Николай Лейкин - По чердакам и подвалам
— Пьеръ! Пьеръ! Оставь, — остановила молодого человѣка дама.
— Зачѣмъ-же оставлять, ma tante? Какихъ лѣтъ былъ вашъ умершій ребенокъ?
— Пьеръ! Брось! Довольно. Ты пожалѣй мои нервы. Сколько вы платите за квартиру?
— Пятнадцать рублей. Вотъ въ кухню жильца за четыре рубля пускаю.
— Жильца? — переспросилъ молодой человѣкъ и подмигнулъ дамѣ. — Это какой-же жилецъ? Этотъ жилецъ не отецъ-ли вотъ итоги ребенка?
— Пьеръ, ты, должно быть, хочешь убить меня. Знаете что, моя милая… Я нахожу, что вы нѣсколько дорого платите за квартиру.
— Но какъ-же дешевле-то, сударыня? Вѣдь насъ четверо. Въ уголъ съ четырьмя дѣтьми не пустятъ. Ужъ я искала квартиру подешевле, но дешевле нѣтъ.
— Именно дорого, ma tante… И я нахожу, — поддакнулъ молодой человѣкъ. — Пятнадцать рублей… Вы живете, мадамъ, въ одиннадцати рубляхъ, тогда какъ вы смѣло могли-бы имѣть квартиру въ пять. И наконецъ, какъ хотите, я не вижу у васъ вопіющей бѣдности. Развѣ это бѣдность, если есть самоваръ? Вотъ и кой-какая посуда у васъ въ кухнѣ… Это ваша посуда? Вашъ самоваръ?
— Мой. Все мое.
— Не вижу я тутъ особенной бѣдности. Вотъ и двѣ ложечки чайныя. Вѣдь вы, милостивая государыня, должны расходовать деньги осторожно. Онѣ ассигновываются на истинно бѣдныхъ. А какая-же это бѣдность, если даже чайныя ложки! Вотъ еще третья лежитъ.
— Мельхіоровыя, сударь.
— Еще-бы были серебряныя! Вотъ у васъ и селедка съ картофелемъ на столѣ стоитъ. Вѣдь это не ѣда, а закуска. А закуска къ обѣду — это ужъ роскошь. Можетъ быть даже и за водкой послано къ селедкѣ, кто васъ знаетъ! Вонъ и щи у васъ на таганѣ разогрѣваются, кусокъ мяса изъ котелка торчитъ.
— Ахъ, сударь!
— Что: сударь! Такъ, моя милая коллежская секретарша, нельзя. Мы должны отвѣчать передъ, Богомъ и людьми за деньги, которыя мы даемъ. Такъ вѣдь, ma tante?
— Ахъ, Пьеръ, ты меня убьешь!
— Я сейчасъ кончу, ma tante. Нельзя отдаваться въ руки… Надо выдавать деньги осмотрительно, и если мы что замѣтимъ, то должны высказаться. А тутъ: ребенокъ не отъ мужа, на таганѣ щи, къ водкѣ закуска, ложки, фотографіи на стѣнѣ въ рѣзныхъ рамахъ. Это чортъ знаетъ что такое! Наконецъ, вы просите на погребеніе, а мы и покойника не видимъ.
— Да вѣдь я просила на погребеніе полтора мѣсяца тому назадъ. Не можетъ-же тѣло стоять полтора мѣсяца въ квартирѣ. Этого и полиція не дозволить.
— Ахъ, моя милая вдова коллежскаго секретаря, не говорите мнѣ, пожалуйста, пустяковъ! Я не глупѣе васъ. Я высшее учебное заведеніе окончилъ. Я права изучалъ. Я… Однимъ словомъ, я не люблю слушать вздоръ и прошу васъ это бросить. Какъ вамъ угодно, ma tante, но я вижу даже нѣкоторое благосостояніе въ этой бѣдности, — обратился молодой человѣкъ къ дамѣ. — По моему, это псевдо-бѣдность и мы даже не въ правѣ… (Онъ пожалъ плечами и сдѣлалъ гримасу). Римское право говоритъ… Смотрите, даже чугунный утюгъ на полкѣ! Нѣтъ, мы не въ правѣ… Насъ уполномочиваютъ. а мы вдругъ… Зачѣмъ? Нехорошо. Кромѣ того, не слѣдуетъ покровительствовать и разврату.
— Оставь, Пьеръ… Брось… — снова остановила дама молодого человѣка. — Ну, а вы, моя милая, въ субботу въ два часа дня въ нашъ комитетъ, — обратилась она къ женщинѣ. — Вы придете и получите пять рублей подъ росписку. Больше мы не въ правѣ выдавать при такой обстановкѣ. А вотъ это лично отъ меня вашимъ дѣтямъ. Никаноръ! Дай сюда мой баулъ.
Дама взяла изъ рукъ лакея баулъ, вынула оттуда маленькую бонбоньерку и передала женщинѣ.
— Тутъ леденцы. Пусть дѣти полакомятся. Они не виноваты въ поступкахъ своихъ родителей. Прощайте. Пойдемъ, Пьеръ! Я васъ не оставлю совсѣмъ безъ помощи, по выдать больше не могу. Мы должны высоко держать свое знамя, нашъ стягъ… — бормотала дама.
Лакей и молодой человѣкъ выводили ее обратно на лѣстницу.
— Тише, ma tante… Тише… Осторожнѣе. Тутъ порогъ… — слышался голосъ молодого человѣка. — Тутъ порогъ и порокъ, — сострилъ онъ и самъ захохоталъ на свою остроту.
V
Одѣтый по послѣдней модѣ молодой человѣкъ со стеклышкомъ въ глазу, брезгливо морщитъ носъ, спустился въ сопровожденіи дворника въ подвалъ, вошелъ въ дверь, обитую грязной рогожей, и спросилъ:
— Дочь статскаго совѣтчика Манефа Александровна Плошкина здѣсь живетъ?
— Барышня? Здѣсь, здѣсь… — отвѣчала тощая съ огромнымъ животомъ женщина, отрываясь отъ корыта, въ которомъ она стирала бѣлье, отерла руки о подолъ ситцеваго платья и въ свою очередь задала вопросъ:- А вамъ что отъ нихъ нужно?
— Я по порученію баронессы Калькопфъ. Плошкина подавала прошеніе о вспомоществованіи въ нашъ комитетъ.
Женщина обернулась лицомъ ко входу въ узенькій темный корридоръ и крикнула:
— Барышня? Идите-тко сюда. Вамъ отъ благодѣтелей деньги принесли.
— Нѣтъ, нѣтъ… Я еще не принесъ ей денегъ. Я только пріѣхалъ справиться о ея положеніи, — перебилъ молодой человѣкъ.
— Не принесли? А я думала, что коли ужъ генеральской дочери… Барышня! Не принесли еще, а только справиться объ васъ хотятъ.
— Кто такой пришелъ: мужчина или дама? — послышалось изъ отдаленія.
— Мужчина, мужчина.
— Мужчина? Ахъ, Боже мой! Такъ какъ же я?.. Я еще по при туалетѣ. Попросите подождать. Я сейчасъ…
— Присѣсть бы вамъ, сударь, да присѣсть-то у насъ негдѣ. Вотъ пожалуйте на скамеечку, — обратилась женщина къ молодому человѣку.
Молодой человѣкъ сѣлъ, опять поморщивъ носъ, и закурилъ папироску. Прошло пять минутъ а барышня не показывалась.
— Попросите, пожалуйста, ее поторопиться. Мнѣ некогда… Я сегодня отозванъ на завтракъ. Кромѣ того, сегодня мнѣ еще въ два мѣста по порученію баронессы… — сказалъ молодой человѣкъ.
— Барышня? Господинъ проситъ поторопиться. Имъ некогда.
— Пардонъ, мосье… Но, ради Бога… Но могу же я выйти въ дезабилье.
— Передъ нашими жильцами онѣ какъ угодно… Даже въ одной юбкѣ ходятъ, а вотъ какъ кто изъ постороннихъ мужчиновъ и почище одѣмшись, изъ господъ то-ость, такъ сейчасъ онѣ франтить начинаютъ, — замѣтила женщина.
Прошло еще пять минутъ. Молодой человѣкъ закурилъ вторую папироску, а «барышни» все не было.
— Это ужасъ что! Въ десять минутъ можно одѣться и вновь раздѣться, — проговорилъ молодой человѣкъ, поднимаясь съ мѣста. — Я не могу въ вони сидѣть. Я уйду. Мнѣ некогда. Во-первыхъ, я отозванъ, во-вторыхъ, я другихъ долженъ извѣстить. У меня не одно только ея прошеніе.
— Барышня! Они уходятъ! Коли хотите, то выходите скорѣй! — крикнула женщина.
— Сейчасъ, сейчасъ… Мосье… Пожалуйста… — донесся упрашивающій голосъ. — Хоть еще минутокъ пять.
Молодой человѣкъ сталъ уходить.
— Барышня! Они ушли!
— Погодите, погодите! — раздался вслѣдъ за нимъ голосъ. — Вернитесь, пожалуйста… Но мнѣ, право, такъ совѣстно…
Молодой человѣкъ, выказавъ нетерпѣніе, вернулся. Передъ нимъ стояла маленькая, худенькая старушка въ голубомъ ветхимъ барежевомъ платьѣ, въ вязаныхъ митенькахъ на рукахъ, съ голубымъ бантомъ на головѣ, и присѣдала. Лицо ея было набѣлено и нарумянено, но сдѣлаю это все было на половину. Очевидно, она не успѣла какъ слѣдуетъ накраситься. Нарумянена была, только одна щека, бровь была выведена только одна и на лбу совсѣмъ не на подобающемъ мѣстѣ лежала какая-то черная полоса, сдѣланная второпяхъ.
— Ужъ вы извините меня, мосье… Мнѣ, право, такъ совѣстно… Я не успѣла даже какъ слѣдуетъ сдѣлать свой туалетъ, говорила старушка, застѣнчиво опуская глаза.
— Вы дочь статскаго совѣтника Манефа Александровна Плошкина? — спросилъ молодой человѣкъ.
— Да… Я самая… Мой папенька могъ даже дослужиться до генерала, но по волѣ судебъ они должны были получить генерала на Пасхѣ, а умерли на страстной недѣлѣ. Пардонъ, мосье, что я такъ… Я попросила бы васъ къ себѣ въ уголокъ, но тамъ у меня совсѣмъ не прибрано.
— Ничего, я и здѣсь… Вы подавали прошеніе о помощи…
— Ахъ, мосье… Я самъ-другъ и безъ всякихъ средствъ… Между тѣмъ, Биби больна. Я должна покупать для нея и мясное, и булочку, и молочка…
— У васъ есть дочь?
— Что вы! Ахъ, что вы! — заговорила старушка, закрывъ лицо руками. — Да развѣ это можно! Я дѣвица, настоящая дѣвица.
— Виноватъ. Но эта Биби… Она вамъ сестра, племянница, воспитанница?
— Нѣтъ, нѣтъ…. Я сирота. Биби — собачка. Но я ее обожаю и безъ нея жить не могу. Я для нея переѣхала нарочно вотъ въ этотъ подвалъ, чтобы ей не высоко было ходить по лѣстницѣ, такъ какъ у ней одышка. А то я жила на чердакѣ, и тамъ мой уголокъ былъ гораздо лучше. Собачка… Биби — это собачка, мой единственный другъ, безъ котораго я ни на шагъ… Вотъ, теперь ей нуженъ моціонъ…
— Какія же вы имѣете средства къ жизни?
— Получаю послѣ папеньки тринадцать рублей въ мѣсяцъ — вотъ и все. Работать не въ силахъ теперь: Биби не даетъ. Ахъ, мосье, она такъ страдаетъ, такъ страдаетъ, что я уже грѣшу и молю Бога о ея смерти, хотя и сама не знаю, что я буду дѣлать, когда она умретъ. Я, кажется, тогда сама умру съ тоски. Мы такъ сжились, мы живемъ душа въ душу.
