Николай Александров - Замкнутый круг
Генке показалось, что сырая прохлада улицы запахла апельсином.
Лешка вздохнул, рассмотрел указательный палец, как бы примеряясь к нему, и начал кусать ноготь.
Да, Лешка Лаптев, второгодник четвертого «а» класса, кусал ногти, имел всегда сопливый нос и мокрый рот, нещадно матерился, дрался, на уроках шевелил большими, в синих прожилках ушами. Одноклассники смеялись, учительница злилась и поднимала виновника с места. Лешка вставал и заворачивал свои косые глаза так, что зрачки прятались, а веки нервно смежались на мутно–розовых бельмах.
— Вон из класса! — не сдерживалась учительница.
— За что? — канючил Лешка и спешил удалиться.
Почему опрятный и во всем аккуратный ученик второго «в» класса Гена Ракитин сдружился с Лешкой по прозвищу «матюгальник», никто не знал, но все пацаны к их дружбе относились уважительно.
Не переставая грызть ноготь, Лешка спросил:
— А правда, что Манька помрет?
Генка задумался, глядя в белую пелену снега.
— Не знаю, говорят, что помрет.
Генкину сестру звали Магдалиной, но упрямая улица поселка не восприняла чуждого имени и нарекла ее Машей. Одна только тетя Стеша звала ее настоящим именем, но и то с особым выговором. Она звала ее Мандалиной, делая ударение на втором слоге, после чего оглушительно хохотала. Так же звал ее Лешка, но когда Магдалина заболела, неожиданно назвал ее Манькой.
Магдалина долго лежала в больнице в большом областном центре, но вот на прошлой неделе ее привезли домой, и наступила настороженная, пугающая тишина. В комнатах ходили, сидели, шептались незнакомые люди, в печи чуть тлел огонек.
К обеду тетя Стеша приносила холодные щи, Генка отхлебывал несколько ложек и убегал на улицу, где его ждал Лешка, у которого всегда были припасены куски хлеба и колбасы. Откуда у Лешки такая вкуснятина, Генка не знал, но если верить Лешкиным словам, то на мясокомбинате, где работало полпоселка, колбасы было «прорва». Но в Зудове ее отродясь не продавали, а увозили специальным поездом в Москву. Генка очень гордился, что москвичи едят зудовскую колбасу, и никак не мог понять, за что взрослые ругают какого–то «преда», поселковый Совет и порядки.
Генка попытался вылезти из–под кучи сена.
— Тише ты! — ругнулся Лешка, защищаясь рукой от поднявшейся сенной трухи и пыли.
— Слышь, Лех?
— Чо?
— Ты мне друг?
— Ну?
— Откуда у тебя колбаса?
— А, — неопределенно ответил Лешка, вдруг сморщился, содрогнувшись всем телом, чихнул и от полученного удовольствия выматерился. Затем отвернул голову, сплюнул сквозь редкие зубы и, будто говоря с кем–то третьим, спросил:
— Хошь, со мной пойдем, колбасу брать будем?
Генка придвинулся к другу.
— Правда возьмешь?
— Ну.
— Когда?
— И сегодня можно.
— Да ну! — с трудом сдерживая восторг, прошептал Генка.
За сараем хлопнула калитка. Мальчишки притихли и осторожно выглянули в окно. В огороде появилась тетя Стеша.
— Ге–на! — позвала она, озираясь по сторонам.
— Чо, теть Стеша? — отозвался Генка, выглядывая из окна сеновала над ее головой.
От неожиданности женщина вздрогнула, невнятно ругнула чью–то мать, но спешно перекрестила рот, задрала голову вверх:
— А, вот ты где! Давай сюда, мать кличет! И этот с тобой? У, черт бесстыжий! А ну, ходи отсюда, ворюга матершинная!
Лешка выпрыгнул из окна в лужу жидкой грязи, обрызгал тетку.
— Ах, ты! — замахнулась на него тетя Стеша, но Лешка и не думал убегать, степенно зашагал прочь. — Во паскуда косоглазая!
У калитки она вдруг остановилась, оглядела Генку и смахнула прилипшие к его шапке соломинки.
— Ты уж к Менечке поласковее будь, — она поглядела куда–то вдаль и вздохнула: — Помоги ей, Господи.
Генка снял пальто и шапку, все бросил на вешалку и вошел в комнату. Пахло лекарством. Магдалина сидела на кровати, опираясь спиной на подушки. Она натянула одеяло на худые плечи и пыталась улыбнуться вошедшему брату.
— Здравствуй, Гена, — тихим голосом сказала она.
— Здрасти, — ответил Генка, настороженно озираясь. Ему трудно было подойти к этой совершенно не похожей на Магдалину девочке. Лицо ее опухло, и глаза, как две росинки, поблескивали в глубоких щелках синих наплывов.
Генка ощутил руку отца, тот обнял его за плечи и подвел к постели больной.
— Отвык, оробел, — отец слегка встряхнул безвольное Генкино тело и напряженно засмеялся. — Ну, что ты, Гена, подойти к сестре.
Генка неуверенно сел на краешек кровати и, не решаясь поднять глаза, начал отрывать засохшую мозоль на грязной ладошке.
— Ген, ты не трогал наш секретик? — спросила Магдалина и коснулась его руки.
Тот отрицательно помотал головой. Секретик он действительно не трогал.
Год назад, наслушавшись всяких небылиц, они выбрали по красивому фантику и закопали около дома. Каждый загадал желание, которое должно было обязательно сбыться. Но вот минуло больше года. Генка совершенно забыл о своем секретике с заложенным в него желанием, и сейчас Магдалина напомнила только им известную тайну.
— А что ты загадал тогда? — спросила Магдалина и по ее щеке сбежала юркая слезинка.
— Пилотку. Солдатскую, как у дяди Саши.
— А я, знаешь, что загадала?
Генка отрицательно мотнул головой, он немного освоился и начал привыкать к обезображенному лицу сестры.
— Я загадала, чтобы перестали пить Лешкины родители. Помнишь, как они дрались?
— Они вчера опять нажрались, как свиньи, — оживился Генка.
— Так Лешка сказал?
— Ага. Он еще сказал…
— А я скоро умру.
— Господи! Доченька! Да что ты говоришь!
— Нет! — Магдалина затрясла головой. — Нет! Геночка, ты передай: пусть Лешка не ругается больше, пусть перестанет, ладно? И ты учись хорошо…
Генку вытолкали за дверь, а в комнату быстрым шагом вошел врач с какими–то приборами и трубками в руках.
— Господи, Господи, — забормотал кто–то на кухне и надсадно вздохнул.
Генка остался один, никому не нужный, никем не замечаемый, лишний. Оттолкнув его к вешалке, пробежал врач, за ним выскочила тетя Стеша. Генка схватил ее за рукав и, вглядываясь в ее взволнованные глаза, спросил:
— Теть Стеша, а Магда оживеет?
— Господи, да что же это такое!.. — испугалась тетка.
— Тетенька Стешенька, она не умрет, не умрет?! — готовый разрыдаться, прошептал Генка. — Вы скажите! А умирают — это как? Насовсем?
— Да нет, что ты, сердешный, иди побегай, Лешка, поди, заждался.
Поздно вечером Лешка ждал на условленном месте. Они молча, по–деловому пожали друг другу руки.
— Отпустили? — спросил Лешка и сплюнул сквозь зубы под ноги.
— Ага, сам ушел.
— Ну, чо там, Манька как?
— Говорит, помрет скоро. Просила, чтоб ты матюкаться перестал. И то правда, лаешься, как собака на ветру.
— Придумал тоже… Врешь, поди?
— Правду говорю. Так и сказала, передай, мол, Лешке — пусть перестанет матюкаться.
— Врешь, — задумчиво повторил Лешка и, ничего более не сказав, шагнул в темноту улицы.
Поселок еще не спал, в каждом доме огни, на конце улицы догуливала свадьба — пьяные голоса были слышны издалека, а в окнах мельтешили танцующие люди. Поселок жил круглосуточно: тяжелые составы и пассажирские поезда один за другим проносились по железнодорожным путям, разрезавшим поселок надвое.
Мальчишки выбрались на окраину поселка, прокрались к бетонной стене мясокомбината и притаились в редких кустах акации. Генка замер около друга, испуганно озираясь кругом.
— Лех, а чо дальше?
— Тихо ты, спугнешь.
— Кого?
— Увидишь.
— Ты объясни толком? — взмолился Генка, которому не столько хотелось знать, что будет дальше, сколько слышать живой лешкин голос.
— Смена уже кончилась, сейчас полезут.
Генка ничего не понял, совсем оробел и притих. Но скоро вскинул голову оттого, что почувствовал, как напрягся его друг, и увидел над высоким забором чью–то голову.
— Кто это?
— Стешкин Игнат.
— Дядька Игнат, что ли? — обрадовался Генка.
— Тише ты! Мать твою!.. Молчи.
Голова над забором исчезла, но появился мешок, который с трудом перевалился и упал в темноту. Через минуту Лешка встрепенулся.
— Через проходную пошел!
— Кто?
— Игнат. Быстрей!
Генка кинулся за другом и, подражая ему, начал ползать на коленях, энергично перебирая руками и ногами в поисках мешка. От жуткого волнения он в какой–то миг позабыл, зачем ползает по сырой земле, но вдруг наткнулся на теплый, с тугими боками, брезентовый мешок.
— Леха! — пробулькало передавленное волнением горло, и он уже торопливо вытягивал тяжелую ношу из темноты.
Лешка, как ястреб, накинулся на добычу и, схватившись за скользкие углы мешка, они помчались что есть духу прочь. Страх гнал их все дальше и дальше от ярких огней мясокомбината.
