Федор Крюков - Счастье
Атаман ответил на это не очень дружелюбно:
— Учил бы уму-разуму внука лучше — вот какой продверг…
— Я учил, ваше благородие. Внук у меня дюже письменный, три зимы в училище бегал…
— Переучил!..
— Помилуйте, ваше б-дие…
— Потому что какая-нибудь… ноль ничтожная!.. — с сердцем крикнул вдруг начальник станицы. — А людей чище себя может… на публику выводить… Щелкопер проклятый!.. Какой-нибудь черепок…
Перерыли сундуки, заглянули в чулан, на потолок, в амбар — нигде ничего подозрительного, в смысле книжного склада, не нашлось. Забрали толстые книги церковной печати, принадлежавшие деду: святцы, псалтирь, толковый апокалипсис и «цветник». В «цветнике» лежала небольшая книжка гражданской печати: «Примеры военного красноречия разных народов минувших лет и настоящего времени». Атаман повертел ее в руках, перелистал, подозрительно останавливаясь на некоторых страницах, и отложил в сторону.
— Это у тебя святцы? — строго спросил он у деда Герасима.
— Так точно. Святцы…
— А записываешь в них всякую ерунду! Например, что это? «12-го сего майя обгулялась перепелесая свинья…»
— Для памяти, ваше благородие. Люди мы, извините, землепашцы… Первое беспокойство — об хозяйстве…
— На бумажке не мог записать? Книга церковная, можно сказать, а ты на ней неподобные такие вещи…
— Виноват, ваше благородие. Сознаю, что ошибся… обмишулился…
— Виноватых бьют. А еще критику наводите на порядочных людей… Я о себе не говорю, я — человек такого свойства: бреши на мою голову, сколько хошь, — выдуюсь!.. А он других дернул… Чем ему вот Никита Иваныч помешал?
Атаман ткнул пальцем на своего помощника.
— Как, бишь, он тебя там, Никита?
— Не меня, а мою супругу, — конфузливо ответил помощник Топтыгин, — Чушь, больше ничего!.. Говорить неохота…
— Ну, все-таки… Пускай старичок послушает, как внук его отличается…
Топтыгин смущенно поскреб затылок.
— Так, нехинея одна… — пробормотал он, упершись взглядом в свои сапоги. — «А жена была Никиты — с синяками, вся избита»… Ей-Богу, вот разрази Господь мою утробу, пальцем ее не тронул никогда! — прибавил он скорбно-обиженным голосом.
— Э-э, чего там грешить, Никитушка! — с неожиданной горячностью возразил вдруг дед Герасим. — Пальцем не тронул! Сколько раз, при моем виде, возил, как Сидорову козу… Сколько раз я сам собственной губой говорил тебе: «Не бей, мол, Никитушка, она годится в дождь куда послать…»
— Ну, это не твое дело — в чужих женах распоряжаться! — резко остановил старика атаман.
Между тем писарь Тит Андреевич, вертевший в руках книжку «Военное красноречие», вдруг наткнулся на неожиданное открытие и многозначительно замычал. И когда этот звук привлек внимание атамана, писарь указал пальцем на какое-то рукописное замечание, нацарапанное на заглавной странице. Атаман не сразу разобрал написанное.
— «Сия книга — одна реклама, больше ничего…» — прочитал он вслух.
— Реклама… гмм… А что такое реклама, Андреевич?
— Да это не суть важно! Вы ниже смотрите!
— Не прокламация?
— Нет… Реклама это… как бы сказать?.. Ну, реклама и есть!.. А вы ниже, на подпись обратите внимание: «станичный социалист Сергей Безпятов!..»
— Социали-ист? А-а… да, есть… Это крупная серьезность!.. Ну-ка ты, социалист! — крикнул атаман строго на Сергуньку. — Это твоя рука?
— Моя, — сказал Сергунька независимым тоном.
— Так ты что же это думаешь? — усиливая голос и грозно хмуря густые брови, вскинулся атаман. — Это тебе шутки? реклама?.. Да знаешь ли ты, что такое со… социалист?
Дед Герасим испуганно крякнул, Ульяна побледнела, а Сергунькина мать Матвеевна заплакала, горько качая головой. Сергунька, сохраняя независимый вид, усмехнулся.
— Что такое существует социалист? — грозным голосом повторил атаман.
— Напрасно шумите, Иван Петрович, — отвечал Сергунька. — Голос у вас дозволительный, это всем известно…
— Приобщи-ка эту рекламу, Андреевич, куда следует! — Атаман угрожающим жестом ткнул пальцем в книжку. — А тебя, милый мой, я в переплет возьму-у… Со-циа-лист!..
— Сам Иисус Христос был социалист! — сказал уверенно Сергунька.
— Христос?! Запиши-ка это, Андреевич!..
Дед Герасим испуганно хлопнул себя по бедрам, Матвеевна заголосила. Нагнувшись вперед, дед с таинственным видом подвинулся к атаману и умоляющим тоном, вполголоса сказал:
— Ваше благородие!.. Пожалуйте со мной в особую комнату… на парочку слов…
— Не-ет, старина, поздно, — широко улыбнулся атаман. — Дело крупного серьезу… Андреевич! захвати, кстати, и святцы… Дело крупного серьезу…
— Ваше благородие!..
— Не-ет… поздно теперь…
— Пожалейте мою старость!.. В копыта вам падаю… ведь… я… старик…
Дед опустился на колени. За ним опустилась и Матвеевна, причитая по-мертвому: «Го-ло-вуш-ка мо-я го-о-рь-ка-я…» Сергунька с невыразимой болью чувствовал бесцельность и ненужность этого унижения и темного страха; в глазах у него потемнело от злорадно-торжествующего голоса атамана, горячая волна залила лицо, и, не помня себя, он крикнул то, что обиднее всего могло показаться атаману:
— Иван Петрович! а просцо-то в общественный магазин вернули аи нет?.. Об этом я тоже не умолчу!..
III
Генералу готовили торжественную встречу — такой уж издавна установлен порядок. Обывателям было предписано собраться в церкви. День был будний, рабочий. С утра выползло из хат десятка два старичков в теплых чекменях с медалями николаевских времен, в синих халатах, в шинелях с чужого плеча. Они долго ходили по тихим улицам станицы, бородатые, медлительно-важные, голодные и скучающие. Сходились в кружки, перекидывались редкими словами, умственно молчали, изморенные зноем, — было жарко, а оделись все, для приличия, по форме, которая была приспособлена, на всякий случай, ко всем временам года, не к лету только. Утомившись стоять, выбирали где-нибудь под плетнем, в холодке, местечко почище и, слегка примяв чириками крапиву, укладывались спать — «на бивуачном положении».
Полицейский Семеныч сражался с бабами за непорядок: было заказано вымести улицы, убрать бревна, побелить хаты — никто своевременно не озаботился этим, а теперь вот, перед самым прибытием генерала, бабы, высоко подоткнув подолы и вооружившись помазками и ведром жидкой белой глины, спешили благообразить внешний вид своих жилищ. И получалась нелепая картина, отнюдь не соответствующая нужному представлению о благоустройстве и благоприличии: забрызганные до самых бровей белой глиной крикливые бабы с голыми икрами, полуоблупленные курени, свежий кизяк по улице, кучи сухого дряму у плетней… Семеныч энергично жестикулировал клюшкой, угрожал ответственностью, а бабы весело скалили зубы и называли его Скорпионычем…
О. Иван с испуганным лицом упрекал ктитора за то, что плохо вымыт пол в церкви. Урядник Полуптахин, инструктор, репетировал почетный караул в маршировке, поворотах, осаживании и примыкании. Издали его хриповатый тенор, кричавший: раз-раз-раз-раз… — походил на усталый лай неугомонной дворняжки. Стаями вились и маневрировали около взвода ребятишки. Во дворе училища урядник Попов упражнял школьников в отдании чести и приветствии генералу.
— Поздоровкаться с его п-ством!.. Смир-но! Зда-ро-ва, ре-бя-ты! — кричал он лихим голосом.
— Здра-а… жла-а… ваша… ссство!.. — звонко, но нестройно кричали в ответ детские голоса.
— Отставить! Ко-ро-че надо! Короче! Здорово, ребята!
— Здррра-а-а… жла-а… ваш-ство-о…
— Да короче же, сукины дети, говорят вам!..
— Раз-раз-раз-раз… — лаял вдали голос Полуптахина.
Дух радостного беспокойства и ожидания реял над станицей, нервное напряжение должностных лиц смешило баб, разжигало любопытство ребятишек, волновало стариков. Каждый раз они, в ожидании высокого начальства, томились фантастическими надеждами: нет ли какого милостивого приказа — отличить старые заслуги хоть грошовым пансионом? Или, по крайней мере, на водку не даст ли высокое начальство? Бывают из них ведь и щедрые… Хорошо было бы, если бы генерал намылил голову атаману: приятно видеть, когда хоть слегка посекут ближайшего начальника…
— Вот Гнилорыбов генерал приезжал, у-у, лютой был! — говорил дед Герасим, с Георгиевским крестом на синем суконном халате. — Сурьезный генерал… Бывало, начнет обкладать — муха не пролетит!..
— Гнилорыбов что! Вот Мандрыкин был — царство небесное — ерой так ерой! Таких ругателей нынче весь свет пройди — не найдешь!.. За строевого коня меня зеленил-зеленил…
— Зеленил — это еще слава богу… А вот тогда, в голодный год, генерал проезжал… как его, бишь? Чудное фамилие какое-то… фон-Рябый или как-то этак… Ну, вот дерзкий на руку был генерал, страсть!.. Иван Ильичу ноздрю карандашом пропорол наскрозь!..
