Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)
Забирая деньги из редакций вперёд он так же забывал - невольно или намеренно, - что может в любой момент, как он это знал, внезапно умереть.
6
Ещё в Семипалатинске Достоевский жаждет узнать о том, какое впечатление производит на публику и производит ли вообще повесть "Дядюшкин сон"
Первым откликается в письме поэт А. Н. Плещеев, который прочёл её в рукописи: в целом отзыв положителен ("Вообще-то повесть весьма хороша..."), но друг юности и не скрывает, что ожидал большего, и что "роман отзывается спешностью". В этом же письме Алексей Николаевич уведомляет Фёдора Михайловича, что-де Тургенев страстно желает прочесть "Дядюшкин сон" как можно быстрее, ещё в корректуре132. Думается, такое нетерпение со стороны именно Ивана Сергеевича весьма Достоевскому польстило.
Уже в Твери писатель жадно внимает малейшим сообщениям-откликам на свои новые произведения. Но и "Дядюшкин сон", и "Село Степанчиково", которое после долгих мытарств по редакциям "Русского вестника" и "Современника" появилось, наконец, в последних двух номерах "Отечественных записок" за 1859 год, и на которое писатель возлагал особые надежды, - этих надежд-ожиданий не оправдали. Читающая публика не узнала автора "Бедных людей". Он обманул её. Водевильные сюжеты, юмор писателя-каторжника поставили её в тупик. Словно были забыты проницательные суждения-отзывы Белинского о молодом Достоевском: "С первого взгляда видно, что талант г. Достоевского не сатирический, не описательный, но в высокой степени творческий и что преобладающий характер его таланта - юмор. (...) смешить и глубоко потрясать душу читателя в одно и тоже время, заставить его улыбаться сквозь слёзы, - какое умение, какой талант!.."133 Читатели-критики как бы совершенно и забыли, что до каторги Достоевский тоже создавал-печатал чисто комические водевильные вещи вроде рассказов "Чужая жена" и "Ревнивый муж" (которые впоследствии соединились-слились в единый рассказ "Чужая жена и муж под кроватью").
В результате, профессиональные критики остались в совершеннейшем недоумении и дружно замолчали сибирские произведения возвратившегося в литературу Достоевского. До нас дошли только отклики из частных писем и некоторых воспоминаний современников, из которых мы узнаём, что, к примеру, Некрасов вынес довольно суровый и категоричный приговор, дескать, Достоевский "вышел весь" и ему более ничего не написать. Даже Плещееву "Село Степанчиково" оказалось "решительно не по душе", Гончаров хвалил эту повесть "с оговорками", Краевский считал, что местами "Село Степанчиково" очень растянуто, и "вообще жаль", что Достоевский поддаётся влиянию юмора и пытается смешить - это-де, не его стихия... Лишь родной брат Михаил Михайлович безоговорочно с восторгом отнёсся к сибирским повестям Фёдора Михайловича, - но на то он и брат. Другие же поймут и оценят по-настоящему эти произведения (и особенно действительно высокохудожественную вещь "Село Степанчиково и его обитатели") много позже, пожалуй, лишь после смерти автора.
Конечно, в этом есть большая доля вины и самого Достоевского. Ну совершенно, казалось бы, непонятно, почему начал он с комических водевилей, когда все ждали от него сразу нечто вроде "Записок из Мёртвого дома". Увы, писатель просто-напросто перестраховался.
Когда в 1873 году московский студент М. П. Фёдоров попросил у писателя разрешения переделать историю "из мордасовских летописей" для сцены, Достоевский ему откровенно написал-объяснил: "...15 лет я не перечитывал мою повесть "Дядюшкин сон". Теперь же, перечитав, нахожу её плохою. Я написал её тогда в Сибири, в первый раз после каторги, единственно с целью опять начать литературное поприще, и ужасно опасаясь цензуры (как к бывшему ссыльному). А потому невольно написал вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности..." (291, 303)
В русле нашей темы следует отметить-подчеркнуть появление в этой первой же после каторги "вещичке голубиного незлобия" героя-самоубийцы. Мало того, данный герой к тому же - нищий поэт-неудачник. И это является ещё одним подтверждением тому, что Достоевского в тот момент-период перед вторым своим дебютом чрезвычайно волновала-тревожила судьба художника-неудачника вроде вымышленного им когда-то музыканта Ефимова или реального писателя Буткова.
Правда, Вася-поэт из сибирской повести пытается свести счёты с жизнью, казалось бы, из-за несчастной любви, из-за ревности. Но коренная причина кроется в его неудачливости, в его страсти к поэзии. Зина-то как раз отвечает ему взаимностью, любит-ценит его именно за поэтическую возвышенность души и талант. Однако ж, в глазах её маменьки он всего лишь "кропатель дрянных стишонков", получающий учительского жалования двенадцать целковых в месяц, и в качестве жениха для Зины представляет из себя полный ноль. Да и сам Вася, уже на смертном одре, высказывает Зине свои потаённые мысли, каковые терзали, как мы уже знаем, и самого Достоевского перед свадьбой с М. Д. Исаевой: "Недостоин я твоей любви, Зина! Ты и на деле была честная и великодушная: ты пошла к матери и сказала, что выйдешь за меня и ни за кого другого, и сдержала бы слово, потому что у тебя слово не рознилось с делом. (...) Знаешь ли, Зиночка, что ведь я даже не понимал тогда, чем ты жертвуешь, выходя за меня! Я не мог даже того понять, что, выйдя за меня, ты, может быть, умерла бы с голоду..."
Поэт Вася решает добровольно уйти из жизни весьма романтическим способом - убить себя скоротечной чахоткой. Вот как он сам объяснил Зине свою задумку и, так сказать, технологию суицидного процесса: "Самолюбия-то сколько тут было! романтизма! Рассказывали ль тебе подробно мою глупую историю, Зина? Видишь ли, был тут третьего года один арестант, подсудимый, злодей и душегубец; но когда пришлось к наказанию, он оказался самым малодушным человеком. Зная, что больного не выведут к наказанию, он достал вина, настоял в нем табаку и выпил. С ним началась такая рвота с кровью (бр-р-р, поэтического, согласитесь, в этом мало! - Н. Н.) и так долго продолжалась, что повредила ему легкие. Его перенесли в больницу, и через несколько месяцев он умер в злой чахотке. Ну вот, ангел мой, я и вспомнил про этого арестанта (...) и решился так же погубить себя. Но как бы ты думала, почему я выбрал чахотку? почему я не удавился, не утопился? побоялся скорой смерти? Может быть, и так, - но всё мне как-то мерещится, Зиночка, что и тут не обошлось без сладких романтических глупостей! Всё-таки у меня была тогда мысль: как это красиво будет, что вот я буду лежать на постели, умирая в чахотке, а ты всё будешь убиваться, страдать, что довела меня до чахотки; сама придёшь ко мне с повинною, упадёшь предо мной на колени... Я прощаю тебя, умирая на руках твоих..." (-2, 509)
Если бы какой критик тогда, в 1859-м, взялся всё же разбирать первую повесть возродившегося Достоевского, он бы за каскадом комических сцен и образов вряд ли обратил бы особое внимание на трагическую судьбу поэта Васи, на драматическую проблему погибающего в нищете таланта. А если бы и обратил, то вполне мог обронить замечание, что-де г-н Достоевский выдумал для своего несчастного героя-литератора весьма экзотический и совершенно нереальный способ самоубийства. И только потом, читая через полтора-два года документально-мемуарные "Записки из Мёртвого дома", этот наш гипотетический критик узнал бы, что уход из жизни с помощью настоянного на табаке вина существует в реальной жизни и придуман-изобретён одним сметливым каторжником, далёким от поэтического романтизма. Правда, острожный бедолага таким способом пытался только переменить участь, приболеть лишь слегка и избежать наказания палками, однако ж не рассчитал дозы и погиб. Поэт-герой из "Дядюшкиного сна" знал, на что идёт, чем кончится его отравное винопитие. И с жестоким эгоизмом всех несчастных влюблённых он прекрасно знал-сознавал: самоубийство - самый действенный способ наказать виновницу самоубийства. И Зина, действительно, чувствуя свою вину, в отчаянии восклицает: "Не встретил бы ты меня, не полюбил бы меня, так остался бы жить!.." И более того, она поклялась Васе обречь себя на одиночество, хотя (увы, вам, женщины!) слово своё не сдержала, правда, как пушкинская Татьяна, всё же вышла замуж не по любви, а по расчёту: в последних строках "мордасовской летописи" сообщается, что стала она женой генерал-губернатора, старого боевого вояки, и царствует-королевствует в одном из отдалённых краёв России (понятно - где-то в Сибири)...
Но ведь вот что ещё надо обязательно отметить: в этой повести есть-появляется ещё один мертвец и тоже ведь, если называть вещи своими именами, - самоубийца. Речь идёт о заглавном персонаже "Дядюшкиного сна" князе К. Да, да! Собирался человек тихо-спокойно доживать свой век, нежиться ещё немало лет в безмятежной обеспеченной старости, как вдруг случай, обстоятельства насильственно превращают его из беззаботного блаженствующего старичка -- в жениха, так сказать, в объект раздора, борьбы и гражданских войн мордасовского масштаба. И вместо того, чтобы бежать из Мордасова от совершенно уже лишних и ненужных ему соблазнов престарелый бонвиван и селадон князь К. не хуже бедного поэта Васи ставит на кон свою жизнь и бросается со всей своей плешивой головой в смертельный омут жениховства. Результат известен: если молодой Вася самоубился посредством "стклянки" табачного вина, вызвав скоротечную чахотку, то старый князь-дядюшка неразумным своим самоубийственным поведением вызвал в своём дряхлом организме сильнейшее нервное потрясение и воспаление в желудке, от чего скоропостижно и преждевременно умре в мордасовской гостинице.
