Надежда Дурова - Игра судьбы или Противозаконная любовь
Между тем Лидин, два года женатый и ни о чем так мало не думавший, как о своей жене, совершенно предался всем излишествам: он пил, играл, мотал и содержал любовниц. Старуха теща с год томилась еще, наконец пала под бременем горести и раскаяния; за час до смерти она собрала последние силы и стала пред дочерью на колена: «Дитя мое! прости меня!.. ты погибла! но я… я, несчастная, хотела тебе лучшего! я хотела тебя пристроить!..» Горестно рыдая, подняла Лидина мать свою и отнесла ее на постель; через час она обнимала уже бездушное тело.
Вечером того дня, когда похоронили старую Г***, Лидина, утомленная горестью, слезами, хлопотами, бросилась на диван. Взор ее грустно переносился с одного предмета на другой: все вокруг ее было золото, шелк, атлас, бархат; все богато, великолепно, со вкусом; всего этого она полная хозяйка, полная обладательница. Но что ей в этом? Страх теснил младую грудь ее; она теперь одна, совершенно одна, беззащитно предана во власть мужа — буяна, пьяницы и картежника! Страстная любовь, помогавшая ей извинять и переносить терпеливо подлость поступков его, от жестокого обращения погасла, и в душе ее не осталось другого чувства, кроме страха. В полном смысле следовала она приказанию, возглашаемому в церкви: «жена да боится своего мужа!» и боялась своего, как лютого зверя. С полчаса лежала она, помышляя о матери, о первых днях своего супружества, о красивой наружности своего негодяя мужа; вздрагивала при всяком шуме, прислушивалась, и если казалось ей, что идут по лестнице, то она обмирала от страха. Наконец все затихло, наступила ночь. Елена не велела подавать огня себе и задремала тою дремотою, которая несравненно хуже бессонницы. Всякую почти минуту она с испугом подымала голову, быстро взглядывала на дверь и опять упадала на подушки; наконец натура уступила, Елена заснула глубоким сном; но около полуночи ужасный стук, потрясший весь дом, заставил ее в беспамятстве броситься к дверям, которые в ту ж минуту с треском растворились от удара ноги пьяного Лидина. «Здравствуй, голубушка моя, женочка, и прощай, милочка!.. еду в уезд! вели подать вина!..» Он бросился на диван. Лидина, обрадованная, что ее встретили не бранью, позвонила, чтоб велеть подать огня и вина. «Ну, что заблаговестила, поди сама!..» Елена поспешно вышла. Когда свечи и вино было принесено, Лидин велел жене сесть подле себя и смотрел на нее глазами, в которых как будто проглядывало сожаление. «Я напугал тебя, бедняжка, извини! спешил очень; надобно до свету выехать!» Он налил себе стакан шампанского. «Вели, пожалуйста, подать другой». Елена молча повиновалась. Несмотря на покойный тон голоса, каким говорил с ней муж, сердце ее жестоко билось; ей уже не новое было видеть внезапный переход от кротости к неистовству; она поставила другой стакан на поднос и села опять подле мужа. «Итак, Леля, теперь мы с тобою остались одни. Стариков нет! ты да я, я да ты — полновластные обладатели всего видимого и невидимого богатства нашего, — говорил он, обводя глазами обои, зеркала, занавеси, кенкеты, люстры и прочие мебели и украшения комнат. — Богато! красиво! — воскликнул он, выпив стакан и стукнув им об стол; — славную жену подцепил!! молодец, Лидин!!» Все это говорил он сам с собою, не обращая внимания на трепещущую жену свою, которая сидела, не смея ни пошевелиться, ни встать, ни уйти. Вдруг он повернулся к ней: «Лелечка! ангелочек мой! любишь ты меня?..» Разумеется, надобно было отвечать утвердительно. «Докажи же мне это!» — «Что тебе угодно?» — «Выпей этот стакан вина!» Как ни боялась Елена какого-нибудь неожиданного взрыва от своего мужа, но этот новый способ доказывать любовь показался ей так забавен, что она захохотала, как дитя, и сейчас взяла в руки стакан. «Постой, постой, душенька! чокнемся!»— и Лидин приблизил свой стакан к ее, дотронулся, или, как говорит он, чокнулся, выпил и смотрел на жену, любуясь, как она с расстановкою и отдыхом старалась выпить огромный стакан, до краев налитый шампанским. Она не смела и подумать не допить; ведь это было доказательство любви… Елена чувствовала себя в странном расположении духа: она смотрела без боязни на своего мужа, говорила с ним смело, громко, отдавала приказания людям, не выходя уже для этого потихоньку из комнаты, как то делала прежде, и звонила раз десять, почти без надобности. Во все продолжение такой необычной бодрости своей молодой жены Лидин сидел покойно, пил свое вино и, не показывая ни малейшего вида нетерпения, изредка говорил только: велите поскорее укладываться. «Что он долго не едет», — сказал наконец Лидин, допив последний стакан и вставая с дивана. «Кто, друг мой?» — «Атолин. Мы едем вместе, — нам в одну сторону; надобно послать за ним…» В эту минуту послышался заливной звон многих колокольчиков, и чья-то повозка с громом подкатилась к воротам… «А, вот и он!» Атолин всходит тихо, чтоб не обеспокоить опечаленную хозяйку. Яркое освещение комнат не удивляет его, ведь Лидин дома, даже и толпа пирующих гостей, если б была тут, не была б диковинкою в этот похоронный вечер, или, лучше сказать, ночь; но он все-таки думает, что Лидина в своей спальне плачет о матери. Итак, он входит с осторожностию, почти на цыпочках… Громкий хохот Лидина и восклицание: что ты крадешься, Атолин? никто не спит, — заставило его отложить ненужные предосторожности; он вошел в гостиную, и скорее бы он поверил глазам своим, если бы увидел старую Г*** воскресшую, нежели Елену с веселым видом, алыми щеками, блестящими глазами, смело смотрящими!! Она стояла за стулом своего мужа, наклонясь несколько на его плечо; одна рука ее обвивала его шею, а другою она то приглаживала, то ерошила его волосы. Лидии, хотя развратный и буйный человек, был, однако же, не глуп: изумление Атолина не укрылось от него. «Вот, как мы нынче поживаем, — сказал он, взяв руку жены и целуя ее. — Как бы ты думал, Атолин, какой хитростию унял я слезы моей Леночки? заставил ее выпить вот этот стакан, полный вина!» Атолин взглянул на стакан, на который Лидин указывал, взглянул на Елену, продолжавшую играть волосами мужниной головы, и остановил глаза свои на Лидине. «Что ж? не веришь». — «Если ты не шутишь, то…» — «То что?»— «Не было б вредно!» — «Вот какой вздор! вино цельное! моя Леля любит меня! она и еще выпьет стаканчик; не правда ли, Леночка?» Говоря это, он закинул голову назад и, охватя обеими руками жену, приклонил ее к себе и поцеловал несколько раз, по обыкновению пьяных, как можно крепче. «Скоро рассветает, — сказал испуганный Атолин, — я поеду; нам надобно бы до дня приехать на место!» Он поклонился Лидиной и хотел идти. «Постой, постой! куда ты так спешишь?» — «Ты, я думаю, слышал, куда. Прощай! я буду ждать тебя на месте». — «Нет, нет, — я сию минуту еду!» Он вскочил со стула, пошатнулся, сказал жене отрывисто и не глядя, прощай! и побежал за Атолиным. Через три минуты обе коляски гремели уже по мостовой с неистовым звоном всех колокольчиков, и наконец весь этот гам, становясь тише, тише, замолк совсем…
Мертвая тишина царствовала в доме; свечи нагорели; кенкеты дымились; Елена спала на диване одетая, и в окна виднелся рассвет наступающего утра. Часа через два, когда солнце поднялось уже довольно высоко, вошла и комнату тихонько женщина, бывшая кормилицею и вместе нянькою Елены, а теперь управляющей всем хозяйством и людьми. Добрая Ульяна покачала головою, видя беспорядок комнаты; на столе стояли бутылки, стаканы; светилось пролитое вино; стулья стояли как попало. «Боже мой! Боже мой! когда так бывало прежде?» Говоря это, старуха взяла турецкую шаль и накрыла ею спящую госпожу свою; привела в порядок мебели, стерла со стола, унесла бутылки и свечи и воротилась опять, чтоб открыть окна. Свежий ветерок, пахнувший в комнату, разбудил Елену. Она открыла глаза и, полежав с минуту, встала: голова ее была тяжела. «Принеси мне чаю, мамушка», — сказала она Ульяне, которая стояла перед нею и смотрела на нее с выражением глубочайшего сожаления. «Сейчас, матушка барышня, принесу; а вы между тем уснули бы еще немного; вы что-то очень бледны». Она пошла. Елена облокотилась на столе и закрыла глаза рукою… лицо ее горело при воспоминании вчерашнего вечера, что подумает Атолин?.. «Бесчеловечный муж! Ему все ничто: ни мое здоровье, ни мое унижение! Неужели последнее нисколько не трогает его сердце!.. Но чего я хочу? Понимает ли он это так, как другие?.. Считает ли за унижение для меня быть в таком состоянии, как вчера? Нет!.. Я думаю, если б он видел меня всякий день такою, то считал бы это делом очень обыкновенным и нисколько не предосудительным!.. Ах, маменька!.. маменька!.. но… мир праху твоему! да простит тебе всевышний, о мать моя, бедная мать моя!..» Елена пала на подушку, рыдая и ломая руки… Она вспомнила, как мать ее уже в томлениях смерти стояла пред нею на коленах, говоря: «дитя мое! прости меня!» Вскоре после этого веселого пира в похоронный вечер Лидин был переведен в другой город и вместе с ним Атолин.
«Видели новую чиновницу?» — «Видела; она была вчера у меня с визитом». — «Говорят, будто очень хороша собой?» — «Больше, нежели хороша — красавица». — «О, господи, твоя воля! уж бы полно нам этих красавиц!» — «А что так? в чем они мешают вам?» — «Да как же? посчитайте-ка, сколько у нас девиц, казалось бы, и недурны; иногда молодой человек и подсядет к ним, поглядит, протанцует лишний раз!.. думаешь, вот дело пойдет на лад! вдруг прилетает из другого города красавица замужняя, а нам ведь то и на руку, и пошли ухаживать, услуживать, провожать верхом и пешком; катать на рысаках; смотреть; вздыхать; одним словом, всякая красавица всегда уже наделает у нас кутерьмы на целые полгода; а если она умна и воспитанна, так ровно на два года; а между тем девки наши стареют да стареют». — «Ainsi va le monde,[6] Катерина Алексеевна! жалобы наши его не переменят; всегда изящное будет предпочитаемо посредственному». — «Хорошо вам так говорить; вы сами красавица! а посмотрели б вы, с каким беспокойством все наши царь-девицы рассматривают всякую приезжую, разумеется, если она хороша собой; как тщательно выискивают и находят недостатки именно в том, что в ней более всего нравится! послушать их теперь, так Лидина — верх безобразия!»— «Стало быть, они вовсе без глаз? Лидина красавица для кого бы то ни было!» — «Только не для мужа! это я наверное знаю». — «Вам и книги в руки, Катерина Алексеевна! вы уж слишком много что-то знаете наверное». Приехавшие гости прервали этот разговор двух дам, из которых одна была молода, умна и прекрасна, а другая просто добрая женщина; первая была жена городничего, последняя — градского головы. После обыкновенных приветствий разговор между семью или осьмью женщинами завязался опять тот же, то есть о новой чиновнице — красавице. «Да бог с ней, оставьте — уж надоело, — сказала наконец осьмидесятилетняя помещица, — что вы все толкуете о красавице? что не скажете ни слова о красавце?»— «О муже ее?» — «Совсем нет! как будто не знаете? муж ее видный мужчина, хорош собой, но не красавец; я говорю об Атолине». — «Ах, это тот, что приехал с ними, — подхватила молоденькая попадья, с месяц только что вышедшая замуж, — правда, правда, он хорош, как серафим божий!..»
