Е Жаринов - Нация и сталь
С возрастом Альфред стал маниакально подозрителен, ему казалось, что все вокруг хотят его обокрасть, и каждый день он посылал своим управляющим ворох противоречивых приказов и инструкций. К счастью, реагировать на причуды вздорного старика не было особой необходимости: на своих фабриках он уже давно не появлялся, а телефон к тому времени ещё не изобрели. Мучаясь бессонницей, Альфред ночи напролет бродил по пустынным комнатам замка, главный холл которого с пятью огромными люстрами на высоченном потолке мог вполне сойти за футбольное поле. Длина лишь одного обеденного стола равнялась шестидесяти футам. Говорили, что даже преданный дворецкий, Кёрт, редко мог встретить своего хозяина: до такой степени Альфред любил уединение, а необжитые пространства Хёгеля весьма способствовали этому желанию. Общение с дворецким осуществлялось с помощью записок, которые хозяин замка пришпиливал к косякам дверей. По характеру указаний и по специфическим деталям слуга мог догадаться, что хозяин постоянно следит за всем происходящим в замке, оставаясь невидимым. По признанию Кёрта, от этих бесконечных записочек у него по спине начинали бегать мурашки: маленькие лоскутки бумаги были пришпилены почти к каждому косяку. Казалось, что хозяин одновременно везде и нигде. Можно сказать, что замок Хёгель стал для Альфреда Круппа частью его самого. Старел хозяин, постепенно болезни начали брать верх над некогда несгибаемым человеком, и нечто подобное происходило и с замком. Так, в одну из зим Крупп чуть было не замерз: внезапно отказала вся система отопления. Но и летом было ни чуть не лучше. Железная крыша и наглухо закрытые ставни при плохо работающей вентиляции превратили огромное здание в парник. Спасало обитателей лишь то, что Хёгель был непомерно огромной конструкцией с огромным количеством ходов и выходов. Фобия Альфреда относительно токсичности собственного выдоха легко преодолевалась им благодаря размерам здания и количеству комнат. По ночам, когда фобия особенно сильно навала знать о себе, хозяин, подобно призраку, без устали бродил по огромным коридорам, что-то царапая карандашом на клочке бумаги. К концу жизни Крупп полностью перешел на карандаш. Теперь он писал огромными в пол страницы буквами, причем грифель часто рвал бумагу, выдавая беспокойный нрав хозяина. Иногда маленькая по содержанию записка занимала две или три страницы: создавалось впечатление, будто Альфред действительно превращался в призрак и постепенно начинал забывать человеческий язык.
Иногда он подолгу задерживался у окна и смотрел на посаженные им деревья. Среди них у хозяина замка была своя любимица: уникальная береза породы Blutbuche (кровавая). Она росла у главного входа. В течение трех поколений дерево достигло каких-то гигантских размеров. Очевидцы рассказывали, что год от году листва, словно оправдывая свое название, а, может быть, под влиянием самого места все больше и больше напоминала цвет крови.
Чтобы хоть как-то развлечься, старик иногда устраивал приемы, непременно пришпилив на дверях записочки с распоряжениями и правилами поведения для гостей. Однако Крупп тут же забывал о приглашенных, и гости пользовались его гостеприимством, зачастую, так и не встретившись с самим хозяином. Некоторые из них гостили по нескольку недель, забывая о цели своего визита.
Альфреда раздражало все, даже черные чулки горничных - он приказал им носить только белые: этот больничный цвет действовал на хозяина успокаивающе. Молоденькая жена Фрица, Маргарет, аристократка по происхождению и дочка важного чиновника, превратилась в главную мишень стариковских придирок: Альфред легко мог отчитать её (а заодно и сына) при гостях за неподобающий наряд или неосторожно брошенное слово, находя особое наслаждение в том, чтобы изобретательно и методично издеваться над невесткой. "От чего вы не пробуете фруктов из нашего сада?" - спрашивал он ехидно за завтраком, и слуги прыскали украдкой: они-то знали, что Альфред дал садовникам строжайшее указание не обслуживать Маргарет. Стоило ей задержаться за утренним туалетом, как Альфред каждые пять минут посылал слугу с "вежливыми" вопросами вроде: "не помочь ли фрау одеться?"
Лишь после смерти старого Круппа Маргарет смогла наконец вздохнуть с облегчением. Эта смерть случилась 14 июля 1887 года. Семидесятипятилетний пушечный король умер от сердечного приступа на руках у своего слуги. Неожиданно начались спазмы, Крупп обмяк, слуга успел подхватить его, а из ослабевших пальцев хозяина выпал карандаш: судя по всему, умирающий собирался в этот момент написать ещё одно указание...
В Париже в это время праздновали день взятия Бастилии. Французы не забыли, кто стал причиной их величайшего позора в 1871 году, поэтому весть о смерти пушечного короля всех несказанно обрадовала. Столичная пресса была безжалостна по отношению к эссенскому магнату. В частности, она заявила, что Крупп выкрал секрет выплавки бессемеровской стали и что в последнее время все пушки пресловутого короля только и делали, что взрывались. Указывалось также и на то, что процветание фирмы было обеспечено лишь тем, что истинными владельцами фабрик в Эссене являлись Бисмарк и прусская королевская семья. "Le Matin" даже договорилось до того, что заявила: "Французская артиллерия во много раз превосходит сейчас немецкую по всем показателям". Но следует отметить, что злорадный тон парижских газет был, скорее, исключением, а не правилом. Большинство заграничных изданий сходилось на том, что имя Альфреда было самым тесным образом связано с именами Бисмарка и кайзера Вильгельма II и что именно Крупп стал архитектором победы 1871 года и одним из отцов-основателей Второго Рейха.
Некрологи, полные уважения и почтения, были обеспечены скончавшемуся магнату. Альфреду в течение всей своей карьеры удалось вооружить, по крайней мере, сорок шесть наций. В замке Хёгель хранился бриллиантовый перстень, принадлежавший некогда Великому князю Михаилу Михайловичу, а также усыпанная драгоценными камнями табакерка австрийского императора Франца Иосифа и насчитывающая две тысячи лет ваза китайского императора Ли Хингчанга. И это были далеко не все подарки, которые щедро подносились королю пушек от благодарных правителей мира. Перед этими дарами могло бы померкнуть и легендарное золото Рейна, золото фантастического народа Нибелунгов: Крупп был словно обречен на удачу, которая лишь испытывала своего любимца в самом начале жизненного пути. Он и был тем самым князем, дарителем колец, которого с нетерпением ждала немецкая душа. Именно кардинальное перевооружение мира, осуществленное во многом благодаря деятельности Альфреда Круппа, и сделала возможной Первую мировую войну, где наиболее ярко воплотилась суицидная наклонность всего немецкого народа, которая нашла свое воплощение в яркой, выразительной формуле, зафиксированной ещё в древнегерманских сказаниях: "Добровольная воля к смерти".
Альфред заранее спланировал собственные похороны. В течение трех дней, в соответствии со строжайшей инструкцией, его тело должно было покоиться в главном холе замка. Ночью, по истечении положенного третьего дня, тело пронесут по всем фабрикам, где покойнику окажут почтение многочисленные рабочие, ряды которых выстроятся вдоль всего траурного пути. В руках скорбящие, по распоряжению Альфреда, будут держать черные знамена и горящие факелы. И смерть пусть станет воплощением величия. Для истинного немца такая смерть и такое почтение к ней - это воплощение высшей цели, высшего предназначения самой жизни. В траурных факелах, горевших в руках бесчисленных крупповских рабочих, угадывался прообраз других шествий... Казалось, что хоронили не христианина, а воина, древнего языческого князя, верившего не в Христа, а в Одина, Тора, в мирового Волка и в то, что когда-нибудь обязательно наступят "сумерки богов".
Перед тем, как тело следовало придать земле, его ещё раз надо было выставить в маленьком доме, где когда-то скончался отец Альфреда, Фридрих. Стараниями пушечного короля убогое жилище удалось восстановить, собрав все старые вещи, принадлежавшие когда-то основателю фирмы, вплоть до знаменитых деревянных башмаков, в которых Фридрих обычно колдовал у таинственного тигля.
Затем установленный на пушечном лафете гроб Альфреда следовало перевезти на фамильное кладбище в Эссене, которое располагалось у Кетвингских ворот рядом с городской стеной, сохранившейся ещё с эпохи средневековья. На самом надгробье предполагалось высечь следующую надпись: "Здесь покоится благородный человек, который был примером патриотизма и который полагал, что ни одна жертва не может быть слишком большой, когда речь идет о пользе Отечества".
Берта пережила супруга лишь на полгода. В письме, написанном несостоявшейся любовницей Альфреда Круппа, Элизабет Кмопфель, своей матери, говорится о смерти пушечного короля и похоронной церемонии, состоявшейся на вилле Хёгель в 1887 году. "Присутствовала и его жена, госпожа Крупп, писала с легким раздражением Элизабет. - Она ни с кем не разговаривала и была очень взволнована". К моменту смерти бывшего мужа Берта была уже тяжело больным человеком и, судя по всему, предчувствовала, что скоро умрет. Она отдала дань уважения тому, кого, может быть, и не любила, но кто смог очень сильно повлиять на её собственную жизнь. Могила примирила их, но не соединила. Как разведенная пара они были похоронены в разных местах и для любимой женщины Круппа так и не нашлось места в семейном некрополе.
