата Любимова, мы все равно видим, что " Таганка " - незаживающий рубец на сердце ее экс-артиста. К тому же первая роль, которую он тут получает, - это роль Старого Зайца в бессмертной драме Сергея Михалкова "Зайка-зазнайка ". Роль Зайца, да к тому же старого, почти оскорбительна для артиста, уже вкусившего яд таганской славы. Ну представьте: из центра театрального внимания - в ТЮЗ, на задворки детства; из самого эпицентра тайфуна - на мирную лесную опушку. А там, на опушке, разыгрывается история нравственного падения Зайки, который украл у охотника ружье, обрел таким образом силу и стал зазнайкой, начал унижать близких и в том числе Старого Зайца, короче, стал бессовестным и в результате едва не погиб, и неминуемо погиб бы, если бы не крепкая заячья дружба и взаимовыручка. Поучительная история о том, что обычно делает власть с зайцами, как она их развращает, своего рода "Макбет ", только на опушке, но олицетворением совести, нравственного закона внутри всякой Божьей твари, в этом действе является как раз Старый Заяц, роль которого Володя и исполнял.
И чем он не доволен, когда сидит утром перед спектаклем у своего гримировального столика и смотрит на себя в зеркало со звериной, незаячьей тоской? О чем думает он, отбившийся от таганской стаи одинокий волк, которого судьба не без юмора превратила сегодня в мелкое травоядное?..
Володя с отвращением рисует на своем мрачном лице усы. Черной тушью. Медленно ведет линию от носа по щеке наискосок. Тоска растет в его глазах. Он откладывает кисточку и смотрит на себя в упор. По всему - происходит тяжелый мысленный разговор с самим собой. Его результат - хриплый выдох в лицо своему отражению в зеркале: "...твою мать... " Без восклицательного знака, потому что это - полушепот, полустон. Он рисует второй ус и опять повторяет то же самое: кисть, взгляд, мат...
Я сижу сзади, спиной к нему, и вижу все, что с ним творится, отраженным в своем зеркале. Он не замечает, не подозревает даже, что я за ним наблюдаю.
Меня корчит от смеха, но если вдуматься - все это вовсе не смешно: на моих глазах разыгрывается подлинная драма, основная идея которой - " до чего же я докатился!" Еще вчера - рядом с Высоцким, Губенко, Демидовой, пусть небольшие роли, но там, в авангарде жизни, а сегодня -...твою мать!.. - страсти на опушке!..
