Георгий Северцев-Полилов - Портрет
С полотна глядела на нее тоже Жанни, но не та, которая стояла перед ним сегодня, а вчерашняя, чистая, хотя уже охваченная непонятным ей томлением.
Жанни усмехнулась и вышла в сад. Невольный трепет охватил ее. Деревья смотрели на нее, точно с укором говоря:
— Эх, Жанни, Жанни!
Девушка скоро овладела своими нервами и спокойно пошла распоряжаться рабочими, а затем целый день провела по обыкновению в остерии, прислуживая посетителям как всегда. Но как только настала ночь, Жанни пошла под платаны, чтобы пережить мыслями вчерашнее чувство. И что же! Гаусвальд, так мучившийся раскаянием целый день, уже ждал её. И с этой ночи, безмолвно, не назначая свиданий, они находили друг друга ежедневно на том же месте.
Темнота, обоюдная осторожность и молчание свято хранили тайну их любви.
Прошло два месяца. В начале августа Жанни узнала, что она будет матерью.
Эта новость, встревожившая художника, наполнила ее сердце чувством довольства и сладкими грезами материнства. Она не боялась сплетен, хотя и знала, что Гаусвальд едва ли назовет ее своею женою, и готова была перенести все насмешки, весь позор девушки-матери. Одно только больно отзывалось в ее душе — это необходимость сознаться во всем перед Тито: время его возвращения было уже не за горами.
Накануне праздника Успения, Mezzo-Augosti, по-итальянски, она, с другими девушками деревни, пошла в церковь убрать статую Св. Девы цветами. Еще на пороге храма ее обуял какой-то страх, но, преодолев его, она поспешила исполнить свое дело и уйти из церкви. Поднявшись на свой любимый выступ на скале, девушка остановилась и прислушалась; из только что оставленной ею церкви неслись голоса девушек и мужчин, разучивающих молитвы к завтрашнему дню. — «Vergine Maria, sancta benedetta sei», — доносились до нее обрывки хора. Жанни задумалась, ей стало тяжело, ее томил не столько грех, сколько невозможность в нем покаяться и облегчить свою душу. Пение всё стройнее и стройнее звучало снизу, звуки молитвы неслись прямо в голубое, глубокое небо.
Взор Жанни случайно упал на узкую полоску дороги в Белладжио, по которой она провожала Тито в мае, и девушка вздрогнула: ей, показалось, что знакомая фигура кузена-жениха снова идет по дороге по направлению к ней. Она протерла глаза, стараясь прогнать обман воображения, но Тито не исчезал, а напротив все яснее и яснее вырисовывалась на белом фоне знакомая ей коренастая фигура Ферручио.
— Тито! — с испугом закричала Жанни. Она не ожидала такого скорого возвращения жениха, и вместо того, чтобы по-прежнему остаться на скале и его встретить, девушка быстро пошла к остерии. Она чувствовала, что будет не в силах взглянуть ему прямо в глаза.
Час возмездия приближался, нужно было быть готовой к ответу.
— Sancta Madonna, pura vergina! (Святая Дева, пречистая!) — молилась девушка, преклоняя колени перед стоявшей на комоде статуэткой Кармельской Божией Матери, — сжалься, научи меня, дай мне силы признаться во всем Тито, или… или пошли смерть, чтобы я могла в темной могиле забыться непробудным сном.
Слезы текли по ее лицу, но она не замечала их.
— Жанни, Жанни, где ты? — послышался веселый голос Тито из остерии. — Это я, твой Тито.
Девушка вздрогнула всем телом, отерла полотенцем лицо и спустилась в остерию.
— Alma mia (душа моя!) — бросился к ней молодой человек, но заметив ее заплаканные глаза, с недоумением остановился.
— Что с тобой, дорогая? — спросил он участливо.
Жанни молчала.
— Ты больна? — с испугом спросил Тито. Горькая улыбка искривила губы молодой девушки.
— Нет, — прошептала она. Каменщик терялся в догадках.
— Так что же, что же с тобою? — не спросил он, а как-то жалобно вскрикнул, жадно ожидая ответа.
Девушка тяжело дышала, Тито напряженно глядел ей в глаза, которые она опускала, стараясь избежать его пытливого взгляда.
— Слушай, Тито, — после долгой борьбы с собою, тихо сказала Жанни, — ты меня знаешь с детства, солгала ли я когда хоть в пустяках?
Молодой человек отрицательно покачал головою.
— Так и в эту минуту я не в силах обманывать тебя… Я полюбила, нет, не полюбила, а скорее отдалась в минуту самозабвения — другому. Я… вини меня… я скоро буду матерью.
Тито тяжело опустился на скамью у стола и закрыл лицо руками. Девушка стояла перед ним полная отчаяния; безмолвный упрек жениха поразил ее сильнее всяких укоров, которых она от него ждала.
— Итак, значит, — глухо услышала она голос каменщика, — все кончено. Все надежды, мечты о счастии — разбиты… Но кто же он? — спросил, подымаясь, Тито, и весь гнев его сосредоточился на сопернике.
— Сандро, художник, русский, — несмело отвечала девушка.
— Я его найду! Я убью его! — вскрикнул каменщик и, сжав кулаки, выбежал вон.
Но куда идти, кто этот неведомый Сандро? Тито зашагал по направлению к деревушке.
— Что ж я ему скажу? — говорил сам с собою юноша. — Убить его, но тогда что же? Жанни возненавидит меня: ведь он отец ее будущего ребенка. Но как поступить?
Бедный парень поник головою. Вот и Барни: уже видно качающееся блюдо брадобрея.
— Эге, Тито, — услышал он ласковый голос старика, сидевшего на соломенном стуле около своего заведения, — вернулся малый, молодец!
— Здравствуйте, дядя Циприано, — робко проговорил Тито и запнулся.
Вопрос о Сандро-художнике замер на его языке. Рассеянно отвечал он на расспросы цирюльника о поездке, о Сицилии, о Палермо, когда высокий молодой человек с белокурою бородою подошел к дому.
— Добрый вечер, синьор Сандро, — сказал Циприано.
«Так вот он, Сандро, вот тот человек, на которого променяла его Жанни»! И Тито запылал ненавистью к незнакомцу.
— Синьор, — еле сдерживая себя, произнес Тито, обращаясь к Гаусвальду, — мне нужно вам сказать пару слов наедине.
Художник спокойно взглянул на незнакомую ему фигуру каменщика.
— Пожалуйста, войдите. — И, пропустив Тито вперед, он вошел с ним в дом.
— Вы Тито Ферручио? — так же спокойно спросил Гаусвальд.
— Вы меня знаете?
— Мне всё сейчас сказала Жанни. Что вы от меня хотите? Драться? На чем? На ножах?..
Но вспышка злобы, овладевшей бедным юношей, уже погасла. Тито опять подумал о Жанни и ее будущем ребенке, а прямота художника обезоруживала молодого рабочего. Он нерешительно произнес:
— Нет, не драться я с вами сюда пришел, — этим позор Жанни не смоется. Нет, я прошу, я буду молить вас, — женитесь на ней, дайте имя ее будущему ребенку.
Художник не ожидал такого оборота разговора. Он с изумлением поглядел на каменщика.
— Вот какое положение принимает дело, — произнес Гаусвальд и задумался. — Что ж, благородство за благородство, извольте, товарищ, я готов.
Ферручио обнял недавнего врага и сказал:
— Еще одно условие, одно мое желание исполнить прошу вас.
Художник взглянул на юношу.
— Венчайтесь как можно скорее, и когда обвенчаетесь, уезжайте отсюда в тот же день! Можете потом вернуться, только не теперь, не теперь! Мне чересчур тяжело глядеть на ваше счастье…
Свадьба состоялась на другой же день. Падрэ согласился обвенчать молодых людей и без оклички, тем более, что Гаусвальд был лютеранин, а Жанни все знали далеко кругом.
Остерию, дом и сад Жанни оставляла на попечение Тито, который соглашался остаться в доме ее временным хозяином.
Колокола в церкви весело звонили в день Mezzo-Augosto; статуя Пресвятой Девы, вся утопающая в цветах, была окружена клубами фимиама; девицы стройно пели под небольшой фисгармониум. Вскоре после мессы молодая чета была обвенчана.
Молодые приготовились уехать из Белладжио с пароходом, отходившим в пять часов вечера в Комо, и в ожидании отъезда, окруженные толпою постоянных посетителей, сидели в остерии.
— Ну, мадонна Жанни, что мне оставите на память, — спросил бондарь Джулиано, посасывая свою коротенькую трубочку.
— А мне? А мне? — послышались голоса прочих.
Молодая оделяла каждого из них цветами на память.
— А мне, — тихо произнес Тито, — подари, Жанни, твой портрет: твой муж может написать другой.
Молодая женщина колебалась, не зная что ответить, но, взглянув на мужа и уловив в его взгляде согласие, прошептала:
— Возьмите, кузен Тито.
Наступила очередь последнего бокала, и распрощавшись со всеми, молодые быстро исчезли в куче пыли, поднятой их экипажем.
Весело настроенная толпа провожала их радостными криками, а старый Циприано бросил о камень недопитый стакан и своим старческим голосом, сколько было силы, крикнул:
— Evvivi nuovi sposi (да здравствуют молодые)! Не скучай, Тито, мы вечером придем к тебе, — сказал он новому хозяину.
Тито остался один в осиротелом домике Жанни. Он молча просидел у стола облокотившись, пока резкий, хотя далекий свист парохода не дал ему знать, что молодые покинули Белладжио; тогда он взобрался на любимую Жанни скалу и проследил, как громадный «Комо», пеня голубые воды своего соименника, величественно прошел мимо. Была ли то игра воображения, но молодому человеку показалось, что с верхней палубы кто-то машет платком. Махнув безнадежно рукою, Ферручио вернулся опять в остерию. Портрет Жан-ни по-прежнему висел на стене над столом. Тито сел против него и пристально уставил свой взгляд на смотревшую на него из рамки портрета, как живую, девушку.
