Александр Семенов - Неистовая ночь
А Ибрагим тем временем спал. Ибрагим спал, и Ибрагиму снился Машка. Машка свалился с памятника Чугунного Вождя и ушиб себе морду. Ибрагим посмотрел на Машку и не смог удержаться от смеха. Вместо Машки на него глядел бессмысленный полусостав - торс энд фэйс, где вместо фэйса был какой-то корнеплод. Полусостав задвигал челюстями и, обращаясь в смутный результат, сообщил:
"Смотри, Ибрагим, смотри - Первое мая!"
Ибрагим посмотрел на улицу и увидел Первое мая. Солнце было красное. Небо синее. Трава зеленая. И народ шел по улице чистый, умытый, желтый от солнца. Где-то неподалеку клубились звуки оркестра, на стенах домов волновались пунцовые флаги и в душном вечернем воздухе радостно летали белые помойные голуби.
"Смотрите! - сказал Ибрагим и от смеха чуть не свалился с балкона. Смотрите - Броня!"
По улице, по проезжей части, ехала платформа, влекомая грузовиком. Однако, даже этот могучий в обычном измерении рабочий автокар выглядел почти что насекомым на фоне статуи, возвышавшейся на платформе.
"Гекатомба", - сказал Ибрагим.
Вероятно, это была приблизительная трудовая мать, судя по конусообразным жестяным доспехам на уровне груди и суровому мужскому лицу, отливавшему свинцовым загаром. На одной руке у нее сидел угрюмый железобетонный бэбик, этакое бронедитя, другая же полукругом, изображавшим, по всей видимости, застывший порыв, тянулась ввысь, как будто обнимая небо крепкою рукою.
"Смотрите - Броня", - удивленно прошептал Ибрагим.
За платформой и вправду шагал - взгляд с тухлецой, ухмылка с долей уксуса - Броневицкий. А шагал Броневицкий какой-то грустный, и на спине его был виден грязный отпечаток кирзовой ноги.
"Эй, Броня! - крикнул Ибрагим. - Зашел бы на чаек, а?"
И добавил еще что-то такое, что-то типа: с старым другом Броневицким чаем питем вместем будем. На что Броневицкий в ответ неожиданно грустно сказал, что с таким другом, как ты, чаем питем только собакам, так что Ибрагим даже растерялся. А Броневицкий - он еще затем что-то добавил, вытянув руку в сторону железного горизонта - что именно, Ибрагим не расслышал, но, повернувшись, он увидал картину невероятную.
На горизонте, всхрапывая и приседая на задние лапы, пятился и исчезал уже в ржавеющих лучах закатного солнца осанистый, великолепный красавец тираннозавр. А наступали на него, пригнувшись, как солдаты под обстрелом, цепи каких-то фантастических кентов. Даже отсюда можно было разобрать, что были они без всяких отличительных примет, а просто спереди и сзади была сплошная спина.
Мгновение - и и тех, и других, словно их не бывало, поглотила бесконечная ночь.
"М-да-а..." - упавшим голосом протянул Машка.
"М-да", - согласился Шина.
Они стояли, стараясь не глядеть друг на друга.
"Вы как хотите, - сказал после паузы Машка, - а я на чердак. Попробую смыться".
"А я, - промолвил Шина, - я чувствую, что мне придется расстаться с девственностью. Вы как хотите, а я сдаюсь. Прикинусь невинным куском протоплазмы".
"А меня, разумеется, выдашь за генералиста данной конструкции?" мрачно усмехнулся Машка.
"Ребята, ну, ребята", - умоляюще проговорила Фанни.
"А вот Фаничку, - с покривившейся, рыдающей физиономией выдавил Шина, я тебе не оставлю. Я забираю ее с собою в тюрьму. Она мне будет нужнее".
"Э, старина, полегче! - закричал Машка, вырывая Фанни из Шининых объятий. - Я не посягаю на твои права, но должен же я помнить о своих обязанностях!"
"Ребята, ну, ребята! - едва не плакала Фанни. - Ребята, простите меня, я же пошутила! Да, пошутила, там никого нет! Нет никого!.."
В комнате воцарилась тишина. Новиков хихикнул.
"Что случилось? - спросил Малина, входя в дверь. - Что тут происходит? Что за немая сцена?"
Вслед за Малиной появилась и Таня. Ну, а за нею и биксушки две заползли - сестры-близняшки Добролюбовы, Надя и Вера, Танины подружки, этакие пепсиколочки.
"Как у нас с хворумом? - говорили они. - С хворумом ништяк? Все дома?"
"Господа! - сказал Шина. - Разрешите представить: Густав, представитель демократических сил планеты".
"А это, - продолжал Шина, - меньшевик Новиков, партийная кличка "Новость"".
"Ну, артисты, - хихикал Новость, - ну, артисты..."
"Эй, мужики, помогите! - Таня, нагружая стол всякой снедью, недоуменно приглядывалась к невесть как сюда попавшим Густаву и Новикову. - Кстати, где Ибрагим?"
"Машка, слышь... - Малина, усмешливо озирая кодлу, подмигнул Машке. Скажи, Машка, чем вы тут занимались без нас?"
"Ну... - Машка почесал бороду. - Понимаешь, тут был такой Смольный в действии. В общем, съезд партии".
"Какой партии?"
"Союз спасения", - подсказал Шина.
"Чего?"
"Что чего?" - не понял Машка.
"Спасения чего?"
"Сушеной рыбы, - буркнул Машка. - Не в этом дело. Давайте лучше пить".
"Итак, - торжественно произнес Малина, подымая хрустальный стопарь с коньяком, источавшим в его ладони тяжелое масляное сияние, - дорогие джентльмены..."
"И джентльменки", - вставил Шина.
"Э... джентльмены и джентльменки! В этот день мы собрались здесь, чтобы отпраздновать... праздновать, совершить, так сказать... Ну, в общем, чего там говорить, сами знаете, что".
"Горько!" - тихо сказала Таня.
Что дальше? Дальше, дальше, дальше... С одной стороны, движение потеряло бы смысл, ежели бы цель была прямой и ясной. Но вот взять, к примеру, Машку, который как бы вообще ничего в жизни не делает. Однако, и про него нельзя ведь сказать, что он совсем никуда не движется. Разница в том, что если у других развитие носит более внешний характер, то у него все происходит на более скрытом уровне. Одни, так сказать, глубинные бомбы стерегут его подводные силы. И промежутка, который, как известно, должен быть, здесь нет. В результате каждый гибнет с собственной, какой-то фатальной безысходностью.
Вот и нынче Машка энд товарищи двигались по каким-то своим траекториям. А двигались они уже в городе, в квартире у Малины. С утра поспела брага Ибрагима, ну, привезли ее с собой - вестимо, вместе с Ибрагимом. Вообще, необходимо добавить, что Ибрагим еще с утра казался нафугаченным... удивительно был не в комплекте... да и человек он такой... Машка называл его "Подколесиным" - и верно, баловался колесами Ибрагим, и на траве "мурафе" сидел круто... Машка его то и дело журил, бывало: "Опять Ибрагим мухомору накурился!" - а что с того Ибрагиму... Ладно.
Сидели в гостиной. А гостиная такая: стеллаж с книгами (книги - так себе, обычная советская библиотека: Иван Тургенев, "Первая любовь", Шекспир, "Отелло", И.В.Сталин, "Уголовная медицина", "Кто виноват?", Пушкин, Шукшин, "Книга о вкусной и здоровой пище", Л.Н.Толстой, "Три толстяка", Гоголь, "В царстве смекалки", "Актеры зарубежного кино", "Все о футболе", "Киники", "Бах", "Физика явлений", "Песни наших дней", "Тигр в гитаре", "От Гераклита до Дарвина", "Птицы над сушей и морем"... Что там еще? В.П.Аксенов, "Приключения Васи Куролесова", "Спутник пионера", "Книга будущих командиров", Максимилиан Горький...). Тут же, на полках, куча всякой мелкой дряни, как то: сувениры какие-то, фотки, вымпелы с кистями, спортивный кубок, модель парусника, какая-то пластмассовая живность, ну, и прочая подобная чухня. Интерьер - нормальный, но приятный. Мебель хорошая, правда, слегка порушенная, надобно бы заменить. Куча музыкальных инструментов и аппаратуры, способной, вероятно, при желании озвучить площадку размером с Кустанайские степи, вообще очень много музыки, особенно пластинок фирменных, причем не только номерных, но даже бутлеги здесь есть. Большое овальное зеркало. На зеркале, на уровне груди, приклеен листок с графическим стихотворением, подаренный Малине знакомым поэтом. Стихотворение такое:
слаб человек
слаб человек
Причем, левая половина обозначала тут голос внутренний, а правая внешний. Малина рассказывал, как сам поэт мимически изображал свое произведение. Сперва весь поджимался: "Внутренний голос говорит: "Сла-а-аб человек, сла-а-аб человек"..." (тихо так, со слезой). Затем: "А внешний голос: "Ы-ы! (с надрывом) Слаб человек!"..." Машка усовершенствовал этот шедевр, приклеив в правом нижнем углу этикетку "Жигулевского специального пива".
Вообще, Малина - странный парень... Он еще относительно молод, а уже своя трехкомнатная хата на Калининском (кайф, правда?). Автомобиль - обычная родная "Нива", но тем не менее. Деньги у него водились огромные... Никто не знал, откуда у него все это, а все досужие догадки сводились, как правило, к одной-единственной версии - чей-нибудь сын (Рокфеллера, микадо, Сергея Каузова, лейтенанта Шмидта...), хотя вряд ли это соответствовало действительности, потому что Таня, знавшая, естественно, его родителей, обмолвилась как-то, что, наоборот, не они, а он их содержит, а Тане, вроде, можно верить...
Что еще? Стены сплошь завешаны картинами - подарками знакомых, плакатами и фотографиями (совершенно всевозможными - от Кэссиди до Пономаревой, там даже Гребенщиков, кажется, есть), а также кусками ватманов, на которых желающие пишут и рисуют фломастерами все, что душе угодно, всякие, там, стихи, фразы, пожелания, адреса, телефоны, признания в любви, или же просто лепят пивные и винные этикетки... довольно интересные вещи порой попадаются. Вот и Машка тоже раздухарился и тоже начертал там чего-то. Все думали, какое-нибудь поздравление или что, а оказалось - стихи о любви, посвященные Фанни: "Клоп пил полк. Хлоп! Клоп влип".
