Наби Хазри - Если покинешь
Обо мне хорошая молва.
И душа рвалась, как ставни с петель.
Взгляд, не отрывался от окна.
Неужели только черный пепел
Все, что остается от огня?
Первые туманы оседали,
Мелкими дождинками пыля.
На заре коней мы оседлали...
Где я?
Это небо иль земля?
Где я?
Это горы иль равнины?
Ничего уже не смыслил я.
Только думал:
"Доведется ль сыну
Возвратиться в отчие края
И увидеть снова холм весенний
И Куру с мятущимся крылом
И услышать звонкое веселье
Жаворонков серых за холмом?
За спиною - солнце восходило,
Впереди - еще темным-темно,
Даже все в природе говорило,
Что во тьму уйти мне суждено.
И, казалось, сердце разорвется:
Мчим куда?
Зачем?
И отчего?
Все живое,
Все стремилось к солнцу!
Мы же уезжали от него.
В ДОРОГЕ
Родина,
Придешь к тебе хоть нищим,
Родина, придешь к тебе хоть голым.
Ты одежду нищему отдашь.
Человека сделаешь веселым.
Родина,
Тебя покинешь беком,
С золотым мешком тебя покинешь
Обернешься нищим человеком,
Под забором чьим-нибудь погибнешь.
Сходни, сходни...
Всюду вижу сходни,
И в Стамбуле вижу,
И в Марселе.
Вижу так, как будто бы сегодня
На высокий пароход мы сели.
Два билета,
Два в руках билета.
Только это мало для таможни.
Из мешка монету за монетой,
Да еще вручай поосторожней.
Деньги, деньги
В гуле пароходном
Все равно, что за волной волна.
Деньги, деньги
Катятся по сходням
Снова незнакомая страна.
Деньги, деньги
В ресторанном звоне.
Деньги - все о деньгах разговоры.
За твоим мешком весь мир в погоне
Знай да примечай чужие взоры.
Снова сходни...
Ожидаем сходни...
На причале грузчики Стамбула.
Флаг турецкий пароход тот поднял.
Грузчики разуты и сутулы,
Грузчики облиты пыльным потом
Позарез нужна им всем работа.
Подойдут и спросят:
- Вы откуда?
Подойдут, помнутся в ожиданье...
И глаза я отвожу от судна
Кажется, вокруг - односельчане...
- От Куры я...
Из Азербайджана...
- Вы оттуда? - и светлеют лица.
- Вы оттуда? - ширятся плечами,
Поднимают пыльные ресницы
На глазах, - и радость и тревога:
Может быть, посланник новой власти?
А отец мешок тревожно трогал.
Охранял его от злой напасти.
Родину я вспомнил и в Марселе.
Где вокруг все было нам чужое.
Снова сходни.
Снова мы сидели,
И была таможня за спиною.
Докеры слонялись возле судна.
Докеры, встречавшие все страны:
- Вы откуда?
Снова:
- Вы откуда?
- Эмигранты.
Из Азербайджана.
Кто-то покосился,
Кто-то сплюнул.
Докеры презрительно молчали.
Докеры - наследники Коммуны
Третий день не ели и не спали.
Но зато чиновники таможни,
Улыбаясь, слушали ответы
И за каждый драли подороже,
Раз бежали,
Значит, есть монеты.
Сходни, сходни...
Исчезают сходни.
Поезд приближается к платформе.
И в Лион везет своих голодных
Может быть, голодных тут прокормят.
Город шелка,
Город тонкой шерсти
Для ткача надежда и для пряхи...
На вокзале сто их или двести
Латаны и штопаны рубахи.
Трудно голодающему люду.
Ждут они хотя бы доброй вести.
- Вы откуда, - слышу я,
Откуда?
- От большевиков... Бежали с сыном,
Говорит отец, все глуше, глуше...
Люди нам показывают спины,
Люди отворачивают души.
- Вы куда бежите от Советов?
Ткач на брови надвигает кепку.
- Вы не убежите от Советов!
И кулак сжимает кто-то крепко.
Сходни, сходни.
Гневные платформы.
И отец уже не отвечает.
Перед каждой полицейской формой
Золото легчает и легчает.
Сжаты зубы.
Смяты разговоры.
Лишь гудки гудят,
Стучат колеса.
Снятся по ночам отцу заборы...
Кто-то сено собственное косит...
Родина,
Придешь к тебе хоть нищим,
Родина, придешь к тебе хоть голым.
Ты
Одежду нищему отыщешь,
Человеком сделаешь веселым.
Родина,
Тебя покинешь беком,
С золотым мешком тебя покинешь
Нищим, нищим станешь человеком,
Под забором где-нибудь погибнешь...
В ТОСКЕ
Холм мой милый!
Сквозь чужие ветры
В окнах воздух твой ловил рукою,
В скольких поездах дрожал я веткой,
Сколько стран прошло передо мною!
Сколько городов промчалось мимо...
Вот еще один спешил навстречу
В голубых огнях
И в клубах дыма,
Может,
На пути моем конечный.
Где-то далеко виднелась башня,
Маковка была за облаками
Снова день
Похож был на вчерашний
Все с утра дрожало под руками.
Вот уж бег замедлили колеса.
- Что за город?
Я спросил в вагоне,
Но никто не понимал вопроса,
Хоть одно бы слово
Кто-то понял!
Мальчуганы в вылинявших кепках,
В круглых кепках.
В латанных и рыжих,
С ног до головы в одних газетах,
Все орали что-то
О Париже.
Мы сходили молча по ступенькам,
Окружали всюду нас газеты.
И звенели всюду
Деньги, деньги...
Это был Париж,
Париж был это.
Я жмурился от блеска города,
От блеска брошек и колец,
Совсем как в тот закат от золота,
Которым пьян, был мой отец.
Гудел Париж автомобилями,
Пестрел квадратами афиш,
Казался рогом изобилия
Такой блистательный Париж!
Искали мы владенья дядины
У нас был адрес: как-никак!
Уже и улица та найдена
И найден дядин особняк.
В парадном - тишина зловещая,
Как мрамор серый, холодна...
Мы постучали
Вышла женщина.
(Наверно, дядина жена).
- Скажите, Садых-бек не дома ли?
Я - брат его, издалека...
В ответ вдруг слышим смех надломленный,
И к нам протянута рука:
- Месье, входите без стеснения!
Месье, ведь здесь хозяйка - я.
Входите, ну к чему смущение?
Свободней чувствуйте себя!
Месье, водились только б денежки!
И щурит синие глаза,
У нас хорошенькие девочки,
У нас соскучиться нельзя!
Сказала - как отца ужалила.
- Мадам, я вовсе о другом.
Скажите, поскорей, пожалуйста:
Не Садых-бека этот дом?
И вновь она затараторила:
- Мой дом! Месье! Причем тут бек?
- Простите. Лавка у которого!
- Он не живет здесь целый век.
Какая лавка? Я в неведенье!
- Мадам, я умоляю вас...
- Вам Жак Моран о нем даст сведенья.
Он тут, недалеко от нас.
Ну и денек начался хлопотно,
Хоть вечер добрый дал бы бог!
...И так дверьми пред нами хлопнула,
Что покачнулся потолок.
И снова улица граненая,
Машины зычные снуют.
Как тяжело - толпа мильонная,
И никого знакомых тут,
И ты слепым кутенком тычешься...
Как странен мир
И как жесток:
Порой в нем одинок средь тысячи,
Порой - один не одинок.
туман проясняется
Я вновь отдался горьким думам:
"Где вы, родимые края?
О, страх перед отцовским дулом.
О, жалость жалкая моя!
Когда еще тебя унижу,
Мой милый, мой Азербайджан?"
На длительном пуни к Парижу
Я увидал немало стран.
Я повидал моря-озера,
Озера - будто бы моря,
Громадные я видел горы,
Но все это не жизнь моя.
Превыше мне любой вершины
Казался холмик над Курой.
А между тем судьба вершила
Свой суд бесстрастный надо мной.
Блистал Париж
Блистала Сена
Прозрачностью и чистотой,
Сонливой вечностью вселенной
Своей ленивой красотой.
Но все мне виделось туманно,
Все проплывало мутным сном...
И спрашивали мы Морана.
И кто-то указал нам дом.
Раскрылась дверь со скрипом слабым.
Никто не вышел на порог.
Одна лишь моль слетала с лампы
И скрылась в скопище чулок.
На стенах - лепка с позолотой...
"Всевышний! Есть ли столько ног,
Сколько навалено - без счета
В одной лишь комнате чулок?"
Вот наконец хозяин вышел,
Сверкнул приветливо пенсне:
- Добро пожаловать, месье.
Весь мир о фабрике наслышан.
Чулки в Париже хвалят все!
Какой товар! Взгляните только!
Советую вот эти брать!
- Месье, как вы ответьте толком,
Сперва скажите, где мой брат.
А после я куплю всю лавку...
- Пардон, вы странный человек!
О ком я должен дать вам справку?
- Месье, знаком вам Садых-бек?
Он как-то огляделся странно,
Платком поспешно вытер лоб,
Казалось, будто бы Морана
Внезапно бросило в озноб.
И заморгал:
- Как счастлив знать я,
Что Садых-беку вы - родня!
Мы с ним дружили, словно братья.
И не чужой он для меня.
Ах, он судьбою так обижен,
Над ним висел какой-то рок,
Не повезло ему в Париже,
Так, видно, пожелал сам бог.
Но дружба - всех невзгод превыше...
- Он жив? - прервал отец.
- О да!
Творить добро - моя привычка.
