Владимир Соллогуб - Сережа
Новая мысль блеснула в его голове: "Жениться? Да почему ж нет? Жить в деревне, жить с природой, жить с любимой женой, с детьми..."
Решено: Сережа женится... А Петербург с его заманчивыми прелестями? А острова? А все блестящее знакомство? Со всем должно проститься навсегда! Нельзя же ему рассылать визитных карточек: "Олимпиада Николаевна ***, урожденная Карпентова..." Он взглянул на нее: слезы дрожали на глазах ее. Я вам говорил: Сережа был добрый малый; он схватил ее руку и жарко поцеловал.
- Завтра, - сказал он, - все будет кончено. Я докажу, - прибавил он про себя, - я докажу, что я не дорожу мнением толпы. Бедная девушка меня полюбила; я должен с гордостью принять этот дар провидения. Завтра буду просить ее руки и, если на то пойдет, повезу жену в Петербург, покажу ее всем, возьму для нее ложу во французском театре и сяду с нею рядом.
- Завтра, - говорила Олимпиада, - завтра!.. Не обманывайте меня, Сергей Дмитрич. Я не должна, может быть, говорить вам того, но я не умею скрывать своих мыслей. Не обманывайте меня, если не хотите моей смерти.
- Итак, вы любите меня? - закричал Сережа. - Не правда ли, что вы меня любите?
Олимпиада улыбнулась.
- Завтра, завтра! - прошептала она, встав со скамейки.
- А что, Сергей Дмитрич, не хотите ли табачку?
У меня a la rose [Розовый (фр.)], сам делаю. - Старик Карпентов приближался к чете и прервал их разговор.
"Добрый человек, - подумал Сережа, - будет моим тестем... отучу его нюхать табак a la rose, а буду для него выписывать французский".
За аллеей показалась Авдотья Бонифантьевна в седых растрепанных волосах.
- Горячее на столе! - кричала она. - Где это вы пропадаете?
"Славная женщина! - подумал Сережа. - Не худо бы ей выучиться носить чепчики".
Сережа не хотел оставаться обедать: в душе его боролось слишком много различных чувств... Он выразительно взглянул на Олимпиаду и ускакал на лихой тройке домой.
Отчего, скажите, в жизни все так перемешано: красота с безобразием, высокое с смешным, радость с печалью? Нет ни одного чувства совершенно полного, ни одной мысли совсем самостоятельной; все сливается в какое-то сомнение, в беспредельность душевную, источник сплина и жизненной усталости. Любовь! Слово святое, душа целой вселенной, отрада нашей бедственной жизни - и ты не всегда освещаешь преданную тебе душу. Прекрасна ты, но и тебе нужны формы, как нужны формы в какой-нибудь канцелярии. Скажи: зачем ты восхитительна в пируэтах Сильфиды и неуместна в семействе Карпентовых - любовь, чувство святое, душа целой вселенной?..
Когда Сережа возвратился домой, ему доложили, что его в гостиной кто-то ожидает.
Сережа вбежал в гостиную: перед Сережей стоял Саша.
Саша, в общественном значении почти то же самое, что Сережа, с тем различием, что он служит в другом полку и слывет в обществе опасным человеком и злым языком благодаря особому его умению давать всем своим знакомым смешные и колкие названия. С громким смехом приветствовал он Сережу:
- С какими ты, брат, скотами здесь познакомился?
Спрашиваю у людей: "Где Сережа?" - "У Карпентовых". - "А где был вчера?" - "У Карпентовых". - "А что эти Карпентовы - богатые люди?" - "Душ восемьдесят с небольшим будет". Ха-ха-ха-ха! Ну уж нашел, нечего сказать!..
- Полно, брат. Вечно шутишь!
- А ты, брат, настоящий Бальзак, подпоручик Бальзак: все сочиняешь романы. Чего доброго, не влюблен ли ты в какую-нибудь птичницу?
- Перестань, братец.
- Я тебя знаю. В деревне молоко, природа, сметана, чистая любовь у ручейка, за обедом ватрушки - жизнь патриархальная. Это все очень трогательно.
- Полно, Саша. Расскажи-ка лучше что-нибудь про Петербург.
- Да что, брат, тебе рассказывать? Петербург что день, то лучше, то многолюдней, то славней. Магазинов новых пропасть, домов также. На улицах газ, а в театре танцует мамзель Круазет. Ты не видал Круазет?
- Нет, - отвечал, краснея, Сережа.
- Это, брат, чистая поэзия, выраженная ногами.
Каждое ее движение - картина, чудесная картина; удивительно танцует, то есть как бы я тебе ни рассказывал, никакого понятия о ней нельзя тебе дать: надо видеть.
- А что в большом свете?
- Да все по-старому. Петруша женится, берет сорок тысяч чистого дохода, да, кроме того, есть надежда, что тесть его скоро умрет, так будет втрое, - каков Петруша? Да кстати: графиня тебе кланяется; она теперь кокетничает с новым франтом, приехавшим из Парижа.
- Быть не может! - закричал, вспыхнув, Сережа. - Верь ты этим женщинам! А что говорят обо мне в Петербурге?
- О тебе? Ничего не говорят. В Петербурге никогда ни о ком не говорят, кроме тех, которые беспрестанно под глазами вертятся. Да бишь: Вельский просил тебя прислать ему деньги, которые ты проиграл ему в экарте.
Кроме того, я видел Adele... Она на тебя жалуется, ты знаешь... потому что... тс-тс!
Приятели начали говорить вполголоса. Разговор их был продолжителен. В одиннадцать часов вечера Сережа приказал своему камердинеру укладываться, написал наскоро довольно учтивое извинение Николаю Осиповичу и чем свет был уж с своим приятелем на большой петербургской дороге.
VIII
Прекрасная гостиная, готическая, с резьбою Гамбса.
Чехлы сняты. Разряженная хозяйка сидит на канапе и ждет гостей.
Нынче не то что бал, да и не то что вечеринка, а так, запросто: горят одни лампы; свечей не зажигали; будет весь город.
Толстый швейцар с дубиной стоит у подъезда. На лестнице ковер и горшки будто бы с цветами. Вот зазвенел колокольчик; съезжаются гости. Дамы лет пожилых (известно, что старух в большом свете не бывает) садятся За вист в гостиной. В соседней комнате играют генерал-аншефы и тайные советники. Молодые девушки садятся на четвероугольный канапе посреди комнаты или перелистывают давно знакомые картинки. К ним придвигают стулья секретари посольств и камер-юнкеры и начинают разговаривать. Разговор самый занимательный.
- Что, можно сесть подле вас?
- Можно.
- Были вы вчера в "Норме"?
- Хотите мороженого?
- Как жарко!
- Охота хозяйке давать вечера с этакой фигурой.
- Как вы злы! Bon jour. Bon jour. Bon-jour.
- Знаете, что Сережа приехал?
- Право?
- Да вот и он.
- Тысячу лет не видали.
- Где вы были?
- В дересне хозяйничал. Ха-ха-ха! Не взыщите: мы люди деревенские... Ха-ха-ха!.. Bon-soir [Добрый вечер (фр.)]. Bon-soir.
- Ну, что скажете?.. Вы не знаете, где нынче графиня?..
- А, да вот она сама! Bonjour. Bon-jour.
Сережа вскочил со стула. В гостиную вошла графиня, всегда прекрасная, всегда ослепляющая роскошью и красотой. Густые локоны падали до пышных плеч, а на лбу золотой обруч с брильянтом. От нее веяло какой-то светской приманкой. Все было в ней обворожительно и прекрасно. Величественно подошла она к хозяйке, улыбнулась знакомым, села на место и увидела Сережу, стоявшего перед ней.
- Madame la comtesse... [Госпожа графиня... (фр.)]
- Bon-jour. Когда приехали?
- Сейчас.
- Что, вы женаты?
- Помилуйте, графиня, зачем шутить?
- Да что же вы делали в деревне?
- Я занимался, читал и думал.
- А соседей у вас не было?
- Какие там соседи! Был какой-то капитан, да, признаюсь вам, мне было не до того.
Он выразительно поглядел на графиню.
- Что, вы мужа моего видели?
- Нет еще.
- Ну, ступайте же с ним здороваться, - продолжала, смеясь, графиня. Завтра у меня танцуют.
- Что, вы мне дадите мазурку?
- Так и быть...
Летит время. Всё то же да то же: ноги устали, сердце пусто, мыслей мало, чувства нет.
Саша женился на богатой вдове и начал давать обеды. Сережа танцевал по-старому мазурку, вздыхал под ложей графини, но начинал уж чувствовать, что он променял счастье жизни на приманки малодушного тщеславия. Нередко мучила его и та мысль, что он был причиною гибели бедной девушки, которая, как известно ему было от одного помещика, встретившего его в театре, чахла и страдала после его отъезда и, вероятно, давно уж умерла. Несколько лет промчалось уж после поездки его в деревню; угрызения совести не оставляли его, но дополняли его бытие. Он уважал в себе человека, сделавшегося некоторым образом преступным, и вспоминал о любви своей к Олимпиаде, как о самой светлой точке своей жизни, утонувшей навеки в бессмысленном тумане его настоящего бытия. Однажды сидел он у своего камина. Воображение живо рисовало ему черты незабвенной девушки с распущенными волосами, с глазами, исполненными неги и любви. В эту минуту вошел человек с письмом. Сережа наскоро распечатал и прочел следующее.
"Милостивый государь Сергей Дмитриевич. Вот уже пять лет как вы не изволили быть в поместьях ваших, в пяти верстах от сельца Зубцова, как известно вам, отстоящих. По отъезде вашем батюшка с матушкой отдали меня замуж за служащего по выборам уездного суда заседателя Крапитинникова, с коим, благодаря бога, я и живу в счастливом супружестве уже четвертый год и была бы довольна судьбою, если б не следующий случай. Муж мой, отставной армии штабс-капитан, прослужил уж три трехлетия по выборам дворянства и, не будучи замечен ни в каких дурных поступках, был представлен начальством к следующей ему награде. Несмотря на то, мой муж никакого награждения не получил, тогда как того же суда заседатель Бутыргин, замеченный в нетрезвом поведении, за коим по разным следствиям считается до 200 с лишком дел нерешенных, и женатый на поповской дочери, получил на днях орден св. Анны для ношения в петлице. Не имев никаких покровительств в Петербурге и зная, что вы имеете там знакомство в высшем кругу, я решилась, зная всегдашнее расположение ваше к нашему семейству, просить вас не отказать нам в ходатайстве вашем у важных особ о скорейшем назначении мужу моему следующего ему ордена.
