Анна Мар - Женщина на кресте
Униженная и удрученная, Алина молчала.
Город горел огнями. Ночь была лунная, почти без звезд. Алина долго стояла у окна. Ей дарованы красота, здоровье, богатство, изящество мысли, и неужели со всем этим она не сумеет быть счастливой?
Плач Христины заставил ее испуганно оглянуться, Бросаясь перед ней на колени, Оскерко повторяла с отчаянием:
– Я люблю тебя… Я люблю тебя…
Несколько дней шел дождь. В саду нанесло много песка, испортило клумбы, размыло дорожки. Алину терзали муки стыда, раскаяния и досады. Особенно ей было неприятно вспоминать последнюю встречу с Христиной Оскерко. Подруга внушила ей страх и любопытство. Что сделалось с этой веселой, рассудительной девушкой? Как она, Алина, раньше ничего не замечала? Неужели же это была настоящая любовь: ревнивая, безрассудная и жестокая? Потом Алина решила, что у нее нет никаких поводов презирать Христину. Правда, она чувствует не так, как все… Но разве это вина?… Она совсем не хочет причинить подруге горе, отдаляясь от нее. Зачем? Они привыкли друг к другу —
Она лукаво улыбнулась, не желая признаться себе самой, что ей доставляет удовольствие – глубокое и странное – мучить Христину.
И позже она думала о том же:
– Если бы во мне, наряду с жаждой унижения и боли, не жило стремление унижать и причинять боль в свою очередь, я бы превратилась в нечто скользкое и липкое.
В тот же день Войцехова завела речь о лакее Шемиота – Яне Щуреке. Барин уезжал в имение, и Щурек остается без места на летнее время. Почему бы барышне не взять его к себе в садовники? Она вовсю расхвалила Щурека, пожилого, хитрого литовца, с лицом, изрытым оспой.
На самом деле хитрая Войцехова просто изменила тактику. Что же, если барышня выйдет замуж, придется ладить с барином.
Чуть порозовев, Алина выслушала старуху. Хорошо, можно взять Щурека на лето.
Потом она сложила свое вышивание и шелковый мешок на бронзовом треножнике и размечталась о Шемиоте. Желание увидеть его наполнило ее волнением и ликованием.
– Боже мой, он приглашал меня столько раз… Не сегодня-завтра Клара утащит его из города…
И она кончила тем, что переоделась и поехала к Шемиоту в восемь часов вечера.
К ней вышла Клара, бледная и официальная.
Она сказала тихо:
– Господин Шемиот не принимает. Алина поняла, что Шемиот, значит, не слышал звонка. Ей стало весело. Она тоже не протянула руки.
– О… меня он примет.
– Вы так уверены, мадемуазель?
– Конечно.
– Но я все-таки просила бы вас приехать завтра утром или передать мне…
Клара упорствовала, заслоняя дверь своими широкими бедрами и поднимая на нее умоляющие, измученные глаза.
В ту же минуту показался Шемиот.
– Ах…
И, целуя радостно руку Алины, пропуская ее вперед, он сказал через плечо:
– Распорядитесь подать нам кофе… фруктов…, кажется, у нас есть ликер…
Клара молча исчезла.
В кабинете Шемиота Алина несколько раз облегченно вздохнула. У него… С ним… Наконец-то…
Лампа под абажуром из белых бисерных нитей освещала только стол и букет темно-красных, почти черных роз. Их благоухание, тонкое, сладкое, нежное, проникало в душу Алины, Она взяла одну из них, и, полузакрывая глаза, медленно, кончиками туб обрывала лепесток за лепестком.
Последнее время она думала, что способна на одно сладострастие, Теперь она ощущала любовь, глубокую и ясную, Она изумлялась в душе, почему она представляла его себе только жестоким, грубым, властолюбивым, в страсти утонченно-требовательным. А между тем тем он сидит возле нее в двух шагах – веселый, ласковый, добрый, и это так хорошо… Боже, как хорошо быть простой и здоровой…
– Вы не слушаете меня, дорогая?…
Он нежно взял ее за руку. Она тихонечко отняла.
– Простите меня… я рассеянна…
– Что такое?…
Алина покачала головой. Если бы признаться… но это невозможно.
– Почему вы перестали навещать меня, Алина?…
– Клара не любит меня…
– О, пустое…
Но она не верила и ревновала.
Шемиот сказал певуче:
– Я много думал о вас, Алина… вы немножко беспутная женщина. При большом ветре вы способны побежать к морю и протягивать к нему руки и петь, воображая себя Ундиной… в глубокую метель вы можете бродить по незнакомым улицам и считать себя одинокой и быть действительно одинокой в целом мире. Вы страстно влюбитесь в голос поющий за чужой изгородью, и проплачете ночь из-за артиста, который спускался по лестнице, надевая перчатку… Другой раз, не зная о том, вас сведет с ума епископ, служивший мессу, с лицом Христа. А потом вы исхудаете из-за того адмирала, который стоит у руля, и его плащ развевается самым романтическим образом… Ах, Алина, вы очень забавны…
Клара принесла им кофе. Она даже надела фартучек, словно горничная. Вероятно, с таким же лицом она прислуживала и покойной жене Шемиота. Потом она ушла и затаилась в соседней комнате. Алина через стену чувствовала ее присутствие.
Она сказала, отпивая кофе:
– Утром у меня была Христина. Ей очень тяжело…
Шемиот холодно пожал плечами.
– Христина Оскерко дурно устроила свою жизнь.
Алина пыталась защитить ее. Все состояние принадлежит брату, Витольду. Он кутит и много проигрывает. А Христина при нем в роли едва ли не экономки.
– Держитесь подальше от нее, – настаивал Шемиот, – ваша дружба безнравственна. Я это понял с первого взгляда. Христина внесет сумбур, сплетни, несчастье и сожаление. Пусть она кается на стороне. Где ее ребенок?
Властный тон Шемиота очаровал Алину. Она ответила несмело, глядя на его тонкую руку, которую утомлял огромный изумруд.
– Где ребенок Христины? Она отдала его в частный пансион.
Клара ходила за дверью. Шемиот мысленно улыбнулся. Заставить женщину объясниться в любви, когда другая женщина плачет за дверью, – вовсе не так уже плоско.
– Почему вы не выходите замуж Алина?
Она засмеялась и смеялась долго, чтобы скрыть волнение.
– Но… разве вы?… Святая Мария!… Если бы вы захотели жену…
Он чуть-чуть поклонился:
– Я знаю, вы очень расположены ко мне, Алина. Но я не гожусь для роли мужа… Я вас так понял?
Она не упала в обморок, а проговорила чужим голосом:
– Вы меня поняли. Я люблю вас, Генрих…
– Вы мне льстите… Я стар… из этого ничего не выйдет…
– Никогда?
Он позабавился ее отчаянием:
– Я не знаю.
И, после паузы:
– Я отказался от чести быть вашим мужем, Алина, но это еще не значит, что вы мне не дороги…
Каким-то чудом она не заплакала. Она прошептала:
– Ну, мне пора уходить…
– Я скоро уезжаю в имение. Мы еще увидимся?
– Да.
Стоя совсем близко, он заглянул ей и глаза, По ней прошел знакомый, глухой трепет.
– Благодарю вас за сегодняшний вечер, Алина. Возле самых дверей кабинета Клара оставалась в позе оцепенения. Увидев ее, Алина невольно вздрогнула. Обе женщины слегка поклонились друг другу.
Когда Алина ушла, Шемиот посмотрел на часы. Было четверть первого.
– Боже мой, – пробормотал он, крайне недовольный.
Кофе, фрукты, запах роз, ликера и духов Алины раздражали его. Обыкновенно он курил очень мало. Теперь, нервничая, он наполнил пепельницу папиросами. В это время он уже бывает в постели, освеженный умыванием, переменив белье, и спокойно читает или обдумывает прошедший день. А сегодня он потерял столько времени из-за этой девушки, мечтательной и эксцентричной. Не зашел ли он далеко? Как подобные волнения отразятся на его здоровье? И в конце концов, к чему все это? Менее всего он склонен жениться. Это хлопотно и скучно. Десять лет тому назад ему казалось заманчивым победить каждую женщину, бросить ее перед собой на колени… Теперь его больше тешит посеять собственные вкусы и желания на благодатной почве, Алина для него – хорошо вспаханное поле… он бросает туда семена и ждет всходов.
Клара вошла убрать со стола. Она не позволяла лакею мешать Шемиоту.
Шемиот внимательно посмотрел на нее.
Как у всех нервных людей, ее внешность мгновенно менялась. Сейчас, после визита Алины, Который для нее тянулся вечность, после нескольких часов нестерпимых страданий, ревности и отчаяния, Клара постарела. Она согнулась, смотрела мутным, бесконечно усталым взглядом.
В первый раз за последние годы в Шемиоте вспыхнуло сострадание, пылкое и стремительное:
– Милая, ты устала?
Изумленная, она подняла голову. Как давно он не называл ее на «ты».
– Совсем немного…
Он подошел ближе, улыбнулся, обнял ее с живостью и грацией.
На секунду перед ним мелькнуло ее прежнее лицо розовое, свежее, с доверчивыми кроткими глазами, с зубами белыми, как сама белизна. Она была перед ним такая, какой двадцать лет тому назад пришла отдать ему честь, деньги, семью, жениха, все, что имела, – ради унизительного и двусмысленного положения при его жене. Он вспомнил также то жуткое, странное и жестокое, чему он подвергал ее, когда хотел, и чему она покорялась в немом ужасе, с тайным сладострастием, отчаянием и стыдом. Она была больше чем любовница и больше чем раба. Она была его эхом и вещью. Теперь она должна смотреть, как он любит других женщин и любит их в свою очередь.
