Владимир Набоков - Картофельный эльф
Жил он мирно и незаметно в своих трех комнатах, выписывал из библиотеки книжки по три, по четыре в неделю,-- все больше романы,-- завел себе черную, желтоглазую кошку, так как смертельно боялся мышей, которые вечером мелко шарахались, словно перекатывали деревяшки. в углу за шкапом; много и сладко ел,-- иной раз даже вскочит среди ночи и, зябко просеменив по холодному полу, маленький и жуткий в своей длинной сорочке, лезет, как мальчик, в буфет за шоколадными печеньями. И все реже вспоминал он свою любовь и первые страшные дни, проведенные им в Драузитоне.
Впрочем, в столе, среди тонких, прилежно сложенных афиш, еще хранился у него лист почтовой бумаги телесного цвета с водяным знаком в виде дракона, исписанный угловатым, неразборчивым почерком. Вот что стояло на этом листе: "Дорогой господин Добсон. Я получила и второе Ваше письмо, в котором Вы меня зовете приехать к Вам в Д. Я боюсь, что вышло страшное недоразумение. Постарайтесь простить и забыть меня. Завтра мы с мужем уезжаем в Америку и, вероятно, вернемся нескоро. Не знаю, что еще Вам написать, мой бедный Фред".
Тогда-то и случился с ним первый сердечный припадок. Кроткий блеск удивления с тех пор остался у него в глазах. И в продолжение многих дней он все ходил по дому, глотая слезы и помахивая у себя перед лицом дрожащей маленькой рукой,
А потом Фред стал забывать, полюбил уют, до сих пор ему неведомый,-- голубые пленки пламени над углями в камине, пыльные вазочки на полукруглых полках, гравюру между окон: сенбернар с флягой у ошейника и ослабевший путник на черной скале. Редко вспоминал он свою прежнюю жизнь. Только во сне порою чудилось ему, что звездное небо наполняется зыбким трепетом трапеций,-- и потом захлопывали его в черный ящик, он слышал сквозь стенки певучий, равнодушный голос Шока и не мог найти люк в полу, задыхался в клейком сумраке,-- а голос фокусника становился все печальнее, удалялся, таял,-- и Фред просыпался со стоном на своей широкой постели в тихой и темной спальне, где чуть пахло лавандой, и долго глядел, задыхаясь и прижимая кулачок к спотыкающемуся сердцу, на бледное пятно оконной занавески.
И с годами все слабее и слабее вздыхала в нем тоска по женской любви, словно Нора мгновенно вытянула из него весь жар, так мучивший его когда-то. Были, правда, некоторые дни, некоторые весенние смутные вечера, когда карлик, стыдливо нарядившись в короткие штаны и прикрыв лысину белокурым паричком, уходил из дому в сумеречную муть и, семеня тропинкой вдоль полей, вдруг замирал и глядел, томясь, на туманную чету влюбленных, оцепеневших у изгороди, под защитой цветущей ежевики. А потом и это прошло, и людей он перестал видеть вовсе. Только изредка заходил доктор, седой, с пронзительными черными глазами, и, сидя против Фреда за шахматной доской, с любопытством и наслаждением разглядывал мягкие ручки, бульдожье лицо карлика, который, обдумывая ход, морщил выпуклый лоб.
Прошло восемь лет. Было воскресное утро. На столе накрытый колпаком в виде головы попугая ждал Фреда кувшин какао. В окно лилась солнечная зелень яблонь. Толстая Анна смахивала пыль с крышки маленькой пианолы, на которой карлик иногда играл валкие вальсы; на банку апельсинного варенья садились мухи и потирали передние лапки.
Вошел Фред, слегка заспанный, в клетчатых туфлях на босу ногу, в черном халатике с желтыми бранденбургами. Сел к столу, щурясь от блеска и поглаживая рукой лысину. Анна ушла в церковь. Фред притянул к себе иллюстрированный листок воскресной газеты, долго разглядывал, то поджимая, то выпячивая губы, премированных щенят, русскую балерину, склоненную в лебедином томлении, цилиндр и мордастое лицо всех надувшего финансиста. Под столом кошка, выгнув спину, терлась об его голую лодыжку, Он допил какао, встал позевывая; ночью ему было чрезвычайно скверно,-- никогда еще так сердце не мучило, и теперь ему было лень одеваться, неприятно холодели ноги. Он перебрался на кресло у окна, сложился калачиком и так сидел, ни о чем не думая, и рядом потягивалась кошка, разевая крошечную розовую пасть.
В передней затренькал звонок.
"Доктор",-- подумал Фред равнодушно и, вспомнив, что Анна в церкви, сам пошел открывать.
В дверь хлынуло солнце. На пороге стояла высокая дама, вся в черном. Фред отскочил, пробормотал что-то и, запахивая халат, кинулся в комнаты. На бегу потерял туфлю, не успел подобрать,-надо было скорее спрятаться, только бы не успели заметить, что он карлик. Прерывисто дыша, он остановился среди гостиной. Ах, надо было просто захлопнуть входную дверь!.. И кто это мог зайти к нему? Ошибка какая-нибудь.
И вдруг он отчетливо расслышал стук приближающихся шагов. Он метнулся из гостиной в спальню, хотел запереться, да не было ключа. В гостиной на ковре осталась вторая туфля.
-- Это ужасно,-- передохнул Фред и прислушался.
Шаги вошли в гостиную. Тогда, с легким стоном, карлик подбежал к платяному шкафу-- спрятаться бы!..
Голос, несомненно знакомый, выкликнул его имя, и открылась дверь.
-- Фред, отчего вы так боитесь меня?
Карлик, босой, со вспотевшей лысиной, в черном своем халатике, замер у шкала, все еще держась за кольцо замка. Ему вспомнились очень живо оранжевые рыбки за стеклом.
Она болезненно постарела за эти годы. Под глазами были оливковые тени; отчетливей, чем некогда, темнели волоски над верхней губой. И от черной шляпы ее. от строгих складок черного платья веяло чем-то пыльным и горестным.
-- Я никогда не думал...-- медленно начал Фред, глядя на нее исподлобья.
Нора взяла его за плечи, повернула к свету, жадными и печальными глазами стала разглядывать его черты. Карлик смущенно мигал, мучительно жалея, что он без парика, и дивясь волненью Норы. Он так давно перестал думать о ней, что теперь, кроме грусти и удивленья, он не чувствовал ничего. Нора закрыла глаза, все еще держа его за плечи, и потом, легонько оттолкнув карлика, отвернулась к окну.
Фред кашлянул:
-- Я вас совсем потерял из виду. Скажите, как поживает Шок?
-- Фокусы показывает,-- ответила рассеянно Нора.-- Мы только недавно вернулись в Лондон.
Она, не снимая шляпы, села в кресло у окна, продолжая со странной пристальностью смотреть на Фреда.
-- Так значит Шок...-- торопливо заговорил карлик, чувствуя неловкость от ее взгляда.
-- Все тот же,-- сказала Нора и, не сводя с него блестящих глаз, стала быстро стягивать и комкать перчатки, глянцевито черные, с белым исподом.
"Неужели она опять",-- отрывисто подумал карлик. Пронеслось в мыслях: банка с рыбками, запах одеколона, изумрудные помпоны на туфлях.
Нора встала: двумя черными комочками покатились перчатки на пол.
-- Сад маленький, но в нем яблони,-- сказал Фред и все продолжал недоумевать: неужели я когда-нибудь мог... Она совсем желтая. С усами. И что это она все молчит?
-- Но я редко выхожу,-- говорил он, слегка раскачиваясь на стуле и потирая коленки.
-- Фред,-- сказала Нора,-- знаете ли вы, почему я приехала к вам?
Она подошла к нему вплотную, Фред с виноватой усмешкой соскользнул со стула, стараясь увернуться.
Тогда она очень тихо сказала:
-- У меня ведь был сын от вас...
Карлик замер, уставившись на крошечное оконце, горевшее на синей чашке. Робкая, изумленная улыбка заиграла в уголках его губ, расширилась, озарила лиловатым румянцем его щеки.
-- Мой... сын...
И мгновенно он понял все, весь смысл жизни, долгой тоски своей, блика на чашке.
Он медленно поднял глаза. Нора боком сидела на стуле и плакала навзрыд. Как слеза, сверкала стеклянная головка ее шляпной булавки. Кошка, нежно урча, терлась об ее ноги.
Карлик подскочил к ней, вспомнил роман, недавно читанный.
-- Да вы не бойтесь,-- сказал он,-- да вы не бойтесь, я не возьму его от вас. Я так счастлив.
Она взглянула на него сквозь туман слез. Хотела объяснить что-то, переглотнула, увидела, каким нежным и радостным светом весь пышет карлик,-- и не объяснила ничего.
Встала, торопливо подняла с полу липко-черные комочки перчаток.
-- Ну вот, теперь вы знаете... Больше ничего не нужно... Я пойду.
Внезапная мысль кольнула Фреда. К дрожи счастья примешался пронзительный стыд. Он спросил, теребя бранденбурги халата:
-- А он какой? Он не...
-- Нет, нет,-- большой, как все мальчики,-- быстро сказала Нора и разрыдалась опять.
Фред опустил ресницы.
-- Я бы хотел видеть его.
Радостно спохватился.
-- О, я понимаю,-- он не должен знать, что я вот такой. Но, может быть, вы устроите...
-- Да, непременно, непременно,-- торопливо, почти сухо говорила Нора, направляясь к двери.-- Как-нибудь устроим... А я должна идти... Поезд... Двадцать минут ходьбы до станции.
Обернувшись в дверях, она в последний раз тяжело и жадно впилась глазами в лицо Фреда. Солнце дрожало на его лысине; прозрачно розовели уши. Он ничего не понимал от изумления и счастья, И когда она ушла, Фред еще долго стоял посреди комнаты, боясь неосторожным движением расплескать сердце. Он старался вообразить своего сына и мог только вообразить самого себя, одетого школьником, в белокуром паричке. Он как-то перенес свой облик на сына,-- сам перестал ощущать себя карликом.
