Борис Пильняк - Волки
- хоть и не видно того, кто повернул рычаг в турбинной, чтобы завод дрожал и жил. Это так же, как прежде, когда
- прежнее человечество - тысячами лет - жило богом, которого звали по разному от Ра и Астарты; еще от Ассирии и Египта остались храмы, где в святом святых хранился бог, уходя в вещь в себе, и при боге, на божьих дворах жили служки: эти служки стирали с божьих лиц пыль и плесень. -
Но Андрей Волкович не пошел на завод ни завтра, ни послезавтра, ни через пять дней. Просыпаясь утрами, он возился у печки, помогал Анне, читал книги. Кругом была тишина, лишь иногда звенели сосны вершинами, как морской прибой в отдалении. Монастырь белыми стенами сросся со снегом. Изредка проходили прохожие, два раза приходили к монастырю божьи странники - по дороге от Каспия к Белому морю посмотреть, как погиб монастырь, разматывали портянки на сбитых ногах, говорили о великой порухе, прошедшей по Руси, слизнувшей с лица ее бога, монастыри и погосты. Один раз была метель: лес и земля выли, как ведьмы, должно быть, - тогда ветер звонил - звякал - колоколами на монастырской колокольне, и всюду мчал снег. Изредка - в морозе желтым светом, как сухие баранки, - светило солнце, - тогда свистели снегири.
Рождество пришло незаметно, незначуще, все той же картошкой. Красноармейцы ходили в село пить самогон и веселиться в трактире.
На четвертый день Рождества комиссар Косарев собрался съездить в город, сходить в кинематограф, побывать в зверинце, - Косарев пригласил с собой Анну. Андрей в этот день пошел на завод, наниматься.
В городе на базарной площади были карусели, играли гармонисты, толпились люди, мужики в тулупах, бабы в красных овчинах и зеленых юбках. Тут же на двух столбах была единственная - и вечная - афиша о зверинце:
"Проездом в городе остановился
- ЗВЕРИНЕЦ.
Разные дикие звери под управлением Васильямса.
А также:
ВСЕМИРНЫЙ ОБТИЧЕСКИЙ
обман ЖЕНЬЩИНА-ПАУК".
На афише были нарисованы - голова тигра, женщина-паук, медведь, стреляющий из пистолета, акробат. Афишу мочили многие дожди. У карусели выли гармошки и бил барабан, овчины толпились, лужжа семечки и наслаждаясь, на конях, на каруселях ездили, задрав ноги, парни, девки плавали в лодках; в одном ларьке продавали оладьи, в другом - зеркала и свистульки. Площадь была велика, и шум от каруселей казался маленьким. Косарев поставил лошадь в трактире, направился в исполком, Анна его ждала, он пришел сумрачным, - в зверинец попали к сумеркам.
Зверинец поместился в доме гражданина Слезина, где когда-то был общественный клуб, выступали заезжие фокусники, бродячие актеры и местные любители. - На лестнице горело электричество, были развешаны картины зверей, толпились мальчишки, - в дверях сидел хозяин зверинца Васильямс, в матросской рубашке, никому не доверял получать деньги, мальчишек бил по загривкам, но иногда и прозевывал счастливца: лицо у него было доброе, с ним можно было торговаться о плате за вход. - Там, где раньше сидела публика, наблюдавшая за фокусниками, хлестнул по носам скипидарный запах зверей, звериного пота. Здесь было целое сооружение, учиненное заново: по стенам стояли клетки, с попугаями, орущими неистово, - с безмолвными филинами, немигающими и такими, как чучелы, - с пингвинусом; серия ящиков занималась кроликами, очень похожими на тех, каких продают на базаре; в двух клетках сидели мартышки, в ящике, в сено прятались морские свинки; в клетке, разделенной на десяток отделений, чирикали - щеглята, синицы, зяблики, чаечки, трясогузки, чижи; в круглой клетке сидел орел, совсем полинявший. Электричество светило неярко; там, где была сцена, был устроен тир: на стойке, обтянутой красным коленкором, расставлены были - чайный сервиз, самовар, гармошка, галстух, пенснэ, - каждый мог испробовать счастье, стреляя булавочкой в вертящийся диск. - Женщины-паука не было, - ее показывали через каждые полтора часа на пять минут. Народу в зверинце было немного. - В той комнате, где бывало фойэ, - были большие клетки; в одной лежал кривой медведь, кривой, усталый, облезший, в войлоке; в другой - метались два шакала; тигра, нарисованного на афише, не было; но в углу, в медной клетке, плохо освещенной - был волк; волк был невелик, но стар и убог; клетка была маленькая; волк бегал по клетке; волк изучил клетку, - он кружился в ней, след в след, шаг в шаг, движение в движение, не как живое существо, но как машина, - исчезая в тень клетки и возвращаясь в свет; потом он остановился, опустил голову, взглянул на людей понуро, устало, исподлобья - и тихо завыл, зевнул; - волк был беспомощен, страшный русский зверь. В зверинце было немного народу, и больше всего толпилось у клетки волка. Больше ничего не было в зверинце Васильямса.
И вот - о волке. Анна знала, - когда тает снег, после зимних вьюг и метелей (никто не докажет, что весны прекрасней метелей), из-под снега, в ручьях, в весне - возникают новые цветы, но вместе с ними - много на земле прошлогодних листьев. Если годы революции русской сравнить со снегами вьюг и метелей, - из-под них по Руси, по русским весям и селам небывалые размножились волки, побежали одиночками и стаями, драли и скот, и зверье, и людей, лазили по закутам, выли на поезда, разгоняли стада и ночные, страшили одиноких русских путников, возродили охоты облавами, сворами борзых, с поросенком, - что же новые цветы иль прошлогодние листья - ? Волк страшен в полях, свиреп, хозяин лесов: Анне - волк - прекрасная романтика, русская, вьюжная, страшная, как бунт Стеньки Разина. Но - что же - прошлогодняя листва или новые цветы - этот Васильямс и его зверинец? Где и как он прожил метельные годы российские, как голодал, кем был национализован, - кто денационализовал его, отпустив, как шарманщиков, таскаться по селам и весям российским - прошлогодней листвой иль цветами - ? И вот здесь, в клетке, ободранный, обобранный - волк, покоренная стихия: его братья бродят по лесам воют, живут, чтоб убивать, родить, умирать, его братья свободны, и они - русские, ибо правят они над русскими полями, лесами, ночами, - а он, облезший, ободранный - маятником мается, след в след, движенье в движенье, здесь в клетке, - как он попал сюда, к Васильямсу, в компанию женщины-паука? - У волка здесь толпится народ, здесь и у обезьян, должно быть, отыскивая созвучие.
Рядом с Анной, у волчьей клетки стоял комиссар Косарев, и он сказал:
- У, гадость. Смотрю на волка - и вся дикость наша, русская, т.-е. прет из него. Всех их мерзавцев в зверинцы надо.
Анна ответила:
- А я - я смотрю на него, и мне его жалко, мне сиротливо, товарищ. В волке вся романтика наша, вся революция, весь Разин. Мне жалко, что он заперт! Его надо выпустить, - на волю, - как осьнадцатый год.
- Ну, революцию я понимаю иначе. В осьнадцатом году как раз и понял, товарищ. К чертям всех Васильямсов с волками и т. д.
Волк снова забегал по клетке. Прошли со звонком, прокричали, что сейчас покажут за особую плату женщину-паука. Красноармейцы, стрелявшие в тир, вынули из-под шинельных пол кошельки. Ни Анна, ни Косарев не пошли смотреть женщину-паука, - Косарев не желал, чтобы его надували. Вышли на мороз, на улицу. Уж совсем стемнело, - пошли в трактир выпить чаю, запрячь и ехать. На улицах было темно. Волк остался в помещении гражданина Слезина, в тусклом электрическом свете, в скипидарящем запахе звериного пота. - Карусели на площади перестали вертеться. - В трактире, на эстраде отплясывали ряженые - хохол с хохлушкой, пели цыганские романсы. Косарев грустил, сердился на волка и на жизнь, выпил самогону.
За городом чуть-чуть мела поземка. Небо чернело. Вправо, вдалеке у железной дороги белым заревом светил завод. Лес принял шорохами и шумом вершин, - древний лес, сосны в два обхвата. Анна думала и ждала, что сейчас завоют волки, выйдут на дорогу. - И правда далеко в лесу - на санях его не слышали - в это время провыл волк, лизнул снег и побежал по взгорку, чтоб бегать так всю ночь, избегать верст сорок, ибо волка кормят ноги. - Монастырь был безмолвен. Косарев с санями въехал в монастырские ворота. - Семен Иванович, в валенках и шарфе, трудился у печки, растапливал, хотел сварить картошки. Печка дымила. В комнате было холодно, и не было света, кроме полуночного.
- Андрей не вернулся с вами? - спросил Семен Иванович.
- Нет, не вернулся. - Слушайте, Семен Иванович, я была в зверинце. Там есть волк. Осьнадцатый год не вернется, он прошел, навсегда. Какая была романтика, все рушилось, гремели грозы, люди шли, шли, шли. - - Где теперь мой муж, инженер? Мужичья Россия загорелась лучиной, запелись старые песни, замелась метелица, заскрипели обозы с солью, умирали города, заводы, железные дороги. Осьнадцатый год не вернется, он ушел навсегда. Наши коммуны погибли, мы всех растеряли, мы живем на монастырском кладбище, и мы, анархисты, как волк в зверинце. Когда мы ехали, поднималась поземка. Будет метель -
Вошел, не постучавшись, комиссар Косарев. Он был уже в той степени опьянения, когда ему стало весело. Сел к столу. Сказал:
