Исаак Фридберг - Бег по пересеченному времени
Распределение ролей
- Кроссовки накрылись... - Я видела такую красочку, немецкую... В тюбике. Говорят, кроссовки становятся как новые. Лариса как-то обжила его комнату. Фотографии знаменитостей развесила по стенам, расставила по полкам призы - деревянные, бронзовые, хрустальные. Приобрела веселенькие шторы. Нашила цветных подушечек - прикрыла вытертый диван. - Убрать бы весь этот музей... - Что тебя раздражает? Фотографии? Уберу! Гвозди останутся... Придется делать ремонт... - Обои можем сами поклеить... Телефон. Он теперь часто звонит. - Алло! - звонко начала Лариса. Продолжила устало: - Да, это секретарь на телефоне... Записываю! Товарная накладная номер... Гера никак не может принять эту новую жизнь. Какой-то бесконечный фильм мелькает перед глазами, все время рвется пленка, сюжет неизвестен, киномеханик пьян. Иногда на экране мелькает его, Геры, собственное лицо: эпизодическая роль, дурацкий грим, играет растерянно, неумело... Маша беспощадна в своей любви. Возникла неожиданно, после того как по телевизору показали ту, давнюю, его работу. Ей шестнадцать, и это единственное, что Гера отчетливо понимает: прошло десять лет. Росту Машеньке Бог не дал, она заглядывает ему в лицо - снизу вверх, оттого задран и повернут к плечу подбородок - бежать ей приходится чуть ли не боком, каблуки-шпильки подворачиваются на старом ущербном асфальте. Гера "в упор" не видит ее, торопится нырнуть в машину, избавиться от всхлипываний, нежности, восторженных глаз. - Подожди... Одну минуточку... "Машенька! Где Машенька?! Пусть писает в кадре!" Дешевая мини-юбка задрана почти до подбородка, расшитые блестками колготки извиваются на детских ногах, она хочет прикоснуться к нему растерянными детскими руками - и боится его. Гера рывком открывает старенькую дверь "Жигулей", плюхается в кресло; срабатывает мотор. - Подожди... Она кидается животом на капот, прижимается к лобовому стеклу. Худенькие руки ухватились за поводки стеклоочистителей, туфли-лодочки, упавшие с ног, кувыркаются под колесами. - Я больше не снимаю кино! - в бешенстве кричит Гера и выжимает газ. - Это неправда!! Руль стремительно скользит вправо, потом влево, "Жигули" выписывают дикий вираж, дворик тесен, уставлен машинами. Рев двигателя заглушает крик, а Маша вертится на капоте, цепкая, как кошка, тычется лицом в лобовое стекло. "Жигули" мчатся прочь со двора, проскакивают поворот, бьются фарой в осветительный столб. Мотор глохнет. Гера поднимает Машу над головой, бежит к ближайшему гаражу-ракушке. Секунды неравной борьбы. Гере все же удается оторвать ее от себя, он заталкивает Машу на кровлю гаража, уезжает... - Дурак, знаешь, сколько теперь стоят колготки?.. - шепчет Маша. Соскальзывает с "ракушки", подбирает на асфальте грязные обрывки кожи - все, что осталось от туфель-лодочек, босиком идет к подъезду, плачет. Находит Герин почтовый ящик, запихивает в него ошметки обуви, рваные колготки сует туда же.
Освоение декораций
Когда он впервые выехал на извоз? В тысяча девятьсот девяносто четвертом году, летом. Уже два года Гера не работал, то есть нигде не получал зарплаты - так будет точнее. Работы, связанной с поисками денег для нового фильма, было много: встречи, звонки, переговоры, бесконечные ожидания в приемных. Масса бессмысленной - в результате - суеты, отнимавшей время и силы. Гера искренне пробовал приспособиться к новой жизни, настраивал себя на сдержанно-оптимистический лад: таковы правила игры, что поделаешь... Молодежь "бомбила" рекламу, бомбежка требовала особых деловых качеств, которых, очевидно, Гера был лишен. Да и трудности казались временными, вполне преодолимыми - он все еще надеялся, что рыночной экономике понадобятся настоящие профессионалы. Случалось ему простаивать и в прежние времена, но тогда достаточно было заявиться в Бюро кинопропаганды, выписать командировку; благодарная провинция одаривала хлебом-солью, он выступал перед сеансами - лихо, с юморком, веселил зал. Пять-шесть выступлений - и в кассу! Касса встречала приветливо и обеспечивала месяц безбедной жизни. К девяносто третьему году подорожали гостиницы, железнодорожные и авиабилеты; киноман обеднел и перестал ходить на творческие встречи. Кинопропаганда перестроилась: "новых русских" интересовали встречи в узком кругу рестораны, финские бани, закрытые клубы. Для подобных мероприятий требовались "звезды" - лица, часто мелькавшие на телеэкранах в советские времена. "Нью рашенз" всех национальностей избавлялись от провинциальных комплексов, возможность похлопать по плечу и угостить бараньей лопаткой столичную знаменитость - всего за сотню "баксов" - умиляла и порождала иллюзию полноты жизни. Малоизвестные режиссерские физиономии никого на этом "рынке" не интересовали, в банях не котировались. Вкус бараньих лопаток режиссерам пришлось забыть... Это казалось нереальным, невозможным: голод, и не фигуральный метафорический, духовный, творческий или какой-либо еще, - а обыкновенный, убогий, физиологический голод. Холодильник отключен за ненадобностью, в кармане - пыль и табачные крошки, возникают мысли о краже батона с прилавка хлебного магазина... Поначалу Гера с каким-то сладострастием наблюдал исчезновение из дому продуктов; радовался завалявшимся в кухонном шкафчике макаронам; потом восторг вызвали баночка варенья, три окаменевших баранки, пачка сахара. Гера словно бы продолжал коллекционировать ощущения - на этот раз в копилку попадали мысли и чувства человека, угодившего в зону бедствия. Вокруг тем временем продолжалась обычная с виду, вполне нормальная человеческая жизнь. На вопрос: "Как дела?" - никто не отвечал: "Плохо, жрать нечего!", да и сам вопрос "Как дела?" с некоторых пор выглядел бестактно. Эксперимент удалось довести до конца, до стерильно пустых кухонных полок, кастрюль, тарелок. Два дня не ел ничего, совсем ничего, пил водопроводную воду с гадливым удовольствием. Потом не выдержал, напросился в гости, где поживился бутербродами. Визиты к друзьям поддержали его на неделю-другую. Времена буйных застолий давно прошли, принимали гостей теперь не слишком охотно... После родителей осталась квартира-"хрущевка": двадцать три метра, две смежные комнатушки, табакерка-кухня. Бизнесменов подобные квартиры не интересовали, для прочих жителей провинциального городка покупка жилья за наличные была мифом из чужой, фантасмагорической жизни - так что наследство Гера большими трудами сбыл за четыре тысячи долларов полгода спустя. Скромно расходуя деньги, Гера рассчитывал какое-то время продержаться на плаву - до новой картины. Но тут подвернулся печально известный банк "Чара", основанный бывшими кинематографистами и по этой причине пользовавшийся у киношников доверием. Банк выплачивал семь процентов ежемесячно - положив туда четыре тысячи долларов, можно было жить, не опасаясь голода. Гера поддался общей эйфории, примерно год пользовался этой "халявой", потом началась темная, запутанная история, о которой несколько месяцев писали в газетах. Кто-то из владельцев "Чары" покончил с собой, денежки сгинули, Гера снова оказался наедине с пустым холодильником. Извоз как идея, приходя в голову, вызывал чувство стыда. Несколько дней Гера не мог решиться, но после очередной поездки на Студию, где ему предложили снимать порнографические ролики, сел в машину с твердым убеждением, что сегодня э т о осуществится. Открыл ветровик, остудил горящее лицо. Здесь было много знакомых - укатил к кольцевой дороге, добрался до Тушина, часа полтора колесил вокруг метро "Планерная". Не нашел ни одного клиента, понял, что в каждом деле нужно владеть профессией, после чего на остатках бензина притащился домой. Назавтра взыграло самолюбие, принялся осваивать таксомоторный бизнес всерьез, столкнулся с "крутыми" ребятами на вокзалах и в аэропортах, обнаружил свободную "нишу" - центр города. Короткие поездки, грошовые заработки, бесконечное торчание в пробках - транспортная мафия подарила этот район интеллигентным "левакам". Тут тоже существовала своя конкуренция, но вялая и не опасная для жизни. Заработанных извозом денег хватало только на еду, он хорошо запомнил первую свою трапезу после голодовки: хлеб, сардельки, связку бананов. Неделю молил Бога беречь машину, Бог его услышал, машина не подвела. За неделю Гера собрал страховой фонд пятьдесят долларов на ремонт машины - и немного успокоился. Что случится, если поломка будет стоить дороже пятидесяти долларов, старался не думать... "Альфа-ромео" продал давным-давно, чтобы похоронить отца. На оставшиеся от похорон деньги приобрел старенькие "Жигули". Жестокая дилемма возникла со смертью матери: продавать или не продавать "Жигули"? На деньги, вырученные от продажи, можно было бы купить приличный гроб, украсить могилу венками. Ненавидя себя, расстаться с "Жигулями" не смог.
Выбор натуры
Жила в дальнем уголке его памяти шестилетняя девочка Маша - и вдруг объявилась маленькой женщиной, изнывающей от любви. Гера пробовал объясниться - она его не слышала, обожгла наивной детской страстью, потребовала взаимности, измучив Геру своей беззащитностью. Осторожные слова не помогали, Гера попробовал оттолкнуть ее грубостью - не подействовало. Что-то, видимо, не сложилось в Машиной судьбе, Гера нужен был ей во спасение, она и цеплялась за него с отчаянием утопающего. Шесть месяцев длилась эта мука; быть может, Гера был недостаточно решителен? Да. Но... Детские судьбы кино чаще всего калечит. Испытания славой психика ребенка не выдерживает. Да и школа редко бывает терпима к тем, кто сумел выделиться. Дети в кино почти всегда талантливы: искренне увлечены игрой. Как объяснить повзрослевшему человеку, что талант ребенка и талант актера - не одно и то же? И совпадения - крайне редки? Гера это знал, отбирая Машеньку на роль. Конечно же, предупредил родителей. Но предупреждения такого рода - бессмысленны, и это он тоже хорошо знал... Увидел взрослую Машеньку, понял все с первого взгляда, растерялся. После очередного единоборства с Машей на Тверскую выехал взвинченный. Надо было успокоиться, прийти в себя - автомобильный промысел не терпит лишнего возбуждения, поток машин агрессивен и безжалостен. Был и другой повод для беспокойства. Всякий раз, когда Гера садился за руль, на мысленном экране возникала бетонная опора путепровода. Гера видел ее отчетливо и реально стоящую на пересечении кольцевой автодороги с Волгоградским проспектом. Этот серый бетонный нож надвигался на него с бешеной скоростью, рассекал надвое машину... Усилием воли Гере удавалось превратить навязчивую галлюцинацию в обрывок исцарапанной пленки, для этого он мысленно перемещался в знакомую монтажную комнату Студии, по его команде Наташа, постоянный и любимый монтажер, вырезала пугающий кадр с бетонной опорой из фильма, швыряла ненужную пленку в корзину для обрезков - но с каждым разом делать это становилось все труднее и труднее. Следовало передохнуть - но в сложившихся обстоятельствах Гера не мог себе позволить расслабиться. Через два часа на дороге менялся "режим", деловой клиент исчезал, возникала пустая безденежная пауза до вечера, когда снова появлялись пассажиры, но совсем другие. "Другие" нанимали машину для поездок в спальные районы Москвы, оттуда приходилось возвращаться налегке, теряя время и переводя бензин. Обратный поток пассажиров из спальных районов возникал только поздним вечером, когда начинался ночной кутеж; ночных пассажиров Гера остерегался, никогда не сажал в автомобиль подвыпившие мужские компании - газеты пестрели криминальной хроникой. Тверская радовала глаз островками истинной Европы. Островков было много витрины с непривычным живописным "макияжем"; новые гостиницы, выстроенные привозными руками из привозных же стройматериалов; коммерческие банки и рестораны, сверкающие иноземным глянцем, магазины, казино. Дома, люди - все изменилось за последние три года; праздничный фейерверк, достаточно редкий в прежние годы, теперь словно выплеснулся в будни. Новые владельцы зданий не жалели денег и электричества, рекламные щиты светились небесной чистотой красок, мчались автомобили, знакомые прежде только по зарубежным фильмам. Девушка в легком вечернем платье шагнула на дорогу и призывно махнула рукой. Три иномарки скрипнули тормозами, предлагая всевозможные услуги, Гера осторожно пристроился им в хвост - и не ошибся, девушка направилась прямиком к нему. - Козлы! - Кто? - Все! Я где-то видела ваше лицо. - Говорят, похож на артиста Абдулова. - А! Он тоже козел! - Вы с ним знакомы? - Это он со мной знаком! Отвез ее к парикмахерской "Ив Роша", длинная тонкая сигарета с золотым обрезом осталась в пепельнице - никогда прежде Гера таких сигарет не видел. Разглядывание сигареты длилось мгновение, это мгновение принесло в машину пьяного шута, который, не спросив разрешения, брякнулся на сиденье и сразу уснул. Из машины еще не выветрился запах французских духов - грязные джинсы и немытые волосы нового клиента, облагороженные чужим запахом, производили странное впечатление. Лицо мелкое, лисье. Гера мысленно так и назвал его "Лис". - Куда? - В Марьино. - Дорого стоит. - Сговоримся. От нового клиента хотелось избавиться, Гера назвал неприлично завышенную сумму. Но пассажир сонным голосом ответил: "Поехали". Примерно через час лобовое стекло "Жигулей" заполнил марьинский унылый пейзаж. - Прямо. - В лес не поеду. - Прямо. До этой секунды Лис тихо дремал, откинувшись хмельной головой на спинку сиденья. Тут вдруг открыл неожиданно трезвые глаза, вынул из кармана пиджака пистолет Макарова. - Послушайте... У меня нет денег. Вы же видите, на чем езжу... - Прямо! - Хотите отобрать машину?.. Она меня кормит... Я режиссер, известный режиссер; может быть, вы даже видели мои фильмы... Пять лет без работы, слышали, наверно... Кино умирает... - Ты сдохнешь раньше, чем твое кино. Считаю до трех. Глаза неподвижные, водянистые, с такими глазами не шутят. Длинный желтый палец подрагивает на спусковом крючке. Машина въехала в лес, остановилась на проселочной дороге. - Направо, - скомандовал Лис.
