В Ропшин - В тюрьме
"Надо бежать..." - подумал он вслух и открыл глаза. Щелкнул ключ. Надзиратель просунул метлу. На дворе рабочие пели:
Поп Сергей,
Дьяк Сергей,
Пономарь Сергей,
И дьячок Сергей,
Вся деревня Сергеевна
И Матрена Сергеевна
Разговаривают...
Полковник Гвоздев начал наскоро подметать под столом, он мгновенно остановился и провел рукою по лбу. Он вспомнил, он вспомнил то, что было вчера, - очки начальника, клетчатый с красной каемкой платок и очную ставку. "К свиньям собачьим... Погиб..." Он снова лег и зарылся с головой в подушку. Он лежал без движения, пока опять не щелкнул замок:
- Возьмите чай.
Он поднялся и нехотя подошел. Но когда, расставив широко ноги, он лил из тяжелого чайника кипяток, и пар, клубясь, обжигал ему пальцы, он уже думал о бегстве. "Если человек хочет, то может... Только бы пропуск достать..." Он отказался идти на прогулку и целый день, без отдыха, шагал по диагонали: из угла в угол. Он не ел ничего, пока не стемнело и не вспыхнула "новая" лампочка - наивный признак освобождения. Стало больно глазам. Он прищурился на белый огонь и решил: "Надо бежать с допроса".
Через неделю его вызвал к себе Яголковский. Яголковский вызывал его, чтобы объявить постановление коллегии о "высылке гражданина Василия Гвоздева в Нарым". Но теперь полковник Гвоздев был так же уверен, что его расстреляют, как уверен был раньше, что не сегодня завтра освободят. "Они-то? Звери!.. Они не могут не расстрелять..."
Он сунул бутылку портвейна в карман и вышел. Он не испытывал ни слабости, ни волнения. Наоборот, сердце как будто сжалось в комок и, окаменев, перестало биться. Он знал в себе эту действенную решимость. Так ходил он на проволоку, в конном строю.
Яголковский был утомлен и не в духе. Но он все-таки улыбнулся и ласково предложил садиться. Полковник Гвоздев не сел. Он остановился у письменного стола и отрывисто, почти грубо, сказал:
- Я болен, товарищ... Разрешите выпить вина...
Он поставил бутылку с краю, на книгу в серой обложке. На обложке было напечатано: "Фридрих Энгельс". "Ишь ты, за литературой следят..." усмехнулся полковник Гвоздев, пощипывая усы. Яголковский с удивлением взглянул на него:
- Что с вами? Вы нездоровы?
- Нервы, товарищ... Нервы...
- Вы бы обратились к врачу.
"Зачем он врет? - подумал полковник Гвоздев. - Какой к черту врач?.. Расстреливают, а туда же, говорят о враче..." Но он ничего не сказал и, нахмурясь, посмотрел сверху вниз. Он смотрел на голову Яголковского, молодую, с белокурыми волосами. Надо бежать: "Р-раз... И готово дело"... Яголковский спешил окончить допрос и вернуться домой. Теперь он тоже был убежден, что "обвиняемый" ничего не знает и заврался зря в показаниях. А если так, то и возиться с ним нет расчета... Он наклонился к столу и начал быстро писать: "По постановлению тройки коллегии гражданин Василий Гвоздев высы..." Но полковнику Гвоздеву пора было действовать. Он схватил бутылку. Секунду подержал ее на весу, как бы пробуя ее тяжесть и не смея решиться. И вдруг размахнулся и, стиснув зубы, изо всей силы ударил по голове. Бутылка, звеня, разбилась. Яголковский охнул и грудью упал на стол. Полковник Гвоздев увидел проломленный череп, залитое кровью лицо и разбрызганные на зеленом сукне осколки.
Пропуск у мертвого Яголковского был в кармане. Но о пропуске полковник Гвоздев забыл. Он не знал, чем вытереть мокрые руки. Они мешали ему и пахли вином... "Как же быть?.. Как же быть?.." В соседней комнате не было никого. Он повернулся и бросился в коридор. Перепрыгивая через ступени, он почти скатился по лестнице вниз, все ниже и ниже, - как ночью, тогда, во сне. На последней площадке он перевел на мгновение дух и кинулся наугад направо. Он бежал теперь без цели и смысла. Уже раздавались крики и гулкий топот сапог. И, не рассуждая, больше всего боясь оглянуться назад, он толкнул тяжелую дверь. Он увидел облако табачного дыма и в синем дыму незнакомых людей. Их было много. Они с шумом отодвинули стулья и уставились на него - на его окровавленные руки.
Сопротивляться он не хотел и не мог.
Он пришел в себя у начальника в кабинете. Он сидел на диване, а начальник протягивал ему стакан с холодной водой. Но зубы его стучали и лязгали о стекло. И все еще пахло вином.
- Вы в состоянии говорить?
- Да... Товарищ, поймите... Нервы...
- Ну-с?
- Я был не в силах...
- Что не в силах?
- Не в силах больше терпеть... Одиночка... И все время ожидаешь расстрела...
- Какого расстрела?
Полковник Гвоздев посмотрел непонимающими глазами. Что-то больно кольнуло сердце... "Как? Неужели?.. Что же это такое?.." И он, волнуясь, начал говорить о мучительной тишине, о том, что он "живой человек".
- Поймите же, поймите, товарищ... Разве так можно?.. По чести и совести... Я... - Он закрыл руками лицо и всхлипнул. - Я извиняюсь...
Начальник поморщился. Болвана освобождают, а он... И что за глупое бегство?
Оттого, что начальник не приказал его увести, а главное, оттого, что он внимательно слушал, полковник Гвоздев снова принялся лгать, как лгал на допросах. Теперь он винил Яголковского в покушении. Он винил его в пристрастии, в высокомерии, в грубости, в нравственных пытках... И чем дальше он говорил, тем больше верил в свою правоту и тем сильнее разгоралось желание убедить и спастись.
- Только на вас... Только на вас полагаюсь, товарищ... Теперь я все расскажу... Всю правду... Я не хотел рассказывать под угрозой... А вам я все расскажу...
Полковник Гвоздев остановился и прочел в глазах начальника презрение.
И только теперь он понял, что был арестован, лгал и убил Яголковского только из-за того, что боялся сознаться в своем ничтожестве, в ничтожестве "Синего Креста".
