Семен Подъячев - Среди рабочих
Я отошел от них и, услыша звонок, призывавший на работу, отправился снова таскать камни…
IX
Работать кончили поздно вечером. Все рабочие, опять по звонку, отправились на кухню ужинать… Было часов около десяти… В кухне было полутемно, и поэтому пришлось зажечь лампу. Сели за стол, стряпка подала щей… Щи были остывшие, почти совсем холодные, разбавленные водой, противные… Некоторые попробовали, но, хлебнув ложку-другую, бросили и сидели насупившись, усталые, голодные и злые…
Один только нарядчик молча и резко хлебал, сурово сдвинув брови и не глядя ни на кого… Что-то упрямое, злобное и вместе с тем затаенное и рабски подлое было в его фигуре. Все видели и отлично понимали, что делает это он нам «на зло», делает в угоду «самому». Но никто не решался высказать это вслух, боясь быть завтра же прогнанным.
— Давай кашу! — крикнул кто-то.
— Нету каши! — отозвалась кухарка. — Кашник какой! И так хорош! За обедом жрал… Кака тебе еще каша?.. Чай, знаешь: не полагается…
— Да какого самделе чорта! — закричал вдруг сидевший с краю, в переднем углу, широкоплечий, черный, с суровым лицом, с засученными по локоть жилистыми руками, мужик, как я узнал после, кузнец. — Не жрамши нам быть! Аль мы здесь даром живем?.. Идемте к самому!
Он встал и вылез из-за стола.
— Идемте! — опять крикнул он и обвел всех глазами. Но никто не двинулся с места.
— Тьфу! — плюнул кузнец. — Дьяволы! Ах вы, злая рота. Трусы!.. Я один пойду… Наплевать… Расчет давай… Аль я себе хлеба не добуду… Дьяволы!..
Он вышел, сильно хлопнув дверью и громко ругаясь…
— Ишь, ловкач! — усмехнувшись, вымолвил нарядчик. — Харчи, вишь, не хороши… Кто я! Без него-то, диви, людей нет… Сто человек на его место, только свистни… Кузнец! Мастеровой!.. Ха!.. Не таким сшибали рога-то…
Никто не ответил. Все сидели молча и ждали. Минут через двадцать пришел кузнец и привел с собой «самого».
— Что такое, а? — закричал «сам» визгливым голосом, весь красный, с выкатившимися глазами, — что такое?.. Егор, а?.. Встать!.. — вдруг пронзительно завизжал он на нас. — В-в-встать!..
Мы все, как школьники, поднялись и стояли в неудобных позах, теснясь в узких проходах между столом и скамейками.
— Ну, что такое?
— Жрать нельзя… падаль! — угрюмо произнес кузнец. — Собака жрать не станет… сбесится!..
— Молчать! — завизжал управляющий. — Не у тебя спрашивают… Егор, объясни!..
— Я, барин, докладывал вашей милости, — начал нарядчик, выйдя из-за стола и стоя перед «самим» на вытяжку, — какой народ: все не так да не этак… Люди едят, ничего… а им, вишь, плохо. Извольте спросить у других…
Управляющий обвел нас всех глазами и спросил:
— Кто недоволен харчами, говорите… Ну, кто?
Все молчали, опустив головы… Что-то унизительное, гадкое и жалкое было в этих опущенных головах.
— Да вы попробуйте, — сказал я, не вытерпев.
— Что? — спросил управляющий, сделав большие глаза и дернув головой кверху, точно лошадь, которую неожиданно ударили по морде.
— Вон они щи, в чашке, попробуйте, — снова повторил я.
— Как ты сказал? Повтори! — сказал «сам» после продолжительного молчания, во время которого я чувствовал, что все глаза устремлены на меня.
Я хотел еще раз повторить сказанное и уйти, но в это время к управляющему подскочила кухарка и затараторила, как сорока.
— Барин, батюшка, врут они… шти, как шти… холодные малость, — только и всего… Не диво, что холодные: сколько часов стоят… печка-то выстыла. За обедом давеча сколько слопали… Добавила водицей, знамо… только и всего… шти, как шти… хучь кому хлебать…
— Ну, что ж вы? — обратился к нам управляющий и, помолчав, сказал: — Кому не нравится, можете убираться к чор-ту!.. Завтра расчет… Я найду таких, кому будет нравиться. — И повторив еще раз:- К чорту! — торопливо вышел из кухни.
Все молчали… Нарядчик опять забрался на старое место и начал хлебать щи… Кузнец дрожащими пальцами вертел папироску.
— Ловко! — сказал он. — Вот так ловко! — И, обратившись к нарядчику, крикнул:- А все ты, чорт серый, глот!.. Погоди, дьявол, погоди!..
— Не грозись! — спокойно произнес нарядчик. — Не страшно…
— Погоди! — опять повторил кузнец. — Бабник, чорт! А ты, шкура барабанная, — набросился он на кухарку, — чего егозишь… хвостом-то вертишь… сво-о-лочь!..
— От сволочи слышу! — огрызнулась кухарка.
— Трепалка… язва… У-у-у, убить тебя мало! Кабы тебя на мои зубы… Дурак муж-то глядит… не видит…
— Чего не видит-то? Чего не видит-то? — завизжала кухарка, — сказывай!
— Чего… чего… Трепло!.. Снюхались… потрафили друг дружке, го-го-го!.. А муж-то дурак. Эх вы, дьяволы!.. Тьфу!..
Он плюнул и ушел из кухни на улицу.
— Слышали, люди добрые? — закричала кухарка, обращаясь к нам. — Будьте свидетели!..
— Не трещи, не трещи, дура, лахудра!.. — заговорил ночной сторож, ее муж, — заплевала… Правда-то, видно, бельмы колет…
— Молчи, гнилой пес… туда же!
— Ребята! — закричал вдруг кто-то из рабочих, перебивая перебранку. — Что ж нам, не жрамши быть? Валяй на пятнадцати винтах!.. давай воды… кроши хлеба!
Все дружно и торопливо принялись крошить руками хлеб; наполнили этим крошевом чашки, налили в каждую из ушата холодной воды, посолили, «пустили» в каждую чашку по ложке черного, горького «постного» масла, и мурцовка «на пятнадцати винтах» была готова!..
— Валяй, ребята!
X
Поужинав, рабочие начали располагаться спать. Кто полез на нары, кто устроился на скамейках… Я сидел и искал глазами места, где бы можно было приткнуться на ночь. Места не находилось, а на грязном полу ложиться не хотелось, да и подостлать было нечего.
Из этого критического положения вывел меня веселый парень, Тереха-Воха.
— Юфим, — кричал он кому-то, — идем, что-ли! — И, обратившись ко мне, прибавил: — Пойдем и ты с нами!
— Куда?
— В сарай спать… гоже! А тут, — продолжал он, скаля белые зубы, — жуть! Клоп… У тебя покрыться-то нету?.. Наплевать… забота! Моим кафтаном покройся, а я полушубком… Юфим!.. — опять закричал он.
— Да, иду, иду, леший! торопила!.. И куда гонит… диви на пожар.
И с этими словами к нам из-за печки вышел старый, седобородый, высокий и худой рабочий.
— Ну, Тереха-Воха, едем! — сказал он и ласково добавил: — Рязань косопузая…
— Вот и он с нами, — сказал Тереха, кивнув на меня. — Вновь… жалко!..
— Не трожь, идет, — сказал Юфим, — места хватит…
Мы вышли из хаты и направились к сараю, стоявшему поодаль от других строений… Это было огромное, старинное строение, крытое железом, со сквозными, расположенными друг против друга воротами так, чтобы можно было въезжать в сарай с возом с одной стороны и, скинув воз (в сарае убиралось сено), выехать порбжнем в другие ворота.
В сарае было темно и пахло клевером… Мужики смело, а я осторожно ступая, боясь споткнуться и упасть впотьмах, прошли на известное, облюбованное ими раньше место в углу и опустились на землю. Я сделал то же.
— Пошарь руками круг себя, — сказал мне Тереха, — посбирай ошурков… подложь под себя… кафтаном прикройся… Да, правда, не холодно… благодать!.. Ворота что ж не прикрыли, а? Закрыть, что ли, дядя Юфим, а?
— Не трожь, открыты, — сказал Юфим и добавил: — Ночь-то теперича с воробьиный шаг… На хозяйскую руку тянет… Ну, правда, и нашему брату почет другой… А дай-ка, вот, лето пройдет, месяц июль — хозяину в рыло плюй… Нужны мы тогда!
Он помолчал и добавил:
— Чу, как на реке лягушки кричат… рады теплу.
— А грому вот еще не слыхать… знать, не было еще! — сказал Тереха.
— Был! — произнес Юфим. — Я слышал… намедни ночью… Ты спал.
Они замолчали… В открытые ворота смутно белело что-то, похожее на туман. Где-то далеко под горой, на реке, ухала выпь… Где-то, тоже далеко, звонили в сторожевой колокол.
— Кто это кричит, а? — спросил Тереха. — Дядя Юфим, слышь?..
— Птица… выпь…
— Что ж она как страшно, словно стонет… Жуть!
— Стало быть, так ей надо.
Они опять помолчали довольно долго. Потом Юфим сказал:
— Завтра праздник, не работать, — и обратился ко мне:- Земляк!.. слышь, что ли, спишь?..
— Нет! — сказал я.
— Денег готовь, — продолжал он, — на гудуху… в винополию завтра пойдем…
— Это зачем же?
— А затем… порядок здесь такой заведен: как, значит, новый приделился, — четвертную с него!.. Ничего, брат, не попишешь… В чужой монастырь со своим уставом не пойдешь… А деньги нарядчик даст… опосля зачтет… Эх, хе, хе! — зевнул он, — аль уснуть, что ли?
— Не хотца чтой-то, — сказал Тереха и добавил: — Ты рассказал бы, дядя Юфим, что-нибудь… пра, ей-богу…
— Про что рассказывать-то… Нечего рассказывать… все переговорено… Спи-ка!
— В деревню бы теперь, домой, — вздохнув, произнес Тереха. — Живы иль, нет ли… писем не шлют…
