Глеб Успенский - Том 3. Новые времена, новые заботы
И замолк.
— Все?
— Все.
— Очень приятно, по крайней мере коротко.
— И так как… — начал было дьякон тем же тоном.
— Да ведь все?
— Только еще полслова! Сделайте ваше одолжение! то есть чуть-чуть… И так как для тела, следовательно, есть разные порошки или там примочки, то для духа они пользы не дают. То, следовательно…
— То что то?
— То, что дух имеет свои, например…
— Примочки?
— Примочки не примочки, а тоже средства… Порошки для тела, а для духа — надо другое… Вот какое дело! Я, как перед богом, вам говорю, сейчас куплю железа этого, а для духа-то нет!..
Надоело ли доктору слушать все это, только он на этот раз не придирался к собеседнику, а довольно кротко сказал:
— Что ж такое для духа, по-вашему, надо?
— То-то и мудрено — «что»? Об этом-то и разговор.
— Ну, об этом вы посоветуетесь с кем-нибудь другим, я тут уж — пас!
— С кем же мне советоваться? Да тут во всем городе ни один человек не знает, что у него есть дух и есть тело… Им бы только жалованье получать… Мне спрашивать об этом некого…
— Ну, и я вам тоже не могу помочь.
— А чтение, например? Как вы думаете?
Доктор барабанил пальцем по подоконнику и молчал.
— Ежели, например, основательное чтение?.. Ведь, я думаю, оно восстановляет? а? как вы думаете?
— Конечно… — совершенно рассеянно отвечает доктор.
— Ей-ей? Я так и думал!.. Порошки — для тела, книги — для духа? Да, пить перестану?
— Это-то самое было бы лучшее…
— Ей-ей, перестану. Будь я проклят! Вот как! А? как вы думаете? И порошки, например, и чтение, ан, может быть, и восстановится?
— Очень может быть! — вовсе не интересуясь этим разговором и думая о чем-то другом, пробормотал доктор.
— Ей-богу? Ну, и отлично!.. Иван Иванович! будьте отцом родным! батюшка! — жалобно заговорил дьякон.
— Что такое?
— Одолжите книжечек! Сделайте милость!
— Какие есть, берите, хоть сейчас…
— Я сейчас, и железо сейчас…
— Заходите.
Скоро в комнату вошел тщедушный, худенький человек, в истасканном подряснике, и робко, на цыпочках, направился вслед за Иваном Ивановичем в его кабинет; проходя залом, он обернулся в мою сторону, и я увидел прежде всего крайне странные, не то восторженные, не то испуганные, даже сумасшедшие глаза, ярче всего выдававшиеся на худом, бледном, еще не старом лице, с жидкими длинными белокурыми волосами и маленькой бородкой, которую он постоянно щипал, пробираясь на цыпочках в кабинет. Тщедушное, робко согнувшееся тело, это больное, испуганное лицо и глаза, полные чего-то пугливого и неопределенно оживленного, производили впечатление чего-то жалкого и хилого.
— Вот все, что есть, выбирайте!.. Вам какие книги надо? — спрашивал мой приятель, когда они очутились в кабинете.
— Да мне бы пофундаментальнее.
— Ну, вот, выбирайте… Вот журнал не хотите ли?
— Нет, это все мимолетное.
— А вам надо не мимолетного? да?
— Да уж, что-нибудь по… того, поздоровей.
— Поздоровей?.. — роясь в книгах, болтал доктор: — поздоровей вам? Не хотите ли взять вот Шлоссера: это, я думаю, будет довольно здорово…
— Это что такое — Шлоссер?
— История.
— Сделайте милость, это мне в самый раз…
— Ну, так вот и берите…
— Мне бы только, Иван Иваныч, уж с самого начала… что-нибудь…
— Да вот, что тут? «Греки»… вот тут с самого начала…
— Очень вам благодарен… То есть, как вы говорите — с самого начала? С самого начала только греческая история?
— Только одна греческая… А вам что же?
— А раньше греков нет ли чего?
— Разумеется, есть. Вот история Индии… Это раньше греков.
— А еще чего не было ли раньше?
— Уж я, ей-богу, не знаю… Да зачем вам?
— Да мне бы хотелось уж, чтобы начать, например, с самого корня…
— Опять самые корни?
— Да ей-богу, Иван Иваныч, что ж мне хватать верхушки? Уж ежели поправляться, так надо как следует… Вновь… С самого, например, с кор… с корня… Что вы смеетесь? Ей-богу, право… Что ж так-то?..
— Да так, так… Только я не знаю, что ж бы такое?.. Не хотите ли «до человека»?
— Это — книга такая?
— Книга… Понимаете — до! Уж тут самый корень.
— Вот, вот, вот! — как-то даже сладострастно зашептал дьякон: — до! Это самое и есть — «до» всего еще?
— То есть до всего на свете!..
— Ну, ну, ну… Это мне и надо… С самого…
— С самого, с самого! — Нате, берите!
— Ну, дай вам бог здоровья… Сейчас примусь! Вот это мне и нужно…
— Очень рад.
— Очень вам благодарен! А то что ж мне, ей-богу, — журналы там?.. Мне уж надо все наново… Иначе что ж так-то? Уж ежели…
— Ну, ладно, ладно!
Поблагодарив и бормоча все то же, то есть, что «ежели поправляться, так надо не как-нибудь», — дьякон поспешно, с явным намерением сейчас же приняться за дело, вышел из кабинета, перебежал зало и направился к бане, держа под самым носом развернутую книгу.
— И представь себе, — заговорил приятель, вновь появляясь в моей комнате: — ведь такие разговоры у нас с ним идут чуть не каждый божий день… «А вступает ли?», «а что душа», «в душу» — чорт знает что… Часа по два битых тиранит меня, а кончится ничем… В тот же вечер напьется и наделает разных гадостей.
— Он какой-то чудной!
— Пьет… куролесит, — дела расстроены, да и жена бросила, — ну вот и хочет «все вновь»… То порошками, то книжками… Да изволите видеть, чтоб в самую жилу… в точку… Надоело. А что, не пойти ли нам погулять?
Скоро мы отправились за город и воротились очень поздно. Был душный летний вечер. Во время нашей долгой загородной прогулки меня не покидала мысль об этом бедном человеке, думающем вылечить свою душевную боль книгами и порошками. Что это за душевная рана? Что это за боль? Как? откуда нанесло ее на беднягу? Все это очень занимало меня. Я решил непременно найти случай поговорить с ним, расспросить его.
III. Вечерком в глухом уголке. — Рассказ
Два или три дня, следовавших за разговором под окном, я почти не видал дьякона. Он сидел в своей бане, должно быть прилежно занимаясь чтением сочинения «до человека», сидя до поздней ночи, и только раз или два во все эти дни, и то на минуту, подбегал к окну спальни моего приятеля, чтобы задать вопрос и уйти…
— Хелиасты, Иван Иваныч, что такое? — спрашивал он.
— Хелиасты?
— Вот тут сказано: «так же, как тысячелетнее царство для хелиастов…»
— То есть как же это «так же»? Надо прочесть всю фразу…
Дьякон прочел какой-то очень сложный период, спотыкаясь на каждом шагу, — точно плелся он без дороги по какому-то изрытому полю, не зная, что сзади, что впереди…
По прочтении этой фразы доктор принялся соображать, а дьякон стоял и ждал молча…
— Чорт ее знает! — наконец произнес мой приятель. — Да вы это просто пропускайте…
— Ну уж что ж это — пропуск.
— Ну, я не знаю… Читайте дальше, там будет видно…
— Гм! — сделал дьякон, помолчал и пошел.
В другой раз он поймал Иван Иваныча в ту самую минуту, когда тот совсем было ушел на практику.
— Вот, — прямо начал он, входя и держа раскрытую книгу: — «или, почему взрослое животное лучше новорожденного?» Почему, Иван Иваныч?
— Что такое? Какое животное?
— Вообще, тут сказано, например, так, что яйцо, например… да вот: «или, что лучшего в новорожденном животном?..»
— Дайте сюда книгу! Где это?
Дьякон подал книгу, указал и ждал.
Минут пять читал Иван Иваныч указанное место, перевертывая страницы и вперед и назад, и, наконец, сказал:
— Ведь я так не могу — выхватить прямо из середки и объяснить. Чорт его знает, что это такое? Так нельзя!
— Гм! — опять сделал дьякон.
— Я должен прочесть по крайней мере несколько страниц, чтобы знать… Яйцо какое-то!.. Вы придите завтра, после обеда, мы прочтем.
Дьякон помолчал, перелистовал несколько страниц и задал было еще вопрос:
— А что вот еще означает «комбинация форм»?
— Не теперь, — перебил доктор. — Я сейчас ухожу. Приходите завтра на целый вечер, мы всё это разберем.
— Ну ладно… Уж и трудно же написано!..
— Ничего, после!.. — торопясь уходить, говорил Иван Иваныч. — Приходите.
Дьякон помолчал, повертел страницы и пошел, сказав, впрочем, что придет, «непременно придет».
В назначенный для ученого разговора вечер произошло, однако, совсем не то, что должно было произойти. Отправившись по обыкновению за город, мы совершенно забыли, что «сегодня вечером» должен прийти дьякон, и спохватились только тогда, когда на дворе была почти ночь.
Спохватившись, мы торопливо пошли домой.
В комнатах нашей квартиры было темно, окна отворены, и со двора доносился какой-то шум.
