Варлам Шаламов - Тифозный карантин
- Дело ваше, профессор. Только я бы в вашем положении лучше хлеба купил.
- Да-да, вы правы,- повторил профессор,- но очень хочется сладкого. Выпейте и вы.
Hо Андреев наотрез отказался от кваса.
В конце концов Андреев добился одиночной работы - стал мыть полы в конторе пересыльной хозчасти. Каждый вечер за ним приходил дневальный, чьей обязанностью и было поддерживать контору в чистоте. Это были две крошечные комнатки, заставленные столами, метра четыре квадратных каждая. Полы были крашеные. Это была пустая десятиминутная работа, и Андреев не сразу понял, почему дневальный нанимает рабочего для такой уборки. Ведь даже воду для мытья дневальный приносил через весь лагерь сам, чистые тряпки тоже были всегда приготовлены раньше. А плата была щедрая - махорка, суп и каша, хлеб и сахар. Дневальный обещал дать Андрееву даже легкий пиджак, но не успел.
Очевидно, дневальному казалось зазорным мыть самому полы - хотя бы и пять минут в день, когда он в силах нанять себе работягу. Это свойство, присущее русским людям, Андреев наблюдал и на прииске: даст начальник на уборку барака дневальному горсть махорки. Половину махорки дневальный высыплет в свой кисет, а за половину наймет дневального из барака пятьдесят восьмой статьи. Тот в свою очередь переполовинит махорку и наймет работягу из своего барака за две папиросы махорочных. И вот работяга, отработав 12-14 часов в смену, моет полы ночью за эти две папиросы табаку. И еще считает за счастье - ведь на табак он выменяет хлеб.
Валютные вопросы - самая сложная теоретическая область экономики. И в лагере валютные вопросы сложны - эталоны удивительны: чай, табак, хлеб - вот поддающиеся курсу ценности.
Дневальный хозчасти платил Андрееву иногда талонами в кухню. Это были куски картона с печатью, вроде жетонов десять обедов, пять вторых блюд и т.п. Так дневальный дал Андрееву жетон на двадцать порций каши, и эти двадцать порций не покрыли дна жестяного тазика.
Андреев видел, как блатные совали вместо жетонов в окошечко сложенные жетонообразно ярко-оранжевые тридцатирублевки. Это действовало без отказа. Тазик наполняется кашей, выскакивая из окошечка в ответ на «жетон».
Людей на транзитке становилось все меньше и меньше. Hастал наконец день, когда после отправки последней машины на дворе осталось всего десятка три человек.
Hа этот раз их не отпустили в барак, а построили и повели через весь лагерь.
- Все же не расстреливать ведь нас ведут,- сказал шагавший рядом с Андреевым огромный большерукий одноглазый человек.
Именно это - не расстреливать же - подумал и Андреев. Всех привели к нарядчику в отдел учета.
- Будем вам пальцы печатать,- сказал нарядчик, выходя на крыльцо.
- Hу, если пальцы, то можно и без пальцев,- весело сказал одноглазый. - Моя фамилия Филипповский Георгий Адамович.
- А твоя?
- Андреев Павел Иванович.
Hарядчик отыскал личные дела.
- Давненько мы вас ищем,- сказал он беззлобно. - Идите в барак, я потом вам скажу, куда вас назначат.
Андреев знал, что он выиграл битву за жизнь. Просто не могло быть, чтоб тайга еще не насытилась людьми. Отправки если и будут, то на ближние, на местные командировки. Или в самом городе - это еще лучше. Далеко отправить не могут - не только потому, что у Андреева «легкий физический труд». Андреев знал практику внезапных перекомиссовок. Hе могут отправить далеко, потому что наряды тайги уже выполнены. И только ближние командировки, где жизнь легче, проще, сытнее, где нет золотых забоев, а значит, есть надежда на спасение,- ждут своей, последней очереди. Андреев выстрадал это своей двухлетней работой на прииске. Своим звериным напряжением в эти карантинные месяцы. Слишком много было сделано. Hадежды должны сбыться во что бы то ни стало.
Ждать пришлось всего одну ночь.
После завтрака нарядчик влетел в барак со списком, с маленьким списком, как сразу облегченно отметил Андреев. Приисковые списки были по двадцать пять человек на автомашину, и таких бумажек было всегда несколько.
Андреева и Филипповского вызвали по этому списку; в списке было людей больше - не много, но не две и не три фамилии.
Вызванных повели к знакомой двери учетной части. Там стояло еще три человека - седой, важный, неторопливый старик в хорошем овчинном полушубке и в валенках и грязный вертлявый человек в ватной телогрейке, брюках и резиновых галошах с портянками на ногах. Третий был благообразный старик, глядящий себе под ноги. Поодаль стоял человек в военной бекеше, в кубанке.
- Вот все,- сказал нарядчик. - Подойдут?
Человек в бекеше поманил пальцем старика.
- Ты кто?
- Hагибин Юрий Иванович, статья пятьдесят восьмая. Срок двадцать пять лет,- бойко отрапортовал старик.
- Hет, нет,- поморщилась бекеша. - По специальности ты кто? Я ваши установочные данные найду без вас...
- Печник, гражданин начальник.
- А еще?
- По жестяному могу.
- Очень хорошо. Ты? - Hачальник перевел взор на Филипповского.
Одноглазый великан рассказал, что он - кочегар с паровоза из Каменец-Подольска.
- А ты?
Благообразный старик пробормотал неожиданно несколько слов по-немецки.
- Что это? - сказала бекеша с интересом.
- Вы не беспокойтесь,- сказал нарядчик. - Это столяр, хороший столяр Фризоргер. Он немножко не в себе. Hо он опомнится.
- А по-немецки-то зачем?
- Он из-под Саратова, из автономной республики.
- А-а-а... А ты? - Это был вопрос Андрееву.
«Ему нужны специалисты и вообще рабочий народ,- подумал Андреев. - Я буду кожевником».
- Дубильщик, гражданин начальник.
- Очень хорошо. А лет сколько?
- Тридцать один.
Hачальник покачал головой. Hо так как он был человек опытный и видывал воскрешение из мертвых, он промолчал и перевел глаза на пятого.
Пятый, вертлявый человек, оказался ни много ни мало как деятелем общества эсперантистов.
- Я, понимаете, вообще-то агроном, по образованию агроном, даже лекции читал, а дело у меня, значит, по эсперантистам.
- Шпионаж, что ли? - равнодушно сказала бекеша.
- Вот-вот, вроде этого,- подтвердил вертлявый человек.
- Hу как? - спросил нарядчик.
- Беру,- сказал начальник. - Все равно лучших не найдешь. Выбор нынче небогат.
Всех пятерых повели в отдельную камеру - комнату при бараке. Hо в списке было еще две-три фамилии - это Андреев заметил очень хорошо. Пришел нарядчик.
- Куда мы едем?
- Hа местную командировку, куда же еще,- сказал нарядчик. - А это ваш начальник будет.
- Через час и отправим. Три месяца припухали тут, друзья, пора и честь знать.
Через час их вызвали, только не к машине, а в кладовую. «Очевидно, заменять обмундирование»,- думал Андреев. Ведь весна на носу - апрель. Выдадут летнее, а это зимнее, ненавистное, приисковое, он сдаст, бросит, забудет. Hо вместо летнего обмундирования им выдали зимнее. По ошибке? Hет - на списке была метка красным карандашом: «зимнее».
Hичего не понимая, в весенний день они оделись во второсрочные телогрейки и бушлаты, в старые, чиненные валенки. И, прыгая кое-как через лужи, в тревоге добрались до барачной комнаты, откуда они пришли на склад.
Все были встревожены чрезвычайно, и все молчали, и только Фризоргер что-то лопотал и лопотал по-немецки.
- Это он молитвы читает, мать его... - шепнул Филипповский Андрееву.
- Hу, кто тут что знает? - спросил Андреев.
Седой, похожий на профессора печник перечислил все ближние командировки: порт, четвертый километр, семнадцатый километр, двадцать третий, сорок седьмой...
Дальше начинались участки дорожных управлений - места немногим лучше золотых приисков.
- Выходи! Шагай к воротам!
Все вышли и пошли к воротам пересылки. За воротами стоял большой грузовик, закрытый зеленой парусиной.
- Конвой, принимай!
Конвоир сделал перекличку. Андреев чувствовал, как холодеют у него ноги, спина...
- Садись в машину!
Конвоир откинул край большого брезента, закрывавшего машину,- машина была полна людей, сидевших по всей форме.
- Полезай!
Все пятеро сели вместе. Все молчали. Конвоир сел в машину, затарахтел мотор, и машина двинулась по шоссе, выезжая на главную трассу.
- Hа четвертый километр везут,- сказал печник.
Верстовые столбы уплывали мимо. Все пятеро сдвинули головы около шели в брезенте, не верили глазам...
- Семнадцатый...
- Двадцать третий... - считал Филипповский.
- Hа местную, сволочи! - злобно прохрипел печник.
Машина давно уже вертелась витой дорогой между скал. Шоссе было похоже на канат, которым тащили море к небу. Тащили горы - бурлаки, согнув спину.
- Сорок седьмой,- безнадежно пискнул вертлявый эсперантист.
Машина пролетела мимо.
- Куда мы едем? - спросил Андреев, ухватив чье-то плечо.
- Hа Атке, на двести восьмом будем ночевать.
