Николай Полевой - Пир Святослава Игоревича, князя киевского
Между тем бойцы стояли с минуту один против другого — сын Скандинавии и дитя степей приволжских; один рыжий, голубоглазый, высокий, плечистый, другой с черными, как смоль, волосами, невысокий, черноглазый, приземистый. Они отбросили от себя оружие, натянули свои рукавицы. Едва глазом мигнули, как печенег бросился к своему сопернику и обвил его руками, будто змей, поперек тела. Но силен был норманн и ухватил печенега через руку. Глаза бойцов сверкали; неподвижно стояли они, обхватив друг друга, но их неподвижность была следствием ужасного усилия, и громко раздавались голоса:
— Славно, молодцы, славно! Помогай, Боже, нашему — не выдавай, Боже, нашего!
Сильно рванул печенег и перегнул норманна налево; круто повернул его норманн направо; лицо Сфенда налилось кровью от тяжелого усилия, и печенег кольцом перевернулся около него — думали, что он грянет о землю. Но печенег удержался на одной ноге, и не успели мигнуть зрители, как неожиданною хитростью он уперся головою в живот сопротивника, подхватил его под ноги руками, поднял — норманн потерял равновесие и полетел через голову печенега ногами вверх, растянулся на земле и так сильно ударился спиною о землю, что кровь хлынула у него из носа и изо рта. Тяжело досталась победа и печенегу; градом катился с него пот, и от сильного напряжения он стоял, как одурелый, не слыша громких восклицаний.
"Что, князь Киевский?" — горделиво спросил печенежский хан.
— Сфенд похвастал и заплатил за свое хвастовство порядочным толчком — вперед не станет. Борьба не наше дело. Тут не сила — уловка, хан Печенежский. Не хочешь ли померяться мечом и копьем?
"Уловка, не сила! Какая уловка поможет, если силы нет…"
— У всякого народа свой обычай сражаться. Грек берет хитростью, печенег ловкостью, славянин терпением, а варяг силою.
"Полно, князь! Что ты делишь уловку от силы — куда тебе без силы ловкость?"
— Как же ты не понимаешь, хан? Ваш печенег десять раз перевернется на коне, заскачет вперед, выскочет назад, спрыгнет и вспрыгнет, а русс как сел, так и сидит на коне, будто прикованный гвоздем железным. Зато попробуй-ка выбить его из седла! Вот тебе что значит сила — смотри!
Святослав схватил два толстые блюда серебряные и, подавая одно из них хану, вскричал:
— На, сверни мне его в трубку!
Хан взял блюдо, посмотрел, покачал головою и, поворачивая блюдо на руке, промолвил; "Этого сделать нельзя!"
— У нас не знают слова нельзя, а говорят — сделай!
"Нельзя, князь!"
— Товарищи! в самом ли деле нельзя, аль можно? — вскричал Святослав, бросая блюдо на землю и обращаясь к своим.
Шумною толпою окружили блюдо варяги, русские, славяне.
— Разогнуть подкову берусь…
— С тремя печенегами копьем потянуться — готов… но свернуть блюдо…
"Закладую мою вороную кобылу, — вскричал хан, — отдам ее тому, кто свернет это блюдо! Моя вороная кобыла на моих руках родилась, со мной пила и ела, и вихорь не обгоняет ее, когда мчусь я на ней по степи…"
— Ну, хан! промахнулся! — вскричал Святослав. — А вы, товарищи, такая-то удаль ваша, что никто и приняться, и попытать не смеет? Бабьи дети! Не на щите повивали вас и не с копья кормили, а видно, что ложкой совали вам в рот кашу!
Мгновенно засучил он рукава, схватил блюдо, положил его на колено, ухватился обеими руками за самый край его, и — будто оловянным сделалось толстое серебряное блюдо под его пальцами, будто превратилось в лист пергамента — в трубку свил его Святослав, перегнул еще трубку в кольцо и подал хану.
— На, хан, береги на память. Вороной кобылы твоей мне не надобно, а только помни, что если Святославову дружину побороть можно, так не родился еще тот человек на свете, который услышал бы от Святослава: этого нельзя сделать!
Радостный, громкий клик раздался вокруг Святослава. Выпучив глаза, стоял хан Печенежский и едва мог выговорить:
"Ай да князь Киевский! Вот чем берут они, русские и варяги — с Олегом, с Аскольдом и Диром, да с Святославом не диво добраться до Царьграда…"
— Пойдемте прежде, друзья, не к Царьграду, а попробовать нашей удали над зубастым кабаном, которого сегодня порешили мы за то, что без нашего дозволения вздумалось этому щетиннику разгуливать в Хоревицком лесу. Пойдем, старый приятель, посол Греческий, пойдем, хан Печенежский…
Длинный и широкий стол сгорожен был из досок и накрыт дорогою скатертью; набросано было на ту скатерть листье дубовое, и огромный жареный кабан лежал целиком на столе. Несколько почетных гостей поместились на складных стульях; другие сели к столу на досках, утвержденных на древесных обрубках; многие стали у стола. Шум и говор смешивались со смехом, пока рубили на части кабана и подавали его гостям. Без тарелок, поддевая куски на ножи и кинжалы, ели и похваливали гости вкусное кабанье жаркое. Другие ествы пошли на стол. Не жалели угощения повара и кравчие Святославовы. Святослав сидел впереди. За ним стояли дети его, и странно было зрелище пира, шумного, многолюдного, ночью в лесу, при зареве костра, сборища вольного и разгульного. Песни скоро раздались между гостями.
"Веет ветер с восточной стороны, — пел печенег, — едет рать печенежская, ночью по звездам небесным, днем по полету птичьему!
Белеют вдалеке шатры вражеские, вежи половецкие; играют стада их, веселятся девы, хвастают юноши, красуются ханы и вожди половецкие. Не слышно следа печенежского, не чуять ржания коней их по степи необозримой!
Настала ночь, потухли огни, заснули вежи, стих ветер, не лает пес сторожевой, не колышется ковыль-трава, месяц тучей задвинулся.
Эй! Что вы храпите, враждебные половцы, подымайтесь — принимайте незваных гостей, выставляйте ествы и питья, давайте дев ваших, прошайтесь с конями летучими!
Не туман пал на поле — пали трупом враждебные половцы; не ковры на траве разостланы багряные — разлита по траве кровь богатырская. Удалые печенеги делят добычу, бросают жеребьи, берут серебро и золото, дев и коней, рабов и товары греческие!"
— Полно мурлыкать, печенег, дай простор славянской голосистой, раскатистой песне!
"Не шуми, не волнуйся, Днепре Словутичу, пробивший каменные горы Карпатские, лелеявший ладии славянские от синя моря до синя моря! Повей благодатью, Днепре княжичу, река славянская, благословенная, умоленная, тучной жертвою угобзенная!
Сидит дева славянская на берегу Днепра широкого. Не жемчуг нижет — ронит слезы крупные в волны днепровские.
Далеко уплыл ее милый друг, далеко в Царьград с товарами, с данью княжескою, с добычею печенежскою.
Проплывет он пороги днепровские — разобьет его море Русское; проплывет он море Русское — нападут на него разбойники сарацинские; не дастся он сарацинским разбойникам — обманет, проведет его хитрый грек; не обманет, не проведет его хитрый грек — обольстит его гречанка юная!
Отобьет она сердце моего друга милого, запленит его волю молодецкую, ослепит его очи ясные, забудет он на чужбине свою родину, забудет мать родимую, забудет подругу милую! Не видать мне молодого удалого, гостя славянина почетного, не красоваться в жемчуге и золоте, не сидеть в моем тереме, не ждать его до полуночи, до первого раннего куропения…"
— Ох! мне ваши славянские песни! — воскликнул молодой варяг. — Песни с девами, которые беспрестанно хнычут по отъезжающим друзьям сердечным, перекликаются с Днепром и с солнцем, с ветром и с морем, о котором знают только понаслышке… То ли дело наша песня варяжская!
"Грозно пенилось море северное, взбиваемое веслами норманна; широко вздувался парус, раскинутый над волнами, как крыло птицы полуночной! Стоял Сигурд на корме корабля своего, опираясь на копье булатное, и думы его неслись в отдаленную землю Рослагенскую, к деве сердца его, прекрасной, как битва, неумолимой, как меч, гордой, как корабль Сигурда на волнах!
Не молодец ли, не удалый ли я, и какой берсеркер сравнится со мною, когда кипит битва, трещат мечи, ломаются копья, стучат щиты, и волк воет в ближнем лесу, чуя трапезу богатую на поле битвы кровавой? А меня презирает гордая дева!
Не ее ли имя повторял я, когда плыл корабль мой черноребрый по волнам моря северного, и у нас не было запаса и на три дня, а три недели мы плавали, видели чудеса невиданные, видели землю, где не заходит солнце, где море застыло на пространстве необозримом, где поднялись горы ледяные, рыбы плавают с корабль величиною, и дна моря не достанет в безднах хвост коварного Лока? А меня презирает гордая дева!
Не ее ли имя повторял я, когда мы бились под стенами Дронтгейма и князь норвежский пал предо мною бездыханный, пал от моего неизбежного удара? Вышли трепещущие жители Дронтгейма и предложили мне власть и могущество, и руку прелестной княжны, и сто кораблей белопарусных, летающих по морю, как дума берсеркера — все отверг я и помнил только о деве моей… А меня презирает гордая дева!..
![Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]](/uploads/posts/books/242973/242973.jpg)
