Дмитрий Каралис - Мы строим дом
-- Это не траншея, а черная дыра какая-то, -- говорю я. -- Как в прорву. А у вокзала, между прочим, пиво продают...
-- Не ной, -- подбадривает Феликс, -- а лучше вспомни, как Магнитогорск строили. А пиво-то свежее, ты посмотрел, какое число?
-- Живей, живей, мужики! -- прорабским голосом торопит Саня. -- Пиво -это наущение дьявола. Хотя подкрепиться бы и не мешало.
-- Правильно, -- пыхтит Феликс. -- Пора. Тимоха, вытряхни там наши сетки и сваргань что-нибудь.
-- Я огурчики привез, -- начинает перечислять свои припасы Никола, -паштета две баночки, как в тот раз. Верочка колбасу положила...
-- Тимофей разберется, -- перебивает его Феликс.
Если Удилова не остановить, он назовет все, что привез, привозил и сделал для общего дела. Память на такие вещи у него феноменальная. Стоит взять лопату -- он говорит, что лопата хорошая, он ее недавно точил. Запираешь калитку, он успокаивает: запор надежный, он его недавно подправил и ввинтил новые шурупы. Выходишь из туалета, он спрашивает, видел ли ты там бумагу, которую он нарвал два дня назад. Человек вроде и не попрекает тебя, но чувствуешь себя скверно: как будто ты живешь на всем готовом, а Удилов в поте лица трудится. Иногда он вспоминает свои славные деяния такой давней поры, что диву даешься -- записывает он, что ли? Какой-нибудь гвоздь, вбитый в забор пять лет назад, букет цветов за трешку, когда вместе шли в гости, умывальник, который он перевесил. И все как бы между прочим.
По анкетным данным, Удилов -- вполне достойный член нашего общества. Он закончил институт, работает инженером в НИИ, член партии, не курит, почти не пьет, не пускается в авантюры, не спорит до хрипоты с начальством, никого не посылает подальше, у него двое детей и наверняка нет любовницы.
Таких людей обычно легко посылают за границу.
Но Никола зануда. Я это сразу почувствовал, когда он пришел в нашу семью с электропроигрывателем, стопкой надписанных пластинок, фотоаппаратом, альбомами с марками, чучелом черного крота, отливающим зеленью, и коробочками с разной дребеденью. Все, наверное, почувствовали в нем эту черту, но не подали вида, чтобы не огорчать сестру, которая вышла замуж не очень чтобы молодой.
До Удилова к сестре сватался веселый морячок Гоша, который одаривал меня диковинной в те времена жвачкой. Но Гоша почему-то не нравился матери.
Поначалу Удилов вел себя тише воды ниже травы в нашей многолюдной квартире. Но вскоре стал проявлять признаки беспокойства.
Жили мы тогда тесно. Одну комнату занимали мы с отцом и средний брат Юра, который разошелся со своей женой на почве искусства. Он неожиданно бросил приличные заработки на заводе и подался в эстрадно-цирковоеучилище. В тридцать лет он захотел стать вторым Аркадием Райкиным. Жена сказала, что она выходила замуж за приличного человека, а не за конферансье, и выставила его чемодан на лестницу. Юрка взял чемодан, пересек двор и вернулся в родную квартиру -- не без надежд пройтись по двору в обратном направлении, -- когда его, в белоснежном костюме и с лучезарной улыбкой, покажут по Центральному телевидению.
Приходя с занятий, он разучивал сценки и монологи или тренировал дикцию перед старинным трюмо. Иногда к нему заглядывали будущие акробаты, фокусники и жонглеры. Они расхаживали по квартире без особых церемоний: доставали из уха у Николы сигареты, зажженные спички, яйца и предлагали понарошку оторвать ему голову.
Иногда артисты спали в нашей комнате на полу.
Однажды под нашими окнами несколько дней стояла клетка с медведем. Миша с нетерпением ожидал, когда его хозяин-дрессировщик выйдет из запоя. Медведя кормили всем домом. Дрессировщик ходил по квартирам, показывал шрамы и пропивал гастрольные деньги. По ночам он высовывался из какого-нибудь окна и пьяным голосом произносил монологи, обращенные к своему питомцу. Медведь ревел и метался в клетке. К нам несколько раз приходил участковый и просил брата помочь в отлове дрессировщика. Его баул с реквизитом стоял у нас в коридоре. Брат разыгрывал перед милиционером скетчи и пел куплеты.
Веселая была жизнь.
Во второй комнате, разделенной фанерной перегородкой, жили Молодцовы с двухлетним сынишкой Димкой и бездетные еще Удиловы.
Феликс снимал комнату и появлялся у нас редко: он писал свою первую книгу по приборостроению.
Первое время Удилов сладко улыбался новым родственникам и давал мне слушать пластинки. Но вскоре он уже тяжко вздыхал и качал головой, если кто-нибудь случайно ронял с вешалки его шапку или хватал утром его кисточку для бритья.
-- Н-да, -- громко говорил он, внимательно разглядывая бритву. -- Все ясно...
-- Что тебе ясно, Коля? -- беспокойно спрашивала сестра.
-- А вот -- полюбуйся! -- трагически заявлял Удилов. -- Специально с вечера новое лезвие поставил... Еще думал, ставить или не ставить...
-- Ничего страшного, -- шепотом убеждала сестра. -- Отец, наверное, по рассеянности побрился. Вот тебе его лезвие...
Удилов выходил из ванной, хлопая дверью. Из-за тонкой перегородки еще долго слышалось его "бу-бу-бу", прерываемое лишь возгласом "надоело!".
Мой двухлетний племянник Димка большую часть времени проводил в нашей комнате. Пока я учил уроки, он ползал под моим письменным столом и рвал старые журналы. Иногда он залезал к деду на колени и тянул его за усы: за левый -- за правый, за левый -- за правый. Дед мычал, крутил головой и неотрывно смотрел в новый телевизор.
Стоило Димке начать скрестись в закуток Удиловых, как Никола открывал легкую дверцу и долго выговаривал ему за шумное поведение. Димка хлопал глазами и улыбался. Никола разворачивал племянника за руку и, слегка подтолкнув в спину, щелкал задвижкой. "Иди к маме на кухню, -- прикладывался он губами к щелке. -- Сюда нельзя. Иди к маме!.. Не смотрят за своими детьми, понимаешь... Лезут куда хотят." Димка пищал и стучал загипсованной ногой в дверцу; он до пяти лет таскал на ноге гипс -- врожденное косолапие. Молодцов хмурился и рявкал на сына.
Он в то время работал прорабом на стройке и возвращался домой поздно. Поколдовав с нарядами, Саня тут же ложился спать. Иногда он встречал Надежду с вечерних занятий в институте, и они шли в кино или мороженицу. Тогда племянник поручался мне: я тряс в полутьме его кроватку и дул ему на ресницы, чтобы он скорее заснул. За перегородкой шумно вздыхал Удилов. "Иди учи уроки, -- не выдерживала Вера, живот которой уже напоминал глобус. -- Я его покачаю".
-- Сами, понимаешь, в кино уйдут, а другие за них отдувайся, -- ворчал Удилов. -- Родители называются...
Вскоре он уже не скрывал недовольства нами. Словно беременным был он, а не Вера. А однажды, когда Димка проник на их половину и прибрал в карман красивую десятирублевую бумажку, лежавшую на тумбочке, устроил истеричный скандал. Он хлопал дверьми и кричал, что Молодцовы растят из своего сына вора; он давно заметил, что у него пропадают деньги и вещи, куда он, вообще, попал и почему он должен платить за электричество поровну, если у него одна только настольная лампа, а Юрка ночи напролет учит на кухни свои дурацкие роли.
Отца в тот момент дома не было.
Молодцов стиснул зубы и, побагровев, стал молча озираться, подыскивая, чем бы хватить визжащего свояка по голове. Удилов заметил его бешеный взгляд и юркнул к себе за загородку. Там ревела на диване Вера. "Прекрати! -стонала она. -- Умоляю, прекрати!.."
Удилов из укрытия назвал Молодцова бандитом и затих.
Через несколько дней Молодцовы сняли маленькую комнатку на Охте.
Отец, не зная об истинных причинах отъезда, недоумевал:
"Саня! Надежда! Чего это вдруг? Так хорошо вместе жили... А кто за Димкой присмотрит? Ведь Надька вечерами учится. И в преферанс сыграть не с кем будет. Разве я вас когда обижал?.."
-- Все хорошо, деда, -- обнимал отца Молодцов. Отец печально смотрел, как Надежда неумело пакует вещи в коробку. -- Спасибо за все. А Надежда возьмет академку, отдохнет годик. В преферанс мы еще сыграем...
Я молча разбирал детскую кроватку. Теперь мне не придется вставать на час раньше, чтобы отнести племянника в ясли. Но было грустно.
Перегородку Удилов убрал не сразу. Однажды он посмотрел вместе с отцом футбол по телевизору и, выходя из комнаты стал перетаптываться в дверях:
-- Деда, а как быть с перегородкой? Может, ее убрать, раз уж Саня с Надеждой обзавелись своими хоромами?.. Да и из ЖЭКа могут прийти -- не по проекту все-таки, не положено...-- он по своей манере неотрывно смотрел на отца.
-- Убирай... -- отвел глаза отец.
-- Я все аккуратненько разберу и поставлю пока в ванной. А потом отвезу тебе на дачу. Фанера-то хорошая. Я ее два раза масляной краской покрывал. Знаешь, такая чешская эмаль по два семьдесят. У меня еще осталось немного, тебе нужно?..
Я оделся и сказал, что пойду к приятелю. Мне не хотелось помогать Удилову.
Отношения между Молодцовым и Удиловым еще несколько лет отдавали прохладой. Они потеплели, когда оба семейства обзавелись квартирами: Молодцовы получили от строительного треста, где Саня работал уже начальником управления, а Удиловы стали хозяевами родительской квартиры, после того как умер отец и все разъехались.
