KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Русская классическая проза » Иннокентий Омулевский - Острожный художник

Иннокентий Омулевский - Острожный художник

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Иннокентий Омулевский, "Острожный художник" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

— Ну, Павел Федорович, теперь счастливо оставаться! — со смехом заключил Михаил Кондратьич, впуская арестанта в эту каморку и запирая за ним дверь висячим замком. — Да поторопитесь-ка, смотри, а то, брат, там без тебя компания всю водку выпьет.

Мы пошли обратно.

— Смерть любит водку! — пояснил мне хозяин дорогой. — Я даю, много-то и не следовало бы; да ведь жалко человека: не жилец он на свете, впереди еще что будет, так пусть хоть теперь иной раз фантазией поразмечется.

Я промолчал; невесело как-то стало. Когда мы вернулись, Ольга Максимовна, с жаром объяснявшая что-то смотрителю, разом приумолкла; у нее тоже проходило по лицу какое-то темное облачко…

— Ты ему, Миша, не давай потом много вина, — сказала она погодя мужу. — Посмотри, как он осунулся эти дни.

— А уж мне, Ольга Максимовна, разрешите, — наивно проговорился смотритель и выпил рюмку водки. — Я, матушка, долго теперь не заверну к вам, надо отчетность приготовлять в контору.

Пока мы закусывали и разговаривали, я и не заметил, как подошел Антропов.

— Готово-с, ваше благородие, — коротко объявил он.

— Скорехонько! — сказал Седаков, взглянув на часы. — У меня семнадцать минут второго — значит, всего сорок семь минут прошло.

Он достал из кармана ключ и подал казаку:

— Отопри, братец, пожалуйста, да посылай сюда Окунева. Пускай и пельмени несут. Сам можешь лечь спать пока… или постой: выпей-ка, брат, прежде водки. Осилишь стакан? Что тебе дать на закуску? на вот, съешь сардинку.

На лице казака, когда он выпил, изобразилось полнейшее удовольствие; видно было, что он очень дорожит не столько водкой, сколько вниманием и лаской своего командира. Вслед за уходом Антропова явился и наш освобожденный затворник. Он конфузливо подал мне аккуратно сложенный вчетверо пакетик из полулиста почтовой бумаги.

— Уж не взыщите-с: как вышло-с.

Я развернул пакетик и, к величайшему моему удивлению, нашел в нем… рублевую бумажку. Да, это именно была рублевая бумажка прежнего образца, нарочно немного засаленная и смятая так, чтоб не могла казаться слишком новенькой. Не рассматривая пристально, в особенности издали, ее трудно было отличить от настоящей: только левая сторона, искуспо выполненная пунктиром взамен мелкого шрифта, легко обнаруживала подделку, но лишь на близком расстоянии. Седаков достал из кармана настоящую рублевую ассигнацию и положил ее на стол рядом с фальшивой: сходство оказалось еще разительнее.

— Память-то у него какая завидная: ведь наизусть, бестия, сработал, без подлинника! — воскликнул начинавший уже хмелеть хозяин. А много ты их, Павел Федорыч, смастерил на своем веку? Сколько пустил в обращение?

Вопрос был резкий и неожиданный, но, насколько я мог заметить, ou не вызвал ни малейшего смущения в Окуиове; последний только шире раскрыл глаза и ответил совершенно спокойно, даже не обидясь:

— Для шутки — много-с; а пакостями я не занимался-с, Михаил Кондратьич.

Хозяйка, с свойственным ей тактом, поспешила замять этот неприятный оборот разговора; Ольга Максимовна заговорила о чем-то совершенно другом, но очень кстати, а я между тем спрятал бумажку к себе в карман: она принадлежала мне по праву как оригинальный подарок «острожного художника», затерянного в глуши сибирского этапа.

Долго еще потом длилась наша беседа, принимавшая все большее и большее оживление под влиянием «конной артиллерии». После пельменей радушная хозяйка выпила с нами стакан шампанского и без церемоний объявила, что она «опьянела совсем» и идет спать. Но мы просидели чуть ли не до утра: по крайней мере, когда ямщик бережно укладывал в повозку своего значительно «раненого» смотрителя, не пожелавшего остаться ночевать, я отчетливо приметил на востоке бледную голоску занимавшегося рассвета.

III

С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ

На другой день, довольно поздно утром, жирный хозяйский кот, вспрыгнувший ко мне на постель, разбудил меня в маленькой комнате, служившей кабинетом Седакову и ярко озаренной теперь целым снопом солнечных лучей. Возле дивана я нашел свой чемоданчик, переменил белье, оделся и вышел в столовую. Меня встретила там Ольга Максимовна, хлопотавшая с чаем.

— Удобно ли вам было? — осведомилась она, улыбаясь. — Впрочем, вы, кажется, крепко спали: Миша вас будил, да не мог добудиться; он ушел отправлять партию. Я сама проспала сегодня. Умывайтесь, — вон в углу рукомойник, — да присаживайтесь к столу.

Когда я подсел к хозяйке, она снова спросила:

— Я не знаю ваших привычек: вы не хотите ли прежде выпить и закусить чего-нибудь? Миша уже успел разговеться, а о Павле Федорыче я тоже похлопотала.

Но мне пришлось отказаться и попросить только чаю.

— У меня отец пил запоем, — как бы поспешила оправдаться Ольга Максимовна, — так я помню, как это было мучительно для него на другой день — не выпить…

Я молча посмотрел ей в кроткие, симпатичные глаза и невольно подумал: «Хорошо было бы и точно Павлу Федорычу умереть на этих глазах!» Она сама заговорила о нем, об его таланте, о неизлечимости его болезни, о тех заботах, какие употребляет она, чтобы облегчить, по возможности, его горькое, бесправное положение, — и в каждом ее слово звучала самая сердечная нота. Отпив чай, мы пошли в залу — взглянуть на портреты. Они были написаны смело, размашисто: ничего прилизанного, ничего рутинного. В особенности характерна была лепка лиц: то ли от грубости материала, то ли от своеобразности письма эта лепка представляла нечто такое оригинальное, сочное, жизненное, что я не мог достаточно надивиться ей.

— Сколько, я думаю, талантов пропадает таким образом на Руси! — проговорила со вздохом хозяйка.

— Да, не мало, — согласился я.

— И ведь знаете: мне кажется, что он совсем не виноват в том, за что сослан.

— А вы не пробовали расспрашивать его?

— Нет, я боюсь… у меня не хватает духу рыться в человеческой душе, как у себя в комоде: там ведь и без того наболело все. Мне кажется, что расспрашивать в таком случае — значит не доверять, значит оскорблять.

— Не всегда; иной раз это облегчает чужое горе, надо только подходить к нему дружески.

— Да, может быть, и так; я понимаю вас. Но не при всяких условиях возможно дружество… — тихо проговорила Ольга Максимовна.

У нее на лице появилось при этом такое сосредоточенно-грустное, даже угрюмое выражение, что мне показалось, как будто бы я и сам неосторожно затронул в ней нечто наболевшее.

— И, по-моему, Миша вчера был очень неправ к нему, — прибавила она еще тише, как бы поясняя свою мысль.

Пока мы говорили, пришел Седаков. Он был, видимо, чем-то озабочен.

— Отправил наконец партию. Черт несет сюда окружного жандармского генерала, — сказал Михаил Кондратьич, даже забыв поздороваться со мной. — Сейчас получил с нарочным записку от исправника. Дней через пять должен быть. Пренеприятная, брат, штука! Главное — не знаешь вперед: может проехать мимо, а может и к нам запустить нос… Павел Федоров у меня совсем голову повесил. Надо будет самому съездить к исправнику, разузнать… Черт их носит, право!

— Когда же ты, Миша, думаешь ехать?

— А вот позавтракаю плотнее, да и махну; я уж и насчет лошадей распорядился.

— А далеко это? — полюбопытствовал я.

— Нет, не очень; верст пятнадцать в сторону от тракта. Завтра к обеду, брат, обратно прикачу. Ольга Максимовна! сдаю вам товарища на ваше наивнимательнейшее попечение. Эх, какая досада, право!

Седакову, видимо, было очень не по себе, в глазах у него назойливо светилась какая-то докучливая, гнетущая мысль, но он ее не высказывал и только от времени до времени как бы про себя повторял: «Черт бы их побрал совсем!» Часа через полтора, позавтракав, Михаил Кондратьич уехал.

День был превосходный, на дворе порядком уже пообсохло, и я, чтоб не мозолить до обеда глаза хозяйке, выразил ей желание пойти пошляться в окрестностях острога.

— Наденьте Мишины охотничьи сапоги, — предложила она, — а Павел Федорыч вас проводит: он любит это; он в лесу как у себя дома; только в село не ходите с ним — могут увидеть.

Я переобулся, и мы вышли на заднее крыльцо.

— Да вот он и сам, — сказала Ольга Максимовна, указав мне рукой на кучу сложенных бревен у частокола, где действительно сидел Окунев, возясь с одноручной пилой около какой-то доски. — Павел Федорыч! — окликнула она его. — Что вы там мастерите?

— Да вот подрамник-с… к ихнему портрету, — неловко раскланялся с нами художник. — Теперь посвободнее стало-с. Только холстик мне, Ольга Максимовна, пошлите-с, так я с вечера натяну и загрунтовочку сделаю-с; на солнышке живо подсохнет-с.

— А я было хотел вас просить, чтобы вы меня в лес проводили, — сказал я, подходя к нему и здороваясь рукой.

— Так это-с ничего… можно-с, поспеется-с; я вот только на кухню за шапкой схожу-с, — засуетился он с видимым удовольствием.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*