Георг Хакен - Синий свет, свет такой синий (Есенин)
Я люблю стихи в лаптях
Миколая Клюева.
КЛЮЕВ (подхватывая игру). Ветер дует, ветер веет,
Под подолы шляется...
У Есенина Сергея
Золотые яйца.
ЕСЕНИН (как бы извинясь). Это вполне литературно. Эту частушку сложили, когда я написал в поэме "Инония" - "снесся я золотым яйцом".
КЛЮЕВ. Радуюсь, что могу посмотреть еще раз на своего Сереженьку, чтоб спокойнее умереть. Помнишь ли, сокол мой ясный, мои "избяные песни"?
Изба - святилище земли,
С запечной тайною и раем.
По духу росной конопли
Мы сокровенное узнаем.
В твоих глазах дымок от хат,
Глубинный сон речного ила,
Рязанский маковый закат
Твои певучие чернила.
Изба - питательница слов.
Тебя взрастила не напрасно:
Для русских сел и городов
Ты станешь Радуницей красной.
Так не забудь запечный рай,
Где хорошо любить и плакать.
Тебе на путь, на вечный май,
Сплетаю стих - матерый лапоть.
ЕСЕНИН. Вот лысый черт! Революция, а он - "избяные песни". Старо! Об этом уже и собаки не лают! Совсем, старик, отяжелел. А ведь ты - огромный поэт. Ну да, видно, только не по пути.
Теперь любовь моя не та.
Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь.
О том, что лунная метла
Стихов не расплескала лужи.
Грустя и радуясь звезде,
Спадающей тебе на брови,
Ты сердце выпеснил избе,
Но в сердце дома не построил,
И тот, кого ты ждал в ночи,
Прошел как прежде, мимо крова.
О друг, кому ж твои ключи
Ты воплотил поющим словом?
Тебе о солнце не пропеть,
В окошко не увидеть рая,
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь.
КЛЮЕВ. Уверение твое, Сереженька, что я все "сердце выпеснил избе" наваждение. Конечно, я во многом человек конченый. Революция, сломав деревню, пожрала и мой избяной рай. Мне досталась запечная Мекка - иконы, старые книги, - их благоухание - единственное мое утешение.
ЕСЕНИН. Мы, Николай, не должны соглашаться с этим. Мы с тобой не низы, а самоцветная маковка на златоверхом тереме России: самое аристократическое, что есть в русском народе.
КЛЮЕВ. Мне очень приятно, Сереженька, что мои стихи волнуют тебя, потому что ты оттудова, где махотка, шелковы купыри и щипульские колки. У вас ведь в Рязани - пироги с глазами - их едят, а они глядят!
ЕСЕНИН. Ты прав, Николай. Не съедят нас!
КЛЮЕВ. Эх, голубень-голубарь мой! Как поэт я уже давно кончен, и ты, Сереженька, в душе это твердо сам знаешь. Но вслух об этом пока говорить жестоко и бесполезно. Я погибаю, брат мой, бессмысленно и безобразно. Вот, Сереженька, в лапоточки скоро обуюсь. Последние щиблетишки развалились. Ну да что обо мне! Я болен, умираю с голоду. Особенно я боюсь за тебя, голубчик мой. Ты как куст лесной щипицы, - который чем больше шумит - тем больше осыпается.
ЕСЕНИН. Вот тут ты ошибаешься, Николай. Есть дураки... говорят... кончился Есенин! А я еще напишу, напишу! А их - к черту!
КЛЮЕВ. Я очень люблю тебя, голубь мой, потому что слышу душу твою в твоих писаниях. В них жизнь невольно идущая... Почитай нам новые свои стихи.
ЕСЕНИН. Ты, Николай, мой учитель. Слушай!
Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: "Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель".
Я ответил милой: "Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель".
Клюев слушает стихи, сложа руки на животе, посматривая на Есенина из-под своих мохнатых мужицких бровей.
Не криви улыбку, руки теребя,
Я люблю другую, только не тебя.
Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо
Не тебя я вижу, не к тебе пришел.
Проходил я мимо, сердцу все равно
Просто захотелось заглянуть в окно.
Ну, как, Николай, стихи-то мои? Нравятся?
КЛЮЕВ. Хорошие стихи, Сереженька. Очень чувствительные стишки. Вот если бы их все собрать в одну книжечку, да на веленевой бумаге напечатать... с виньеточками... Амурчики, голубки, лиры... И в сафьян переплесть... Или в парчу... И чтоб с золотым обрезом... Она была бы настольной книжечкой у нежных юношей... у всех замоскворецких барышень. Они, небось, и сейчас по Ордынке да по Пятницкой прохаживают. Помнишь, как Надсона-то переплетали? И Апухтина... А потом Северянина Игоря... Короля поэтов... Вот бы, Сереженька, и твои стихи переплесть так же.
ЕСЕНИН (долго сидит молча, мрачно насупившись). Удивительное дело, я знаю тебя давно, Николай, знаю многие твои черты, которые как-то выродились, а вот эта твоя черта... подлость... Ей богу, я пырну тебя ножом!
КЛЮЕВ. А я кумекаю так. Ты у нас, Сереженька, голова... тебе и красный угол... А позволь тебя спросить: чего ты Изадору-то бросил? Хорошая баба... Богатая... Вот бы мне ее...
ЕСЕНИН. Ну, раз хорошая, то и замени меня... Христа ради...
КЛЮЕВ. А чем я для Изадоры хуже тебя. Поэт... тоже русский... тоже крестьянский - за чем же дело стало? Плюшевую шляпу бы с ямкою и сюртук из поповского сукна себе бы справил.
ЕСЕНИН. Справим, Николай, мы тебе поповский сюртук. И будешь ты у нас дьячком!
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи, как телогрейка,
Но я их вслух вчера прочел,
И в клетке сдохла канарейка.
КЛЮЕВ. Не узнаю я моего Сереженьки. Это все Изадора - дьяволица проклятая. Это она, ангел мой, виновница многих твоих бед в жизни. Побреду я, касатик мой, Бог тебе судья! (Поднимается, идет к двери.)
ЕСЕНИН (догоняя его). Прости, Николай! Прошу тебя, не уходи!
КЛЮЕВ. Бог простит, Сереженька. Бог, он видит, кто кого обидит.
ЕСЕНИН. Послушай, я очень скучаю по тебе. Отсутствие твое для меня очень заметно. Главное то, что одиночество полное!
КЛЮЕВ. Пора мне. Не могу больше здесь оставаться.
ЕСЕНИН. Пообещай мне, что обязательно придешь вечером!
КЛЮЕВ. Обещаю, голубь мой! Мир и любовь тебе, милый, прощай!
ЕСЕНИН. Какой ты чудный, хороший! Родной мой, как я тебя люблю! Что бы между нами ни было - любовь останется, как ты меня ни ругай, как я тебя. Буду ждать тебя! Прости.
Обнимаются. Клюев уходит.
Какой он хороший... Хороший, но чужой... Ушел я от него. Нечем связаться. Не о чем говорить. Не тот я стал... Тетя Лиза, это мой учитель в поэзии... Был... А сейчас я его перерос... (пауза). А Клюева я, понимаешь ли, кацо, выгнал. Ну его к черту!
Темнота. Ночь. Есенин перед зеркалом читает "Черного человека".
ЕСЕНИН. "Счастье, - говорил он,
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души.
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты".
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК (появляясь в зеркале). В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым
Самое высшее в мире искусство".
ЕСЕНИН. "Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой,
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Прекрасная поэма! Очень жаль, что ее не хотят печатать.
ЕСЕНИН. Понимаешь, по основному тону, по технической свежести, по интонации она ближе всего к Маяковскому. Он мне нравится не только как поэт, мне нравится его жизнь, его борьба, его приемы и способы своего становления. Я хотел бы еще раз повстречаться в ним.
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Нет ничего проще. (Объявляя.) Поэт Маяковский просит слова!
МАЯКОВСКИЙ (входит). Товарищи! Я сейчас из камеры народного судьи. Разбиралось необычайное дело: дети убили свою мать. В свое оправдание убийцы сказали, что мамаша была большая дрянь! Распутная и продажная. Но дело в том, что мать была все-таки поэзия, а детки ее - имажинисты.
ЕСЕНИН. Не мы, а вы убиваете поэзию! Вы пищите не стихи, а агитезы!
МАЯКОВСКИЙ. А вы - кобылезы!
ЕСЕНИН. С имажинистами я давно разошелся. Вам же, Маяковский, говорю без всяких прикрас: сколько бы вы ни куражились - близок час гибели ваших газетных стихов. Таков поэтический закон судьбы агитез.
МАЯКОВСКИЙ. А каков закон судьбы ваших кобылез?
ЕСЕНИН. Моя кобыла рязанская, русская. А у вас облако в штанах! Это что, русский образ? Это подражание Уитману, западным модернистам! (Запевает частушку.)
Ах, сыпь, ах жарь,
Маяковский - бездарь.
Рожа краской питана,
Обокрал Уитмана.
МАЯКОВСКИЙ. А вы, Есенин, сейчас представляете собой не течение, а "истечение водкой". Зарабатываете себе славу скандалов лакированными туфлями и тростью! Бросьте вы ваших Орешиных и Клычковых! Что вы эту глину на ногах тащите?
ЕСЕНИН. Я глину, а вы - чугун и железо! Я пишу стихи для того, чтобы людям веселее жилось, поэтому я хочу обратить на себя внимание. А ваши стихи как будто из чугуна. Из глины человек создан, а что можно сделать из чугуна?
