Борис Штейн - Донный лед
Сеня помотал головой, как бы сбрасывая наваждение, потом схватил веник и принялся убирать свое жилище. Помыл кружки, минуту поколебавшись, помыл и пол. Вымылся сам под рукомойником, постелил чистое и улегся с книжкой. Но чтение не шло. Сон не шел, и чтение тоже не шло. Шли какие-то видения почему-то деревня, в которой родился, хоть он мало ее помнил. Увидел вдруг себя пацаном, сидящим на возу с сеном и понукающим лошадь. Вот он сидит на сене, держит вожжи, и у него упала шапка. То ли ветерок, то ли он сам неловко повернулся - упала шапка на землю, а Сене не слезть. Его на сено сажали на покосе, а на усадьбе с сена снимали, а самому ему не слезть. И вот маленький Сеня ревет, вперед не трогается, а ревет, и ревет он до тех пор, пока не появляется на дороге большая, добрая старуха с клюкой. Она поднимает Сенину шапку и клюкой подает ее наверх, и Сеня, распластавшись на животе, дотягивается.
И еще одно видение - как лошади задали корм, и она жует, а Сене никто ничего пожевать не дал, и он плачет. Смотрит на жующую лошадь и плачет. И тут какой-то мужичонка тщедушный достает из кармана хлеб в тряпице и отламывает кусочек Сене, и Сеня ест. Откуда-то в этой деревне появляется Варька и кормит маленького грудью, и пахнет, пахнет парным молоком. И под этот пригрезившийся запах, как под первую свою колыбельную песню, Сеня уснул крепко, даже можно сказать - сладко, потому что во сне он причмокивал губами.
На третий вечер приехал Арслан Арсланов. Он пришел к Сене и спросил, едва поздоровавшись:
- Где Нина?
Арсланов был простужен, кроме того он выглядел усталым и каким-то обескураженным.
- Где Нина? - спросил он и сел, расстегнув полушубок, на табурет, и закурил, привалившись к стенке вагончика.
- Нет Нины, - сказал Сеня, - нет ее. Уехала.
- Как уехала? - не понял Арсланов.
- Так, уехала. В Улан-Удэ. К сестре. Рассчиталась на работе и уехала.
- Так, - сказал Арсланов, криво усмехнувшись, - уехала, значит.
И замолчал. И долго еще молчал, ничего не говорил, курил, заплевал сигарету, поискал глазами пепельницу, не нашел, сжал окурок в кулаке, засунул кулак в карман, но так и ни слова не произнес, только голову опустил, думал о чем-то.
Сене стало не по себе от этого молчаливого присутствия, потому что разглядывать человека, когда он погружен в переживания, было неловко, отвернуться же и не смотреть на него тоже было как-то нехорошо, и, не зная, что делать и куда деваться, Сеня лег. Он лег на свою койку, свесив ноги в теплых войлочных тапочках, и заложил руки за голову.
Наконец Арсланов поднял голову и проговорил с горечью:
- Где у людей благодарность, слушай, а?
Что можно было ответить на такой общий вопрос?
Ничего нельзя было ответить, Сеня ничего и не ответил, он молча разглядывал потолок.
- Нет, - с силой сказал Арслан Арсланов, - нет у людей благодарности! Нет!
Тут Сеня решил - будь что будет! - высказать Арслану Арсланову все, что он думает по этому поводу, а думал он, что Нина сделала правильно, что положение ее при Арсланове было унизительным, что Арслан Арсланов никогда не задумывался о Нининой судьбе, что жизнь ее была безрадостной и бесперспективной, и поэтому нечего считать себя благодетелем, когда ты обыкновенный эгоист.
Он так и начал говорить, произнес зазвеневшим по-юношески голосом:
- Я лично считаю, что Нина сделала правильно...
Слова застревали у него в горле, потому что он волновался.
Но Арслан Арсланов совершенно неожиданно махнул рукой:
- Ай, при чем здесь Нина, понимаешь? Женщина пришла, женщина ушла - о чем говорить!
- А кто же при чем? - изумился Сеня. - Если Нина ни при чем, кто же при чем?
- Зудин при чем, - пояснил Арслан Арсланов и добавил: - Козел, понимаешь!
- Не понимаю, - сказал Сеня, потому что он действительно ничего не понимал.
- Выговор мне объявил, - с большой обидой сказал Арслан Арсланов, - в приказе! Ночей, понимаешь, не сплю, себя не жалею - и выговор! Два года был хорошим, а тут сразу за один день, понимаешь, никудышным!
Сеня молчал. Но Арслану Арсланову и не нужно было, чтобы он поддакивал. Он так уверен был в своей правоте и в черной неблагодарности Зудина, что все это не требовало подтверждения.
Ему просто нужно было высказаться, и он высказывался.
- Ну, не повезло, - продолжал он, - мост поломали, но экскаватор удержали, в исправности - все нормально.
Он закашлялся. Кашель был глухой и жесткий - такой кашель бывает в самом начале простудного заболевания.
- Вот, - откашлявшись, проговорил, почти простонал Арслан Арсланов, здоровье отдаю, понимаешь...
- А что случилось-то? - поинтересовался Сеня.
- Ай, ерунда случилась, - серьезно сказал Арслан Арсланов. - Мост через Ухту знаешь? По мосту поехали, мост немножко не выдержал... Я все сделал: взял экскаватор на оттяжку, второй бульдозер раздобыл, спас, понимаешь, технику... А мне - выговор. И знаешь почему? У него гордость заело. Какая-то зараза сказала: "Мост имени Арсланова". И пошло: один, другой, третий. Зам. управляющего звонит: когда, говорит, мост имени Арсланова отремонтируете? Ну, он чего-то отвечает, а сам побледнел, как... Заело его. И выговор врезал, понимаешь...
Арсланов опять закашлялся, покраснел. Глаза у него тоже покраснели и заслезились. Вообще вид у него был неважный, Сеня встал, подошел к Арсланову, потрогал лоб.
- Да у тебя температура!
- Вот видишь, - сказал Арслан Арсланов с каким-то даже торжеством. Вот видишь! Нет, ты скажи, где у людей благодарность?
- Ладно, - сказал Сеня, - пойдем, лечить тебя буду.
- Как еще лечить? - засопротивлялся Арслан Арсланов. - Не надо. Ночь перемучаюсь, завтра в поликлинику пойду.
Но Сеня уже одевался.
- Горчица есть и чистая бумага?
- Не надо, понимаешь, горчицу, - сказал Арслан Арсланов, - у меня настоящие горчичники есть. Только горчичников тоже не надо.
- Боишься, что ли? - улыбнулся Сеня.
Если бы Сеня спросил поделикатней, Арслан Арсланов, может быть, и признался бы, что боится горчичников. Но, заметив Сенину улыбочку, насторожился: он не терпел, чтобы над ним смеялись. И поэтому возразил:
- Кто боится, слушай! Просто не хочется затруднять.
- Ладно, пошли, - проворчал Сеня, доставая из тумбочки аспирин и кальцекс. - Затруднять - придумаешь тоже...
Арслан Арсланов вздохнул и повиновался.
На другой день Зудин спросил Сеню:
- Правда, что Нина уехала от Арсланова?
Сеня подтвердил.
- Как смотришь, если я тебя к нему переселю? Мне вагончик нужен для одной семьи...
Сеня ничего не ответил. У него с ответом не получалось. Он несколько раз открывал рот, но слова застревали в горле, их было никак не протолкнуть. И Сеня от этого покраснел.
- Не желаешь? - усмехнулся Зудин. - А я думал, ты с Арслановым ничего живешь. Ну, неволить не буду. Что-нибудь схимичим еще. Может, Генку Спицына уплотним...
Тогда Сеня выдавил наконец:
- Не в том дело. Я и так освобожу вагончик. Я... к Варе переберусь.
Зудин высоко поднял брови, но тут же опустил. Все-таки он был мужчина, сибиряк, а не девица какая-нибудь, чтобы ахать, да охать, да расспрашивать, как и что. Поэтому он просто помолчал минуты три, переваривая эту новость, а потом сказал просто:
- Ну добро. С Нового года открываем сад-ясли. Так что вам полегче будет.
