Захар Прилепин - Санькя
- Тебе сказали, руки за голову и не шевелиться? Тут еще собака подоспела, с ней милиционеры, приближение которых можно было угадать по нарастанию беспрестанного, косноязычного мата.
Собаку, судя по лаю и толкотне, еле сдерживали. Весь сжимаясь, Саша ежесекундно ожидал, что сейчас ему выкусят кусок ляжки.
- Нет, ну что твари… делают!… - ругался один из милиционеров, отдуваясь и тяжело дыша. - Всю улицу разхерачили… магазины… машины… Это же твари… Их, тварей, надо застрелить прямо здесь!… Ты что, гаденыш, делаешь? - обратился он к Вене, упирающемуся головой в трамвай. - А? Тебя, сопляк, спрашиваю! Ты что делаешь?
- Держу трамвай, - ответил Веня ясным - и оттого невыносимо наглым голосом. Саша улыбнулся красной боковине трамвая, приятно холодящей потный лоб.
- Ах, ты… - услышал Саша голос милиционера и, поняв, что сейчас Веню ударят, снова покосился. Длинная, как шланг, дубинка гулко обрушилась на спину товарища.
- А? - выкрикивал милиционер, по-прежнему тяжело дыша. - Еще? А? Нет, ты отвечай? Еще?
- Позабавься, - ответил Веня громко, и это звучало не как "да, еще", но как - "давай-давай, потом время придет, посмотрим…".
Здесь вступил уже кто-то из камуфляжных бесов:
- Ты как с дядей милиционером разговариваешь?
Он ударил - будто взмахнул косой - своей огромной, в берце, тяжелой ножищей Вене под колено, и тот резко, гакнув от неожиданности, упал. Ему тут же с силой наступили берцем на лицо.
- Эй, кончайте уже! - неожиданно для себя крикнул Саша.
Видимо, ему досталось бы тоже, но отвлекла вагоновожатая:
- Господа! Отведите молодых людей от трамвая. В вагоне дети. Нам надо ехать - Семеныч, грузить их или нет? - опять спросил кто-то.
- Нет. Вон "пэпсы" отведут их на площадь. Мы еще покатаемся по дворам.
Спецназовцы загрузились, и ПАЗик, резко взяв с места, уехал.
Веню подняли за шиворот. Сашу и Лешу попросили сделать шаг назад. "Еще шаг назад". Трамвай заскрипел и тронулся.
Саша, щурясь от легкого головокруженья, смотрел на небо.
Вене и Лешке защелкнули за спиной наручники.
- Руки назад! - приказали Саше. Холодное сжало кисти.
Они пошли по улице вниз, подгоняемые тычками и матом милиционеров. Иногда злобно подлаивала овчарка.
Веня беспрестанно поднимал голову и с влажным сипом вдыхал через нос, пытаясь остановить текущую из расквашенных ноздрей кровь.
Саша с интересом разглядывал содеянное им и его товарищами.
Улицу разворошили, словно кулек с подарками.
Несколько сорванных и истоптанных трехцветных флагов лежало на асфальте. Дорога была густо усыпана стеклом, иногда цветами, а также всякой вывороченной из мусорных урн дрянью - и создавалось ощущение, будто на улицу выпал дождь из стеклянной крупы, мусора и цветочных лепестков.
Кое-где валялись стулья, встретилась цепь оградки.
Все фонари были разбиты.
"Яну поймали", - вдруг угадал Саша, увидев на асфальте оторванный, распустивший нитки, отороченный мехом капюшон. "Капюшон Яны. Ее поймали за капюшон".
Иногда навстречу шли люди, с интересом, а некоторые и со злобой, разглядывавшие задержанных.
"В плен взяли… - подумал Саша иронично. - Меня взяли в плен… И могут посадить", - завершил он свою мысль уже всерьез.
Сгоревшую машину было видно издалека. Около уже суетились пожарные. Из шлангов била вода, от машины валил тягучий дым.
- Нет, ну на хер вы это сделали? - все не унимался один из милиционеров, самый грузный и говорящий с одышкой. - На хер? Вы это строили, чтобы ломать?
Никто не спешил ему ответить.
Леша спокойно смотрел вперед, и на лице его читалось, что он не считает нужным разговаривать с вопрошающим.
Саша мог бы ответить, но саднела разбитая губа, и он непрестанно слизывал кровь.
Вене, похоже, даже его разбитый нос был нипочем, и он, хлюпая, спросил:
- Чего строили?
- Вот это все вы строили?
- А кто это строил? - переспросил Веня, словно это его всерьез взволновало. Здесь прямо в лицо Вене наехала камера, и милиционер матерно прогнал тележурналистов.
- Слышь, расстегни меня, кровь хоть вытру, - воспользовался ситуацией Веня. - А то вас вздрючат за избиение подростка. У меня нос сломался. Я на вас заяву напишу.
- Да мне плевать на твою заяву, понял? - сразу взвился милиционер. - Пиши, мне все равно. Я тебе еще жопу напорю в отделе.
Веня громко хмыкнул, харкнул красным и примолк.
Пацанву "Союза созидающих" выводили из подворотен - когда по три-четыре человека, а когда сразу по десятку.
Почти все пойманные были биты, несли красные, кровавые синяки, быстро заплывающие глаза, расплющенные носы и разбитые губы.
Пацаненок лет четырнадцати, весь бледный, с дрожащими скулами, на подгибающихся ногах ужаснул густым, грязно-кровавым сгустком на затылке. Его поддерживали за руки.
На многих была разорвана одежда. Виднелись юношеские, худые тела.
Саша знал их всех - если не по имени, то в лицо.
Кто-то пытался перешучиваться, но милиционеры истошно орали, требуя закрыть рты.
Вскоре "пленных" собралась целая толпа, человек в шестьдесят - семьдесят.
Большинство были без наручников.
- Давай-ка со своих тоже снимем "браслеты", - сказал напарникам милиционер с одышкой. Он был старшим в наряде.
- Зачем? - спросил один из напарников.
- Надо.
Напарник недоуменно пожал плечами, и старшему пришлось пояснить:
- Их били «космонавты», а сдавать в отдел нам. Вон у этого, может, нос сломан - потом отписываться за него. На хер не нужно. Понял? Доведем до площади и - до свидания.
Сашу, Лешку и Веню выдернули из создавшейся толпы, чтобы снять с них наручники. Долго возились, не попадая ключами, тихо матерились при этом. Саша облизывал губу. Веня никак не мог успокоить кровь, она насохла у него на бороде черной коркой. Лешка внимательно оглядывался и заметно мешал снимать с него наручники, перетаптываясь и отдергивая руки.
- Бля, стой спокойно! - заорали на него. Лешка застыл.
- Вперед! Бегом! - скомандовали им.
Ребята потопали легкой трусцой к своим, идущим впереди, метрах в тридцати - сорока. Задержанных плотно окружали люди в армяках и фуражках.
- Надо валить, - сказал Лешка негромко, едва они отделились от "пэпсов", убирающих наручники в кармашки на поясах.
- Попробуем, - ответил Веня.
- Погнали, - сказал Саня, и они, словно так и надо, словно по делу, легкие и свободные, нырнули в ближайший проулок, на полпути к плененным, согнанным в строй.
Набирая ход, Саша испытал такое чувство, словно его высоко-высоко подняли на качелях, и - отпустили.
Мелькнула близко трава (едва не упал, толкнулся по-обезьяньи руками, ободрав ладони о щебень, что за щебень, откуда?), окно, другое окно (дом раскачивался), коляска, женщина, ее везущая (шарахнувшаяся от сохло-кровавой рожи Вени), заворачивающая за угол, уезжающая из двора патрульная машина милиции ("…Не заметили? Могли бы прямо на них… выскочить…"), скамейка (почему-то поперек дороги), забор ("Не возьму - высокий…") Ежесекундно казалось, что сейчас, вот сейчас движущая сила качелей достигнет своей высоты, и его кто-то схватит за шею и потянет назад, неудержимо.
Саша спрыгнул с забора и упал, перекувырнувшись…
"Действительно, очень высоко, как же я влез…"
Рядом грохнулся, почему-то на четвереньки, Веня, с черной, растрескавшейся, кровавой бородой, и лишь Рогов встал на ноги, присев и тут же выпрямившись. Рогов схватил Веню за шиворот, тот толкнулся ногами, и встал, и побежал.
Сипя и задыхаясь, истекая длинной, тягучей, горько-сладкой слюной, они неслись по дворам, пока не обессилели и не спрятались, совершенно ошалевшие, в подъезде "хрущевки".
Стояли на четвереньках, с мутными глазами, с раскрытыми ртами, безуспешно пытаясь вдохнуть. Изо рта свисало. Кто-то входил в подъезд, но было не стыдно…
* * *
- Сынок, ты… был в Москве? - голос мамы в телефонной трубке звучал обреченно и скорбно.
Саша был готов разодрать свое лицо, слыша этот голос.
- Был, - ответил он глухо, высоко поднимая разбитую губу, оттого слово "был" прозвучало как "ыл".
- …Вы все в розыске, - сказала мама, и в ее голосе была еле слышна надежда, что Саша ее разубедит, скажет, что все это неправда и он ничего не делал плохого.
- Это… ерунда… - ответил он.
Глава вторая
Саша расстался с Веней и Лешкой возле метро - решили, что по одному они вызывают меньше подозрений.
Он добрался из Москвы до своего провинциального - 500 верст от столицы - города на электричках, или, как это называли его сотоварищи, - "на перекладных собаках". Сидел одиноко в углу вагона, внутри иногда подрагивало от произошедшего недавно, вновь возникал этот ритм - когда все рушится и звенит. Саша прислушивался к этому ритму и понимал, что подрагивает хорошо.
