Давид Маркиш - Убить Марко Поло (рассказы)
Но случались и другие, до Бори. И во всем виноват был Рувим.
Но теперь всё кончено. Совершенно всё. Конец света? Ну, что ж, пожалуйста. Лучше уйти из этой жизни свободной, чем подневольной и стреноженной. Этот Рувим, этот пьяный идиот, просто не понимает, что они уже чужие друг другу люди, что они больше не муж и жена. Она свободна. Обидно только, что Боря об этом никогда уже не узнает.
Время поворачивалось не шатко, не валко, и трудно было прикинуть, сколько привычных часов прошло с утра. Однако и застывшим время назвать было никак нельзя: солнце по исписанному цифрами небу двигалось не быстрей и не медленней, чем в обычные дни, и перевалило уже как будто зенит. Западный ветерок дул с моря приятными порывами. Птиц не было слышно, но крылатые твари испокон веков не злоупотребляли пением в этих местах.
На ливанском кедре, на лужайке, крупная лазоревая птица со стальным отливом, с красной грудкой и белым шелковистым хохолком на голове появилась нежданно-негаданно и вначале была не замечена сидевшими за столом, за второй уже бутылкой бренди Рувимом и дедушкой Моисеем Соломоновичем. Обезьяна оказалась наблюдательней: завидев птицу, она вкатила голову в сильные плечи и погрозила пернатой мореным кулаком. Птица, однако же, ничуть не испугалась. Вертясь на ветке, невысоко над обезьяной, она принялась прихорашиваться, а потом, приняв напряженную позу, обронила крупную, величиной с лесной орех, каплю. Капля пролетела мимо обезьяны, проводившей ее угрюмым взглядом, и шлепнулась на стол меж Рувимом и дедушкой Моисеем Соломоновичем. Мужчины задумчиво поглядели на каплю и - враз - подняли глаза вверх.
- Что за птица? - сказал Рувим. - Тут таких раньше не было.
- Птичка хорошая, - оценил дедушка Моисей Соломонович. - Только дерьмом вот кидается. Хорошо, что не в стакан.
- Не было, не было, - повторил Рувим и пожал плечами.
- Раньше много чего не было, - согласился дедушка Моисей Соломонович.
Полина показалась на пороге, глаза ее были заплаканы.
- Обедать давай, - сказал дедушка. - А то ждем-ждем, а есть-то хочется.
Полина открыла уже рот, чтобы сказать Рувиму всё, всё. И про Борю Белого, и про Антона Марковича, и про немедленный развод, но Рувим смотрел отрешенно вверх, мимо птицы, над которой выше кроны кедра было натянуто небо в цифрах. 6101971. 6.10.1971. 6 октября 1971. День, когда он встретил Клаву. Клаву Фефелкину.
Полина повернулась и ушла. Дедушка Моисей Соломонович смотрел ей вслед с дурацкой улыбкой, покачивая головой, а Рувим не заметил ни прихода ее, ни ухода. Вернувшись в дом, Полина достала из холодильника кусок рокфора, села к столу и, отщипывая кусочки, принялась жевать без азарта. Шар неотпускающего страха висел над ее головой, она уже не думала ни о Рувиме, ни о Боре Белом, а только о неизбежной тоскливой смерти, которая вот-вот придет. Крошки подсохшего рокфора падали на халат, она не стряхивала их. Хотелось плакать, всхлипывать. Подошла собака Юка и положила теплую голову ей в колени.
Смерклось рано, тьма без луны и звезд накрыла особнячок на улице Ливанских Кедров. Людям в доме не о чем было говорить между собой, они урывками вспоминали прошлую жизнь, и горечь заливала их память. Ничего не было сделано в их жизни, никакое дело не было закончено. Спать разошлись каждый в свой угол и заснули, уткнув лица в подушки.
Их разбудило рычанье бетономешалок на стройке. Рувим, волоча ноги, подошел к двери, ведущей во дворик, и приоткрыл ее. Не было на лужайке никакого кедра, и обезьяны не было видно. На дачном столе стояли две порожние бутылки из-под бренди, между ними серела лепешка подсохшего птичьего помета. Собака Юка проскочила мимо Рувима на волю и взялась бегать вокруг масличного дерева. За белым ажурным забором загорелые рабочие тюкали молотками по звонким доскам опалубки. Полина в халате и китайских шлепанцах спустилась из спальни, а дедушка Моисей Соломонович спал у себя наверху.
- Давай, давай, Рува, - сказала Полина. - Доброе утро. Садись, ешь. У тебя есть бензин? Подбрось меня до работы.
- Ну, конечно, - сказал Рувим. - Одевайся быстрей. У меня сегодня дел выше головы.
Начался новый день, очередной.
ЗЮНя
К животному миру Зюня Кантор из вишневого города Сороки относился без любви: могут ужалить, могут укусить или пырнуть рогом. Среди домашних животных он отдавал несомненное предпочтение свинье, ее филейной части.
После победы свободы и плюрализма в 91-м году дела Зюни пошли неплохо: он был работящий человек. Торговля красным кирпичом пришлась ему по вкусу, для перевозки товара он купил битый грузовичок. Предприятие раскручивалось, вскоре во дворе Зюниного дома появился большой военный грузовик, приобретенный у майора - начальника армейской автобазы - за два ящика водки "Кориандровая". Водку эту пили потом два дня без просыху в уютной кладовке автобазы, и Зюня принимал в гулянке активное участие. Спустя неделю после этой армейской операции подвернулся интересный случай: обмен военного грузовика на целую библиотеку переплетенных в красивую кожу книг на английском языке, которым Зюня не владел. Книги были старинные, золотое тиснение украшало их маслянистые корешки. Зюне очень хотелось сделаться владельцем этих красивых книг и таким образом на деле приобщиться к настоящей культуре. И сделка, несомненно, состоялась бы, если б не вмешательство судьбы: библиотека оказалась ворованной, продавец был посажен в следственный изолятор, под замок. Зюня долго еще жаловался приятелям на роковое стечение обстоятельств, но тайное чувство облегчения грело его душу и помогало справиться с разочарованием.
Да и при коммуняках Зюня никогда не сох от голода и жажды, разве что на зоне, где провел всего-навсего полтора года - детский срок. "Крупную аферу с севрюгой мне по ходу дела переквалифицировали на мелкое жульничество с тюлькой", - с улыбкой на молодом лице вспоминал потом пострадавший. Такое искривление действительности обошлось в хорошую копеечку, но оно того стоило: выйдя на свободу, Зюня быстро поднялся на ноги, хотя рыбные склады с тех пор старательно обходил стороной.
Все было бы хорошо, просто замечательно, если б не Зюнина жена по имени Ривка - девушка из хорошей семьи. Эта Ривка, пока глава семьи сидел в лагере за колючкой, познакомилась с учителем географии из Бендер и переехала к нему жить. Зюня согласился на заочный развод при одном непременном условии: сын Боря, по домашнему прозвищу Буги, вернется из Бендер к отцу, как только тот исправится в местах заключения и воротится восвояси. Ривка, плача и рыдая, сдалась, честный учитель тоже не настаивал и палок в колеса не ставил, а может, и рад был такому повороту любовного дела.
Время ходко шло, клацая селезенкой, и Зюнин отпрыск приблизился вплотную к тринадцати годам - важному возрасту для евреев.
- Что ты хочешь на бармицвэ? - спросил Зюня у сына.
- Я хочу в цирк, - сказал Буги.
- Ну хорошо, - сказал Зюня. - Мы пойдем в цирк.
В город Сороки цирк-шапито приехал пять дней назад и давал представления на площади около Центрального рынка, за кинотеатром "Полет". Народ охотно шел поглазеть на заезжих артистов, первые три дня палатка ломилась от зрителей, хотя цирк был довольно-таки захудалый: костяк труппы составлял боа-удав с укротительницей Люсей, осел Миша, силач Галкин, фокусник Альперович и лилипут Дмитрий Семенович. Роль клоуна исполнял по совместительству администратор по фамилии Кондор, по имени Леопольд Моисеевич, а билеты продавала тетя Паша, упомянутая в афише как Бородатая женщина с Уральских почему-то гор.
В тот день, о котором здесь пойдет речь, случилось непоправимое: администратор Кондор, направлявшийся прогулочным шагом из гостиницы в шапито, в двух шагах от цирковой палатки попал под машину. В больнице, куда его доставила "Скорая", никаких надежд по поводу состояния раненого не питали: опутанный, как космонавт, трубками и проводами, Кондор лежал в коме. Тетя Паша, наблюдавшая из своего скворечника за наездом во всех его деталях, была направлена циркачами в больницу и теперь проливала слезы над умирающим. Слезы эти были совершенно искренни: все дела цирка вел Кондор, он один, без него совершенно было неведомо, куда податься, что делать ближайшим утром и где брать деньги на корм и на прокорм. Понятно само собой, что никаких документов, кроме липовых, администратор не признавал и тем более не держал под рукой. В его портфеле можно было бы обнаружить немало полезных и приятных вещей, но и портфель бесследно пропал в ходе экстренной госпитализации.
Продажу билетов, однако, не следовало прерывать ни при каких обстоятельствах, и в скворечник, подменяя бородатую тетю Пашу с Уральских гор, втиснулась укротительница Люся, уже готовая к выходу на манеж - вся в блестках, тюле и кожзаменителе. Но никто - ни тетя Паша, ни дородная Люся, ни фокусник, ни лилипут Дмитрий Семенович не могли подменить Кондора в его роли клоуна. А без клоуна что за цирк? Смех один... И даже силач Галкин отдавал себе отчет в том, что сорочинцы, охотно совмещавшие поход на культурное мероприятие с распитием спиртных напитков, из-за отсутствия клоуна могли прийти в большое возбуждение и потребовать деньги назад.
