Иван Шмелев - Пути небесные (часть 2)
Весь день Артабеков был взволнован, его калмыцкое лицо было бледней обычного, вжелть. Такое с ним бывало, когда он особенно в ударе.
- Господа!..- возгласил. Караваев, раскрывая ноты,- вы почувствуете сейчас, как э т о созвучно со всем, что пережили мы сегодня здесь.
Артабеков стал у фортепиано. Но тут произошло странное. Караваев откинулся на стуле…
- Дарья Ивановна!..- воскликнул он, и в его возгласе слышалось изумление.- Как гениально передал художник… неуловимое в вас!..
- Это не я…- чуть слышно отозвалась Даринька,- э т о…- не находила она слово,-
д р у г а я…
- Не вы?!..- воскликнул Караваев, вглядываясь в портрет, висевший сбоку от фортепиано, над фисгармонией.
Произошли движения, подходили, смотрели на портрет, на Дариньку. Повторилось случившееся у чайного стола. Поняв по испугу в ее глазах, как ей тяжело, Виктор Алексеевич хотел «закрыть все это» и подтвердил, что это портрет госпожи Ютовой. Это еще больше возбудило любопытство. Стали сличать. Было поражающее сходство в глазах, неповторимое. Сличали, восторгались. Даринька сидела бледная, недвижная.
Что это - д р у г а я, п о в т о р е н и е той, от которой были в очаровании, делало особенно чудесным этот «случайно открытый образ».
В раме окна, в безоблачно-лазурном небе, стояла светлая, юная, вглядывалась чуть вверх. Она была в открытом у шеи пеньюаре, в уложенных на голове косах. Лицо - чуть розоватой белизны, девственной, с приоткрывшейся нижней губкой, как у детей в тихом удивленье. Радостно-измуленные глаза, большие, голубиные…- небо сияло в них.
Даринька не видала, как сидевший в дальнем углу Кузюмов подошел к портрету, смотрел напряженно… резко повернулся и быстро отошел в угол, где было слабо освещено.
- Шурик, ради Бога прости!..- воскликнул Караваев.
Шум в зале прекратился.
LIII
«БЛАГОСЛОВЛЯЮ ВАС, ЛЕСА…»
«…на слова из поэмы гр. А. К- Толстого «Иоанн Дамаскин»… «Благословляю вас, леса…», новый романс Чайковского…» - дошло до слуха Дариньки.
Она знала житие Иоанна Дамаскина, помнила и это место из поэмы. Эти стихи были близки ее душе,- благословенное чувство радования, легкости и свободы, когда хочешь обнять весь мир,- то душевное состояние, которое Чайковский, в надписании на своем портрете, определил словами «Высшая Гармония».
Взволнованность певца была столь сильна, что голос его вначале был как бы истомленным.
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды…
Пауза… и вот в музыке, в голосе пахнуло простором далей, и дух почувствовал себя на высоте, свободным…
Благословляю я свободу
И голубые небеса.
И Даринька увидала небеса, лазурный блеск их, как росистым утром.
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму…
Она почувствовала легкость в сердце, как когда-то, в детстве, когда ходила с узелком к Угоднику, который ждет их далеко, в лесах… увидала бедных, идущих с нею, с посошками, с сумами… вспомнила шорох черствых корок и запах их… и яркую земляничку, совсем живую, ее пучочки, ее живые огонечки, пахнущие святым, Господним… видела даль полей, мреющий пар над ними…
И степь от края и до края,
И солнца свет, и ночи тьму.
Чистые звуки песнопенья, раздольный голос певца вызвали в ней далекое и слили с близким; радостно осияло солнцем. Она увидала, как западает солнце пунцовым шаром за дальними полями…- а вот уже ночь и звезды…
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду…
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду.
Благословенное радование, певшее в звуках, познанное росистым утром, переполняло сердце, и она почувствовала, что это от Господа, с в я т о е.
В сладостных слезах, она видела только светлое пятно, как золотое пасхальное яйцо, в сиянье. Не сознавала, что это от золотистого шелка лампы: певец, в белоснежном одеянии, являлся ей в озаренье светом. И услыхала певшее болью и восторгом…
О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить!..
О, если б мог в мои объятъя
Я вас, враги, друзья и братья,
И всю природу заключить!..
Увидала протянутые руки -к ней, ко всем, за всеми…
Последние звуки фортепиано, полная тишина…- и в эту тишину вошли мерные удары сковородки, от Покрова. Такая тишина - мгновенья - высшая награда артисту от им плененных, взятых очарованием. И вот - гром рукоплесканий.
В этом бурном плеске, когда певец еще стоял в золотистом озаренье, Даринька подошла к нему и, взяв его руки, сказала, смотря сквозь слезы в его глаза:
- Как я… благодарю!..
Она сияла: сияли ее глаза, берилловые серьги, ночное небо броши. Артабеков получил высокую награду. Его лицо озарилось, до красоты, и, смотря ей в глаза, он сказал, в восторге:
- Вы подарили мне миг счастья.
LIV
ПУТИ В НЕБЕ
Было к полуночи, но не собирались уезжать: уютно чувствовалось всем, легко, свободно. Молчаливый Кузюмов оживился. На ужин не остался,- в угловой накрывали холодный ужин. Благодарил за чудесный вечер. «И… трудный»,- сказал он, прощаясь с Даринькой. Уехал под музыку и бенгальские огни.
Говорили, как Кузюмов переменился, совсем другой… Все были в легком опьянении. Караваев играл «лунную сонату». Надя увела Дариньку на веранду.
- Он неузнаваем… так перемениться!..
- Может быть… ошибались в н е м?..- сказала Даринька, вспомнив, что сказал в Москве Кузюмов, как лгут о нем.
И еще вспомнила, как тетя Оля ездила в Оптину, и батюшка Амвросий сказал на ее тревогу, что Кузюмов может покончить с жизнью, если она ему откажет: «И без нас с тобой спасется… придет часок». Вспомнив это, и как сличали портрет с нею, она поняла, что хотел выразить Кузюмов словами «и… т р у д н ы й». Не было в ней ни смущенья, ни тревоги, а грусть и жалость.
Закусывали у стола, будто на станции…- «на Тулу… второй звонок!..» Пили за дорогих хозяев. Сковородка пробила глухой час ночи. Давно прокричали первые петухи. Пора и ко дворам.
Кто-то крикнул с веранды:
- Глядите!.. в небе что-о!..
Высыпали на темную веранду.
В небе, к селу Покров, вспыхивали падающие звезды, чертили линии, кривые. Казалось, взлетали далекие ракеты. Зрелище было необычное, хотя каждый видал не раз падающие звезды: это был «звездный ливень». Звезды чертили огненные свои пути. Пути пересекались, гасли. Иные взвивались до зенита, иные скользили низко.
- Виктор Алексеевич, вы ведь и астроном… что это, научно точно, - «падающие звезды»?..- спросил кто-то.
Виктор Алексеевич сказал:
- Только гипотезы… точно неизвестно. Может быть, пыль миров угасших. Это лишь кажется, что все являются из одного угла: они из беспредельности…»
- В конце июля… сегодня как раз 30-е… их путь скрещивается с земной дорогой, в созвездии Персея… вон, к Покрову!..
Кто-то спросил:
- Пути их постоянны?
Виктор Алексеевич не мог сказать: тысячелетия, в одну и ту же пору, из той же части неба…- «видимо, постоянны, по установленным законам…»
- А кто установил им пути?..-спросила в темноте Даринька.
- Этим астрономия не задается. На это наука не дает ответа. Никогда не даст. Э т о - за пределами науки, область не знания, а - ?..
- Почему же «никогда»?!..- кто-то возразил,- принципиально наука беспредельна!..
- Относительно. Наука - мера. Можно ли б е з м е р н о с т ь… мерой?!..- как бы спросил себя Виктор Алексеевич.- Тут…- он махнул в пространство,- другое надо… я не знаю!..
Это «я не знаю» вышло у него резко, раздраженно.
- Мысль бессильна… постичь Бе з м е р н о е!..
Молчали.
- Надо быть смелым: разум бес-си-лен пред Б е з м е р н ы м! - воскликнул Виктор Алексеевич.- Надо… в е р о й?.. Лишь она как-то постигает Абсолютное. Другого нет…
И почувствовал, как Даринька схватила его руку и прильнула. Этого никто не видел.
Тихо было. Звездный ливень лился. Бесшумно, непреложно тянулись огненные нити неведомых путей, к земле и в небо, скрещивались, гасли.
Тут случилось маленькое совсем, вызвавшее чей-то смех.
- Но в этом маленьком,- вспоминал Виктор Алексеевич,- для нас обоих было столь большое, что спустя столько лет я еще слышу этот потрясенный голос.
- Премудрость!.. глубина!!.- крикнуло из цветника, из тьмы.
- Это наш Дормидонт, садовник!..- вскрикнула Даринька.
Отъезжали с бенгальскими огнями, бряцали колокольцы, трубили, отдаляясь, трубы.
Все затихло. В доме огни погасли. Даринька сказала:
- Посиди, я принесу тебе. Было суматошно эти дни.
Виктор Алексеевич остался на веранде. Смотрел на падавшие звезды. Усиливался «ливень». Все рождались из созвездия Персея, в той стороне, где теперь спало село Покров.
Вторые петухи запели. Начали в Зазушье, гнездовские, Потом перекатилось к Покрову. А вот - уютовские, громче.
Виктор Алексеевич смотрел, прислушиваясь к крикам петухов. Вспоминал мартовскую ночь, когда перед его душевным взором дрогнуло все небо, вспыхнуло космическим пожаром, сожгло рассудок… и он почувствовал б е з д о н н о с т ь. Ярко вспомнил, как т а м, в не постижимой мыслью глубине, увидел тихий, постный какой-то огонечек, чуточный проколик, булавочную точку света… о, какая даль!..- и, в микромиг, ему открылось- не умом, а чем-то… сердцем?..- «надо та-ам?.. за этим, беспредельным… искать Н а ч а л о?!.. где - т а м?.. Но т а м - в с е т о ж е, т о ж е, как это разломившееся небо!.. дальше н е л ь з я,
