Сергей Клычков - Сахарный немец
В десант мы все же не попали. Нашлась-таки какая-то голова с мозгами, разъяснила кому нужно, что дело затеяли, можно сказать, совсем даже глупое. Статная ли вещь выкупать солдата в море, когда моря он, как чорт ладону, боится: это, ведь, не матрос какой-нибудь, которого на корабль прямо мать из утробы выкинула. Спасибо, должно это генерала де-Гурни этого самого надоумило - больно уж беленький да чистенький: как ангел божий!
- Ай да де-Турни, махорочки заверни,- говаривали солдаты, узнавши об отмене десанта и почему-то сразу поверивши, что никто иной, как этот самый де-Гурни и отменил.- Што значит хранцузская голова, нашей бы не догадаться...
И впрямь: русскому генералу трудно до такого соображения дойти. Ему бы только храбрость свою показать да реляцию порумянее написать, а там есть польза, нет пользы - ему с высокой осины наплевать: после в Питере чиновники разберутся!
Микола и Митрич был, кажется, довольнее всех и всех более уверен, что это де-Гурни отменил, да сам он это и пустил по солдатам.
- Я так и знал,- пел он вечерами в солдатском кругу у костра,- я еще тогда Иван Палычу говорил...
И солдаты охотно поддакивали и охотно верили, что Зайчик раньше всех раскусил, что это за птица де-Турни (может, де-Гурни: шут его знает!), да и не хотелось не верить - уж слишком велика была радость, и слишком в глаза било спасенье. Только после причастия, да еще после случая с Пенкиным, который, конечно, о разговоре с Зайчиком после молебна всем рассказал, да еще с такими прикрасами, о которых Зайчик и не подозревал даже: будто он часто Зайчика во сне теперь видит и что во сне он мало и похож-то на Зайчика, а смахивает, де, как две капли воды, на Федора Стратилата, который у нас на ротной иконе нарисован. Этот-то Федор Страти-лат незадолго перед утренним сигналом уходит из его сна и, уходя, будто, ему, Пенкину, очень явственно всегда говорит:
- Скоро, мол, Пенкин, не с винтовкой, а с своей Пелагеей Прокофьевной спать будешь!..
На складку да небылицу Пенкин был головастый, только после всех этих выдумок солдаты еще крепче привязались к Зайчику.
По солдатам и вправду ходили слухи, что наш царь, будто, к немецкому царю в гости ездил. Гостил у него целую неделю, сколько вина одного выпили со своими советниками и порешили они при расставании все это кончить миром к будущей Пасхе, чтобы как раз русские солдаты домой попали на Красную горку, а на Красной горке известно, что в деревне делается: будто оба они друг другу жаловались, что уж больно много и наших и ваших за эти три года перекокшили, что и подати платить некому будет и оба они скоро без гашника останутся!
* * *
...Но не прошло и недели, как снова нас погнали на линию.
- Остатки сладки,- рассуждало солдатье, и в этой чудной уверенности, что идут в окопы последний раз, шли охотнее, бодрее и даже на выходе из резервных лагерей сами взяли твердую ногу и затянули Зайчикову песню, которую тот сочинил, когда из Чертухина бок-о-бок со мной трясся на навозной телеге.
Рано солнце из тумана встало
Провожать солдат в поход...
Вот собрались: старый тут и малый,
Все-е в прого-оне у ворот:
- Василь! Василь?
- Василиса! Василиса!
Отвали-иса от мене!
Как расстаться пахарю с сохою.
Спокидая край родной?..
Как старухе с молодой снохою
С по-оля выбра-аться одной?..
- Василь! Василь?
- Василиса! Василиса!
Веселиса-а без мене!
Будет в поле непожатый колос,
Ве-есь осы-ыплется овёс!
Плачут бабы, плачут бабы в голос,
А-а у ни-их не видно слёз!
- Василь! Василь?
- Василиса! Василиса!
Не томися обо мне!
Вот в прогоне уж готовы кони.
Ду-уги на-а заре горят,
По-омолились, подошли к ико-оне
И-и погла-адили ребят!
- Василь! Василь?
- Василиса! Василиса!
По-ожалей-ей малых ребят!
Наши дети за нас помолитесь,
Что-об скоре-ей прошла гро-оза!
И-и Василий смотрит, словно витязь.
В Ва-асили-исины глаза-а!
- Василь! Василь?
- Василиса! Василиса!
Отвали-нса-ох-от мене!
Шлепали мы в полуночи под эту залихватскую и заунывную тож, Зайчикову песню про Василия и Василису, плыли у нас в глазах под полуночным пологом родные Чертухинские дали, и чем ближе мы подвигались к линии, тем тяжелее становились предчувствия, что скольким из нас уж и вовсе даже не суждено в будущую Пасху увидать их и закричать во все горло, когда с поповой горы у села забелеет и замашет, как крыло вертуна-голубя, Василисин белый платок.
* * *
Ну, да куда ни шло!
Дело это стало привычное, почитай целый год стоим у этой самой распроклятой Двины, словно два петуха у меловой линейки: ни немцы ни с места, ни мы вперед!
- Эх, да если б седни пуля сорвала кусок с ляжки,- думает рыжий Пенкин, вешая на прежнее место по возвращении на земляную стену взводного блиндажа Пелагеину фотографию.- Не так обидно, как досадно. Ну, да ладно: все одно!
Потом опять снял и к глазам близко поднес.
- Эх, загляденье ты мое ненаглядное, Пелагея ты моя Прокофьевна!
Прищелкнул пальцем и опять на стену повесил.
- Что, Пенкин,- спрашивает Иван Палыч, утонувши в дымном клубу, словно это не трубка у него во рту, а овин, туго набитый и с мочливой погоды стелящий дым по земле; как овчину,- али опять Федора Стратилата во сне видел?..
- Ничего-сь,- бойко отвечает Пенкин,- живем, нисколь не тужим, был уж очень толст, стал дюжим... Да и вы-то, я, Иван Палыч, посмотрю на вас: лысиной-то вон в деревне ребят изволили пугать, а теперь, ён, не только на голове, а и в носу-то волосы выросли...
- Заноза ты, Пенкин,- говорит Иван Палыч, сплюнув под ноги Пенкину,заноза-а...
- Полно-те, Иван Палыч, меня добрее одна только кобыла отца Еремея... Я-то - да самый что ни на есть уважительный человек на свете!..
Иван Палыч еще раз плюнул.
- Оторвет у тебя, мотри, Пенкин, поганый твой язык немецкая боньба.
- Ничего-сь, Иван Палыч, язык оторвет, а все меня в живых оставит: у меня Пелагея скушных не любит!
- Да тебя Пелагея Прокофьевна без языка из дома выгонит, - говорит Иван Палыч, оглядывая Пенкина.
- Не прого-онит, языка не будет, так я тем местом, на котором, как вы не храбрец, Иван Палыч, а все вам ордена за эту вашу храбрость не повесят,таких штук отколю... Да, эх, Палыч, Палыч, да если... Полноте, Иван Палыч,уж без задира говорит Пенкин,- если бы только живым вернуться бог посудил.
Повлажнел на глаза и Иван Палыч, не ожидая такого конца разговору, поднялся, пошел к выходу, а потом вернулся и провел два раза рукой по плечу Пенкина:
- Расскажи лучше, Прохор Акимыч, рассказку... Так-то будет складнее...
Пенкин посмотрел на Иван Палыча и потянул руку за трубкой:
- Давай, Иван Палыч, соску... Садись, ребята, только, чур, не перебивать, а то всего складу сразу решите...
Уселись по нарам Морковята, Голубки, Каблуки, Абысы и безыменки-солдаты, не с нашей, значит, стороны, от кого теперь, если вспомнить, то нос, то ус рыжий в памяти остался, много нашего брата тогда согнали в одну кучу.
- Жалко,- говорит Пенкин,- печки нету: с печки слышнее, да и рассказка выходит с печки занятней и лучше...
Сидим, как на поседках в Чертухине, каждый трубку зарядил, али самокрутку скрутил, набил и Пенкин трубку до верху стогом, высек огниво и, потонув в табачном дыму, начал немного нараспев хитрую небыль да выдумку, которую, может быть, тут же вот в табачном дыму и придумал.
АХЛАМОН
В некоем царстве,
В некоем осударстве,
Не в том конце и не в этом,
Обойди всем светом
Пятки натрешь,
Мозоли натрутишь, а где жил царь Ахламон не найдешь
И другим пути не покажешь... Только лежит эта Ахламонная земля на самом краю света,
А за краем света ничего не видно, потому что ничего нету...
На краю света никто не бывал,
Ахламонной земли никто не видал,
А кто и видал, так живым пошел, да мертвым вернулся... Не царство то,
Не осударство,
Не княжество, не королевство, а земля та - Ахламонство...
А сказка эта дальше так говорит:
Глядит царь-Ахламон на белый свет строго.
Всего у царя-Ахламона много:
Добра не прожить, парчи хоть на портянки верти, хоть попов одевай,
Золото хошь в карманы клади, хошь нищим раздавай,
Всякого одолжишь,
С головою завалишь,
А все у царя-Ахламона не умалишь:
Амбары хлебом забиты,
Подвалы вином залиты,
В деревнях сколько хошь скотины,
В городах сколько хошь народу,
И каждый за полтину,
Что тебе в угоду.
Только нет вот у царя-Ахламона во дворце молодой жены.
Живет царь-Ахламон на крутом берегу Ахламонного моря, только в том море свинья брюха не замочит.
Значит, иди по нему, кто если захочет...
Не синее это море, не зеленое,
Вода в нем очень соленая,
