Виктор Левашов - Придурки или Урок драматического искусства
За сдвинутым к краю сцены столом, превращенным в режис
серский пульт, - СПИВАК. Он в бархатном балахоне Дудукина.
Рядом с ним, с блокнотом и текстом пьесы, - ФРОЛОВА. Она в
новом ватнике и в новых ватных штанах. Все остальные участ
ники спектакля в сценических костюмах, а их ватники висят в
гримуборной рядом с полушубком и гимнастеркой Школьникова.
И кажется, что и лагерные взаимоотношения остались здесь
же, за границей сцены.
СПИВАК. Продолжаем. Акт второй, явление четвертое. Кру
чинина одна.
ЗЮКИНА входит в выгородку.
ФРОЛОВА (по тексту пьесы). "Входят Незнамов и Шмага,
дожевывая кусок бутерброда".
СПИВАК. Начали.
Школьников и Бондарь входят в выгородку.
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Ах! (С испугом отступает.)"
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Ничего, чего вы боитесь?"
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Извините".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Не бойтесь! Я ваш собрат по ис
кусству, или, лучше сказать, ремеслу. Как вы думаете: по ис
кусству или по ремеслу?"
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Как вам угодно. Это зависит от
взгляда".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Вам, может быть, угодно
считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем.
Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом и
ремеслом довольно низкого сорта".
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Вы вошли так неожиданно..."
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Да мы уж в другой раз сегодня".
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Ах, да, мне сказывали".
СПИВАК. Стоп. (Зюкиной.) А в самом деле, чего вы испу
гались? Откуда это "ах"?
ЗЮКИНА. Ну, от неожиданности. Я стояла, одна, а тут
вошли какие-то...
СПИВАК. А если бы вошел кто-то другой? Дудукин, напри
мер? Вот я вхожу... (Входит в выгородку.)
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. Вы вернулись, Нил Стратоныч?
СПИВАК. Хорошо. А если входит один Шмага? "Дожевывая
кусок бутерброда". Иван Тихонович.
БОНДАРЬ. А с чем бутерброд?
СПИВАК. С чем бы вы хотели?
Бондарь глубоко задумывается.
ЖУК (подсказывает). С салом.
БОНДАРЬ. С салом.
СПИВАК. А с семгой? С икрой?
БОНДАРЬ. Нет. С салом.
СПИВАК. С осетриной? Со страстбургским паштетом? С
ростбифом? С копченой грудинкой? С бужениной? С
котлеткой де-воляй?
БОНДАРЬ. С салом! В два пальца. В три!
СПИВАК. Пусть с салом. Входите.
Бондарь-Шмага входит в выгородку, дожевывая воображае
мый бутерброд.
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. О Господи! Что вам угодно?
СПИВАК. Значит, дело все-таки в том, что входит именно
Незнамов? То есть, ваш сын. Что-то дрогнуло в вашей душе?
ЗЮКИНА. Но... Я не видела его семнадцать лет. И вообще
- он же умер.
СПИВАК. Отчего же это "ах"?
ЗЮКИНА. А если... Допустим, я поправляю подвязку. (По
казывает.) А тут входят двое мужчин. "Ах!.."
СПИВАК. Это, конечно, очень оживит атмосферу в зритель
ном зале. Да, очень. Весьма. У вас есть дети?
ЗЮКИНА. Нет.
ЗЮКИНА. А любимый человек? Неважно - муж, не муж?
ЗЮКИНА. Муж.
СПИВАК. Сидит?
ЗЮКИНА. Нет. Воюет. Танкист. При чем тут все это?
СПИВАК. Объяснения - потом. А пока представьте: кончи
лась война, объявили амнистию, вы вышли, вернулись в
родной город. Поселились в гостинице...
ЗЮКИНА. Со справкой об освобождении? Кто меня пустит в
гостиницу? У тетки.
СПИВАК. Пусть у тетки. Вы знаете, что ваш муж в городе,
в любой момент может прийти. Но вы не знаете, что он... До
пустим, он обгорел в танке. Стал неузнаваемым - внешне. По
нимаете? Он - и не он. Попробуем. (Школьникову.) Войдете по
моему знаку. (Зюкиной.) Начали.
Зюкина входит в выгородку. Постепенно движения ее обре
тают свободу, с лица исчезает привычная для всех лагерников
настороженность и ожесточенность. Но если бы режиссер
спросил ее "Что вы сейчас делаете?" - она не ответила бы:
"Жду мужа". Нет, с ней происходит что-то совсем другое.
Спивак поднимает руку, готовясь подать знак Школьнико
ву. Но прежде чем он успевает это сделать, за кулисами раз
дается грохот: в темноте зацепившись за что-то винтовкой,
на сцену вваливается КОНВОЙНЫЙ.
С криком ужаса и отчаяния Зюкина отступает к стене.
КОНВОЙНЫЙ. Тю! Чего она?
ШКОЛЬНИКОВ (Зюкиной.) Что с вами?
СПИВАК. Текст!
ШКОЛЬНИКОВ. "Чего вы боитесь?"
ЗЮКИНА. Не могу больше... не могу! Да что же это за
треклятая жизнь?! Кругом вертухаи, лягавые! Даже в мыслях, в
мечтах!.. Я больше не могу!..
СПИВАК. Текст!
ШКОЛЬНИКОВ. "Не бойтесь! Я ваш собрат по искусству,
или, лучше сказать, ремеслу..."
Пауза.
СПИВАК. Прервемся. Все верно, Серафима Андреевна. Не из
нашей пьесы, но все верно. Все правильно. Все. Все.
Фролова наливает в кружку воды, дает Зюкиной. Зюкина
пьет.
КОНВОЙНЫЙ. Товарищ старший лейтенант, разрешите, это...
тут посидеть? А то третий день в караулке. Гогочут, ржут. Ну
их. Как кони. Грубый народ. Я, это, тихо. А?
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич?
СПИВАК. Пусть сидит.
Конвойный пристраивается в глубине сцены.
ШКОЛЬНИКОВ (Зюкиной). Лягавый - это вы про меня?
СПИВАК. Не отвлекаться! Продолжаем работать. Теперь я
отвечу на вопрос Серафимы Андреевны. "При чем тут все
это?" (Обращаясь, в основном, к Школьникову.) Принято
думать, что в театре все ненастоящее. Величайшее
заблуждение. Театр существует две тысячи лет и будет
существовать, пока люди остаются людьми. Именно потому, что
в театре все всегда настоящее. Ибо творится воображением
артиста и зрителя. Вот - стул. (Опускается на него.)
"Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!.."
Стул? Трон! Реальность воображения. (Показывает на
Бондаря.) Артист? Боевой офицер? Японский шпион!
Реальность сознания. Жизнь может быть наполнена
чудовищными нелепостями, человеческое сознание, этот
жалкий раб обстоятельств, может мириться с ними.
Воображение - никогда! Воображение всегда свободно! Но
чтобы воображение артиста вызвало в ответ воображение
зрителя, оно должно питаться не химерами сознания, а плотью и
кровью души. Вся наша боль, счастливейший и горчайший опыт
жизни, благороднейшие порывы и самые стыдные и низ
менные бездны души - вот из чего мы творим сценическую ре
альность. И в пустейшей комедии. И в величайшей трагедии.
Другого материала нет. (Зюкиной.) Поэтому я не извиняюсь,
что невольно причинил вам душевную боль. Нет, не
извиняюсь. Это - театр!.. (Школьникову.) И вы же понимаете,
что все происходящее здесь нельзя принимать буквально. А
тем более - обижаться на случайное слово.
ШКОЛЬНИКОВ. Я-то понимаю...
СПИВАК. Продолжим. С реплики: "Шмага кланяется".
ЗЮКИНА. "Что вам угодно, господа?.." Не могу... Извини
те... (Отходит в глубину сцены.)
Пауза.
КОНВОЙНЫЙ (придвинувшись к Зюкиной, раскрывает
перед ней портсигар). На, закури... землячка. Надо же, нервная ка
кая. Как кобылка! (Негромко.) Слышь, кобылка. Тушенка есть.
Американская. А?
ЗЮКИНА. Уйди... от греха... мерин!
БОНДАРЬ (почти по пьесе). О, меценат! Просвещенный пок
ровитель искусств и всяких художеств! Ну-ка, меценат, изволь
сигарочку. Из пьесы великого русского драматурга Островского
ты знаешь, конечно, что я курю только один сорт?
КОНВОЙНЫЙ. Эта... какой сорт?
БОНДАРЬ. Чужие! (Выгребает из портсигара все папиросы и
покровительственно похлопывает Конвойного по плечу.)
"Норд". И как люди эту дрянь курят?
КОНВОЙНЫЙ. Ну, артисты! Вот это артисты! (Отсаживается
в угол.)
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, пусть Лариса Юрьевна за
Кручинину почитает. В качестве помрежа.
СПИВАК. Но... она не одета.
ШКОЛЬНИКОВ. Это не помешает. Лариса Юрьевна?
ФРОЛОВА. Я готова. С какого места?
ШКОЛЬНИКОВ. Под монолог Незнамова. "Я не понимаю, гос
пода, что вам угодно от меня".
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Я не понимаю, господа, что вам
угодно от меня? Мне сказали, что господину Незнамову грозит
большая неприятность..."
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Ну, так что ж? Вам-то что за де
ло?"
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Но если я имею возможность без
особого труда избавить кого бы то ни было от неприятности,
так я должна это сделать непременно. Я считаю это не правом,
а обязанностью, даже долгом".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Счастливить людей,
благодетельствовать?"
БОНДАРЬ-ШМАГА. "(смеется). И притом, без большого тру
да. Нет, уж вы счастливьте кого угодно, только (грозя паль
цем) не артистов. Артист - горд!"
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Ну что ж делать. Извините! Я посту
паю так, как велит мне моя совесть..."
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Я вам предлагаю прогнать нас:
это было бы для вас покойнее".
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Нет, зачем же гнать! Я и теперь вас
не прогоню. И обид, и оскорблений, и всякого горя я видела в
