Лев Копелев - Вера в слово (Выступления и письма 1962-1976 годов)
"Люди и звери" - фильм С. Герасимова.
"Секретарь обкома" - роман В. Кочетова.
Текст этого выступления не был никогда опубликован. Однако стенограмму сразу же передали в ЦК и в конце декабря 1962 года, Л. Ф. Ильичев, тогдашний председатель идеологической комиссии ЦК (его называли "хрущевский Жданов") , в речи на совещании при ЦК ВЛКСМ осудил меня за "примиренчество к формализму". Безапелляционный отзыв Ильичева привел к тому, что меня стали "прорабатывать" в партбюро в секции критики московской организации Союза Писателей и в партийной организации Института Искусств. После долгих изнурительных разговоров и доброжелательных уговоров меня вынудили написать "объяснительную записку", в которой, не oпровергая ни чего по существу, я, все же, признавал ошибочным то, что , недостаточно компетентно и недостаточно вразумительно формулировал некоторые мысли".
"Записка" так же не была нигде оглашена, она требовалась лишь как некое ритуальное действо для соблюдения традиционных форм и норм "партийности".
Это был последний мой компромисс со своей совестью, последняя уступка мертвым ритуалам.
ОБ АРЕСТЕ АНДРЕЯ СИНЯВСКОГО
Открытое письмо в секретариат ЦК КПСС, в идеологическую комиссию при ЦК КПСС, в Президиум Правления Союза писателей СССР.
22-го ноября с.г., выступая на открытом партийном собрании в институте истории искусств, тов. Г. И. Куницын высказал немало интересных мыслей, которые встретили одобрение большинства присутствующих и после собрания помогают многим, в том числе и мне, плодотворно думать о своей работе. Однако я не могу согласиться с тем, что, говоря об отдельных нездоровых явлениях, о вражеской агентуре в нашей среде, тов. Куницын назвал подряд имена: Тарсис, Синявский и Рабин. Тогда же, на собрании, я высказал сомнение в том, правомерно ли называть эти три имени в одном ряду. Тов. Куницын отверг это сомнение. И поэтому я хочу здесь более подробно его обосновать.
В. Тарсис - бездарный и озлобленный графоман; его последние выступления в зарубежной печати действительно носят характер политических нападок. Талантливый живописец О. Рабин, - как бы ни относиться к его картинам, - конечно же, не заслуживает ни политических обвинений, ни оскорбительного подверстывания к Тарсису.
А. Синявский - очень талантливый и образованный литератор-ученый, пользуется заслуженным авторитетом в широких кругах интеллигенции, известен за пределами нашей страны. Тов. Куницын сказал, что Синявский арестован по обвинению в том, что он выступал в иностранной печати под псевдонимом "Абрам Терц". Слухи об этом аресте и обвинении распространяются уже некоторое время, усиленно муссируются отнюдь не дружественными нам зарубежными газетами и радиопередачами, но вызывают недоумение, тревожные запросы и настоящих друзей.
Считаю своим гражданским и партийным долгом обратить Ваше внимание на следующие обстоятельства:
1. Я не знаю, разумеется, в какой мере обоснованы обвинения, предъявленные Синявскому, но я читал повесть пресловутого Терца "Суд идет" в немецком журнале. Это литературно-беспомощное произведение, изобилующее неточностями и фактическими ошибками, которые свидетельствуют о крайне приблизительном знании советской жизни. Почти невозможно представить себе, что одаренный и образованный литератор может на протяжении многих страниц притворяться бездарным невеждой. Еще труднее понять причины и цели такого притворства.
Но, даже независимо от этих соображений, сама по себе эта повесть, описывающая события 1952-53 г.г., как бы сомнительны ни были ее идеологические предпосылки и ее историческая достоверность, все же не дает повода для уголовного преследования, для ареста и следствия, протекающего в обстановке такой секретности, которая напоминает о достаточно памятных событиях прошлого, решительно осужденных 20-м и 22-м съездами.
2. Именно поэтому арест Синявского возбуждает слухи и настроения, представляющие реальную опасность и для наших позиций в международной идеологической борьбе и для решения многих проблем идейного воспитания, прежде всего воспитания молодежи.
Опыт недавних лет однозначно свидетельствует о том, что кампания против Пастернака в 1958 году, грубая проработка Евтушенко за "Автобиографию" в 1963 году, "дело" Бродского в 1964 году не принесли нам ничего, кроме вреда, часто почти непоправимого. Они вредили международному престижу нашего государства и нашей литературы, давали аргументы врагам, дезориентировали, отпугивали друзей за рубежом. И не меньше вредили морально-политическому воспитанию нашей молодежи, вызывая те печальные кризисы доверия, которые нельзя преодолеть никакими риторическими поучениями, никакими окриками и наказаниями.
3. Это нельзя забывать, а помня это, нельзя не спросить: к каким же результатам может привести "Дело Синявского", если даже будет доказано, что он как-то связан с сочинительством Терца?
Разумеется, такое "дело" вызовет многочисленные отклики, искренне осуждающие Синявского в самых резких выражениях. Но с точки зрения реальных интересов партии и государства оно будет ни что иное, как лекции по атеизму для безбожников.
Напротив, именно для той части молодежи и той части интеллигенции, о воспитании которых надо особенно серьезно заботиться, это дело - только новый аргумент против утверждения, что у нас уже восстановлена законность, новый возбудитель активного или пассивного, скрытого, - но тем более опасного, - противодействия идеологическим влияниям нашей печати и нашей литературы.
4. Такие результаты неизбежны, потому что Синявский арестован за то же, за что других только критиковали, а Тарсису даже не мешали получать гонорары в иностранной валюте. Потому что Синявский арестован по подозрению в действиях, которые не могут считаться преступными с точки зрения нашего основного закона.
Если бы у меня сегодня был тот же строй мышления, что 25-30 лет тому назад, то я, наверно, думал бы, что все эти "дела" (Пастернака, Евтушенко, Бродского, Синявского) затевают сознательные, злоумышленные враги, желающие дискредитировать нашу страну и литературу. Но печальный опыт многих лет убеждает, что есть, к сожалению, более, чем достаточно, таких услужливых друзей, которые опаснее самого коварного врага.
5. В свете конкретных задач и нелегких проблем сегодняшней идеологической борьбы представляется необходимым возможно скорее освободать Синявского, а материалы этого дела передать в Институт Мировой Литературы, где он работает, и в Союз Писателей, членом которого он состоит.
27 ноября 1965 года.
Г. Куницын - профессор эстетики, в то время был зав. отделом ЦК КПСС.
К СУДУ НАД ЛИТЕРАТОРАМИ
Письмо в юридическую консультацию № 1 Первомайского района г. Москвы
От Л. 3. Копелева,
члена Союза писателей,
кандидата филологических наук,
Москва, ул Горького, 6, кв 201
В ответ на Ваш запрос от 1-го февраля 1966 года (№1-25) об отзыве на произведения Ю. Даниэля, который, как Вы указываете, нужен "в связи с рассмотрением уголовного дела", считаю необходимым сообщить нижеследующее:
1. Я прочел повесть "Говорит Москва" и рассказы "Руки" и "Человек из Минапа" Н. Аржака. В статье Д. Еремина, опубликованной в "Известиях", и статье З. Кедриной, опубликованной в "Литературной газете", говорится, что Н. Аржак - псевдоним Ю.Даниэля.
Подробный разбор этих произведений вызвал бы разные толкования и оценки, вызвал бы также и резкую критику идейно-художественных недостатков. Такой разбор может быть только профессиональным литературно-художественным исследованием, которое необходимо предполагает спор, сопоставление разных точек зрения, исключает любые безапелляционные вердикты.
Но в Вашем запросе речь идет об "уголовном деле". Судя по упомянутым выше статьям, это дело о государственном преступлении. Поэтому целесообразно прежде всего ответить на вопрос, дают ли прочтенные мною повесть и рассказы материал для такого обвинения. На этот вопрос я могу ответить только отрицательно.
Естественно, возникает другой вопрос: что же могло дать повод для возникновения уголовного дела и для тех резких политических обвинений, которые еще до суда прозвучали со страниц газет.
2. Мне представляется, что это объяснимо прежде всего самой природой того литературного жанра, в котором написаны повесть и второй рассказ. Это жанр фантастического гротеска, сравнительно редкий и непривычный в нашей литературе последних десятилетий и потому вызывающий подчас резко отрицательное отношение читателей, воспитанных в традициях реалистического повествования, основанного на достоверном изображении жизни.
Н. Аржак, по моему мнению, - тем более объективному, что мне лично не нравятся некоторые существенные особенности его произведений, - одаренный и квалифицированный беллетрист. Повесть "Говорит Москва" - это гротескно-фантастическая притча. Ее фабула откровенно условна, нарочито фантастически абсурдна. Время действия отнесено к 1960 году, что уже само по себе исключает претензию на достоверность. Внешние черты нашего быта пародийно смещены. Но общий вывод, так сказать, основной пафос повести отнюдь не антигосударственный, да и вообще не политический.а моралистический. Смысл его, по-моему, таков: каждый человек ответственен, даже виновен, если рядом с ним покушаются на жизнь другого человека. Можно спорить с абстрактно-метафизическими, и пацифистскими нравственными принципами, воплощенными в этой повести, можно спорить с иными сомнительными в идейно-художественном отношении особенностями его сатирического гротеска. Однако я убежден, что нельзя предъявлять автору политические обвинения, ссылаясь на этот нарочито-гротескный, абсурдный сюжет. И тем более нельзя возлагать на автора ответственность за мысли и речи его персонажей, как это делают авторы статей в "Известиях" и в ,,Литературной газете". Это недопустимо при анализе любого литературного произведения и особенно - гротескного. Между тем, Д.Еремин квалифицирует даже как "провокационный призыв к террору" то место, которое в действительности имеет прямо противоположный смысл. Военные воспоминания героя, возникающие почти как бред, вызывают у него ужас и отвращение ко всякому убийству: "Я больше не хочу никого убивать. Не хо-чу!"
