Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую...
Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:
Что стоишь, качаясь,
То-онкая рябина-а?
Го-оловой склоняясь
До самого тына…
Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
…Го-оловой склоняясь
До самого-о тына.
Они, видно, певали раньше — славно у них вышло.
Там через дорогу… —
повела дальше Груша, -
За-а рекой-ой широкой
Та-ак же о-одиноко
Дуб стоит высокий.
Владимир Николаич заблеял было:
Та-ак же одиноко-о…
Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.
Брат с сестрой пели:
Как бы мне, рябине,
К ду-убу перебраться,
Я-а б тогда не стала
Гнуться и качаться-а!..
Ох, я-а б тогда не стала…
Тут вошел Витька.
Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.
— Сынок пришел! Поесть хочешь?
— Нет, — сказал Витька. — Я у Юрки поел…
— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…
— Нам дед Ефим сала дал.
— Витьк, ну-ка сыграй нам! — сказал дядя Коля. — А?
— Я уроки не выучил, — сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
— Ну, сыграл бы… — попросила и мать.
— Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…
— Что ж ты до сих пор не выучил? — обиделся дядя Коля. — Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.
Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
— Ну, иди, иди — учи, — тоже сказала она.
Витька ушел в горницу.
Дядя Володя поднялся…
— Ну, пора и честь знать, как говорят.
— Да посиди еще! — воскликнул Николай. — Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
— Посидите, — сказала и Груша.
— Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телеви-зор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Во-лодю.
— Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.
— Ну, приходите… Не забывайте, — слышалось из большой комнаты. Мать говорила.
— Ладно, ладно — приду, — опять изобразил Витька ненавистного ему гостя. — В воскресенье приду. Может, в субботу… Явлюсь, так сказать.
И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.
Раз явился:
— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.
Два явился:
— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.
Три явился:
— Слетел. Голенькие стоят. Пора…
Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
— Уроки выучил?
— Выучил.
— Ну-ка, сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
— Что? — спросила мать.
— Ничего…
— Не глянется?
Витька опять пожал плечами.
Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
Витька моментально осмелел, затараторил:
— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
— Руль, — коротко определила мать. — Но… Витька… дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше… неважнецкое.
— Да что, с голоду, что ль, помираем?
Мать засмеялась.
— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, — выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… — Мать вздохнула. — Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя… — И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:
— Да он неплохой — так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.
— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
— Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно.
— С бутылочки все и начинается, — стал тоже рассуждать Витька.
Мать опять засмеялась.
— Нет, у него тоже уж теперь — не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то… зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но…
— Какой уж там витязь — гусь!
— Не надо так! — строго велела мать. — Разговорился! Малой еще — так разговаривать. Ишь ты… Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то… больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.
Витька увидел его раньше, в окно.
— Идет! — крикнул он.
— Кто?
— Ну, кто?.. Хрустальный!
— Витька! — сердито сказала мать. — Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.
Витька отошел от окна.
— Играть, что ли?
— Играй, какую-нибудь… поновей.
— Какую? Может, марш?
— Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил…
— «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?
— Играй. Она грустная?
— Помоги-ка снять… Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.
— Там есть, например, такие слова: «Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит…» Куда уж грустней — зареветь можно.
— Да уж…
Витька заиграл «Смешное сердце».
Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у порога и тогда только сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Владимир Николаич, — приветливо откликнулась мать.
Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.
— Дождик, Владимир Николаич?
— Сеет. Пора уж ему и сеять.
Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит — переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения — когда слушают.
— Пора… Сегодня у нас… что? Двадцать седьмое? Через три дня — октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
— Лист облетел? — спросил Витька.
— Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но… скоро и эти слетят.
Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.
— Все играешь, Витя?
— Играет! — встряла мать. — Приходит из школы и начинает — надоело уж… В ушах звенит.
Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать… и продолжал играть. Вообще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.
— Хорошее дело, — похвалил дядя Володя. — В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты — в Красном уголке на баяне тренироваться.
— На баяне не тренируются, — сказал Витька. — Тренируются на турнике.
— А на баяне что же делают?
— Репетируют.
Дядя Володя снисходительно посмеялся… Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.
— Все знают.
— Ну, они нынче…
Витька тоже посмотрел на дядю Володю… И ничего не сказал. Продолжал играть «Смешное сердце».
— Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.
— Если талант есть — большое дело, — продолжал дядя Володя, сев за стол. — С талантом люди крепко живут.
— Наоборот, — опять не выдержал Витька. — Юрка говорит: талантливым всегда первым попадает.
— Витя!..
— Какой Юрка?
— Да мальчик тут один… по соседству, — пояснила мать. — Давайте, Владимир Николаич…
— С плохими товарищами не знайся, — сказал дядя Володя.
— Да он хороший мальчик… учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.
— Играю.
— Попадает, Виктор, не талантам, попадает… неслухам, грубиянам — этим попадает, верно. А талант… — это талант. Ну, и учиться, конечно, надо — само собой.
— Вот учиться-то… — Мать строго посмотрела на Витьку. — Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.
Витька поддал на баяне.
— Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.
— Плохо с учебой, Виктор?
— Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: «Учи! Тебе ведь надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то… Нас-то много они слушают!
— Отец-то пишет, Виктор?
— А чего ему писать? — отвечала мать. — Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.
— Алименты — это удовольствие ниже среднего, — заметил дядя Володя. — Двадцать пять?
— Двадцать пять.
— Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.
— Понимали бы они…
— Ты пришел из школы, сразу раз — за уроки. Уроки приготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял.
