Акрам Айлисли - Люди и деревья
Вообще с появлением нового директора в нашей школе многое переменилось. Вот, например, опоздания. Кстати, это был самый первый вопрос. Сумки, комсомольские значки и прочее - это было уже позднее. Зиянет Шекерек-кызы заявила, что мы, старшеклассники, должны показывать пример младшим, и потому, стоило кому-нибудь из нас, замешкавшись, прибежать через минуту после звонка, Зиянет Шекерек-кызы водила виновного из класса в класс, и малыши хором повторяли: "Позор!.. Позор!.. Позор!" Да так радостно, так душевно, что просто за сердце брало.
Потом наша директорша раздобыла где-то большой церковный колокол, подвесила его к балке над школьным айваном, и было установлено, что Садаф должна являться в школу за час до начала занятий и звонить в колокол. За час, остававшийся в нашем распоряжении, полагалось "встать ото сна", "проделать гимнастику", "совершить утренний туалет", "принять завтрак". Единственно, что я выполнял честно, - это умывался. Вопрос с гимнастикой волновал меня только дня два: я боялся, что Зиянет Шекерек-кызы поставила где-нибудь шпиков. Потом убедился, что за стеной никого нет, да и в щелку вроде никто не подглядывает, и успокоился. Оставалось еще решить с завтраком, но тут уж от меня ничего не зависело: если тетя не очень уставала накануне, она поднималась пораньше и ставила самовар. Тогда мы пили чай. Если же чая не было, я хватал кусок хлеба и съедал его по дороге в школу. В общем, можно было жить - достаточно умываться по утрам! Однако и это правило каждый день кто-нибудь нарушал. Таких Зиянет Шекерек-кызы регулярно водила по классам, предавая всеобщему посрамлению. Иногда нарушителей всех сразу выстраивали на физкультурной площадке: директриса отбирала самых чистеньких и опрятных первоклассников, приводила на площадку, и они громко кричали: "Позор! Позор! Позор!"
Из нас троих никто пока не попался, никто ни разу не опоздал. Каждое утро Садаф чуть свет начинала долбать в свой колокол. Я, правда, сразу же засыпал, как только она переставала, но все равно поднимался вовремя, потому что и так знал, когда вставать, - у меня была своя примета, и она меня с первого класса еще ни разу не подвела. Смотря по тому, до какой скалы добралось карабкающееся на гору солнце, я точно знал, сколько осталось до уроков, и мог безошибочно определить, успею сбегать к роднику или придется дома "совершать утренний туалет"; шагом мне идти в школу или бежать; знал даже, как пить чай: в блюдечко наливать или успею из стакана...
Каждое утро, едва открыв глаза, я видел гору, озаренную солнечным светом. По этому свету я определял не только время. Много лет подряд, стоило мне открыть глаза и взглянуть на горы, я сразу вспоминал: есть у нас хлеб или нет.
А хлеб в ту осень был у всех: зерно поделили еще в конце лета. Потом выдали на трудодни орехи, а когда сняли урожай с бахчей, получился настоящий праздник; мы с ребятами три раза гоняли на бахчи за своими честно заработанными дынями и арбузами; потом еще и тетя привезла на муле целых два мешка.
В конце осени раздали на трудодни деньги. Лавчонку нашу за один день вымели под метелку. А зимой на отчетно-перевыборном собрании дядя Эльмурад сказал, что на следующий год на трудодень и масло будет - немного, правда, граммов по десять-пятнадцать, - и овечий сыр, а бог даст, и меду удастся выкроить.
Осенью Лейла вышла замуж. А вот свадьбу Эбиша тетя Садат опять отложила на год; самовар она решила не покупать - подумаешь, самовар; его и невеста может в приданое принести, - тетя Садат замахнулась на ковер; с каждым, кто собирался в Баку или Ереван, она заводила разговор о ковре.
В ту осень тетя Набат купила самовар, хотя от красного чайника отказываться пока не собиралась. Она справила обрезание Гасану. Могла бы и младшему справить, да не решилась: уж очень ей хотелось, чтоб Якуб сам сделал все, как вернется...
Мальчишек, которые после обрезания бегали в девчачьих юбках, было у нас в ту осень великое множество; табунками гоняли они по улицам или возились на площади перед мечетью. Когда эти ребятишки заводили игры перед школьными воротами, тетя Шахрабану, жившая напротив школы, ругала девчонок; им почему-то нравилось дразнить мальчуганов в юбках, а тете Шахрабану это почему-то очень не нравилось...
6
У дяди Эльмурада была кожаная полевая сумка, он носил ее через плечо, и красная авторучка - ручку он прятал в нагрудный карман гимнастерки; и хотя я ни разу не видел, чтоб он открывал кожаную сумку или писал красной ручкой, мне никогда не приходило в голову, что дядя Эльмурад - неграмотный. Узнал я это весной, когда пошел слух об объединении колхозов; оказалось, что дядя Эльмурад потому и против объединения, что он неграмотный и в большом объединенном колхозе его ни в жизнь не оставят председателем. Дядя Исфендияр доказывал это на площади перед мечетью: Эльмурад, мол, человек неученый, с двумя колхозами ему никак не управиться. Большинство сидевших рядом не соглашалось с дядей Исфендияром, его даже подняли на смех, он распалился и опять начал бить себя в грудь. Он кричал, что ничего здесь смешного нет и что даже Муридову слепому псу видно, что, как пошел разговор про объединение, Эльмурад сам не свой ходит.
Дядя Мурид, дремавший в сторонке возле бани, сразу вскочил, словно только и ждал, когда дядя Исфендияр заговорит про его слепого кобеля. Он стал кричать про Исфендияра, что тот в тыщу раз поганей любой собаки, потому что зависть ему кишки сгноила, черви в животе копошатся! Ему Эльмурад почему поперек дороги стал? Да потому, что мужик сил не жалеет: и сад новый заложил, и баню сладил, и лозы на подпорки подвесил; Исфендияр как поглядит на его деревья, черви бунт подымают! Сдохнет он от своих червей! Сдохнет и будет валяться без погребения - рук никто марать не захочет! А слепой кобель, бог даст, над его могильным камнем еще ногу подымать будет! Одним словом, срамил его дядя Мурид как только мог, а потом, садясь на прежнее свое местечко, уже спокойно добавил, что Эльмурад не то что, с двумя - с десятью колхозами запросто управится.
Дня через три после этого разговора в клубе состоялось собрание по вопросу объединения колхозов. И мне, между прочим, вовсе не показалось, что дядя Эльмурад сам не свой. Наоборот, настроение у него было хоть куда. Первое слово он предоставил дяде Назару. Тот взял два тоненьких листочка, на которых было напечатано про объединение, стал читать и дочитал бумажки до конца, учителя Мисира председатель на помощь не позвал, и, пока дядя Назар читал, тот беспокойно ерзал на стуле.
Потом дядя Эльмурад стал говорить сам. Вообще-то он не умел говорить без шуток, но об этих двух тоненьких бумажках, присланных к нам райкомом, дядя Эльмурад повел разговор всерьез. Он сказал, что партия никогда не принимает ненужных решений, и все, что написано в листочках, - правильно и своевременно, и мы, колхозники, никак не против. Мы только считаем, что записанное в этих бумажках к нам не относится. Большие колхозы - другое дело: у них земли тыщи гектар, и поля у них ровные, ни гор тебе, ни ущелий... А у нас что? Где у нас трактором разгуляться? Сады, баштаны... Ну, будь еще в том колхозе садоводство или там шелководство, о чем речь? объединились бы с превеликим удовольствием. Так ведь у них равнина: пшеница, фасоль, лук. А абрикосы с луком в один амбар не положишь; все равно что огурец с помидорами - вместе не улежат. Этим намеком дядя Эльмурад как бы давал понять, что серьезный разговор окончен, можно и пошутить. Все засмеялись, а некоторые женщины в смущении закрывали лицо руками. Даже у дяди Назара, который, прочитав листочки, сидел напряженный и сумрачный, не зная, что сказать, после Эльмурадовой шутки сразу разгладились морщины. И дурацкая пословица, которую он придумал, наблюдая за мытьем посуды, впервые вдруг пришлась к месту: Назар громко заявил:
- У каждого своя ложка, у каждого своя еда!
Потом слово дали тете Зохре, потому что она работала в горах на летних пастбищах, а уж если спустилась в деревню и пришла на собрание, значит, будет выступать. Тетя Зохра встала и, положив красную, обветренную руку секретарю на плечо, сказала так:
- Пиши! Мертвый был колхоз, совсем мертвый! Теперь ожил. Оживил колхоз он, - пиши, пиши! - он, этот самый Эльмурад! Он колхоз возродил! Записал? Так. Теперь пиши, что я против объединения! Пиши, пиши! И имя мое пропиши и имя отца! Я, Зохра Ханоглан-кызы, колхозница с тридцать третьего года, член партии с тридцать четвертого года, не согласна на объединение! Да ты пиши не бойся! Муж с женой, понимаешь, другой раз ужиться не могут, как же это мы вдруг две разные деревни одним хозяйством жить заставим?!
Шутка про мужа и жену понравилась всем не меньше, чем давешняя про огурцы и помидоры, потому что угодила она Эльмураду не в бровь, а в глаз... Ну, а тот за словом в карман не полезет, такое отчубучил - женщины прямо заверещали. Вообще собрание было на редкость веселое, и на нем было принято решение писать от нашей деревни в Баку. За решение голосовали единогласно. Мы, мальчишки, стоя сзади, у стенки, тоже подняли руки, чтобы наш абрикосовый колхоз не объединялся с тем - луковым.
