Роман Антропов - Герцогиня и «конюх»
– И сейчас все окончится?
– Все, все, государыня. Вчера я уже видел все то, что совершится сегодня, и сегодня вы мне дадите кольцо самодержавной императрицы.
Анна Иоанновна была окончательно потрясена. Джиолотти, великий магистр таинственного ордена, осыпал ее руки страстными поцелуями…
– Там, ваше величество, ожидает вас тот, кто сыграл большую роль в вашей жизни и который будет играть еще большую. Пусть он войдет. Но… – тут Джиолотти близко наклонился к уху Анны Иоанновны и таинственно зашептал: – Но, ваше величество, вчерашнюю ночь с национальным русским инструментом – гуслями – вы должны искупить.
Анна Иоанновна вся побелела.
– Как?! – отшатнулась она. – Вы это знаете?!
– Это знаю не только я, но и он. Поэтому вы, лишь только он войдет, должны будете поздравить его с будущей герцогской короной Курляндии.
– А разве это случится когда-нибудь? – затрепетала Анна Иоанновна.
– Без сомнения. Я предрекаю вам и ему это важное событие. Или вы мне не верите? – сверкнул глазами Джиолотти.
На пороге стоял Бирон в парадной форме.
– Эрнст! – тихо слетело с губ императрицы.
Бирон был бледен. Его глаза сверкали худо скрытой злобой, голова надменно запрокинулась назад. Он быстро и решительно подошел к Анне Иоанновне и хрипло произнес:
– Я полагал, что русская императрица никогда не может так низко пасть, чтобы забавляться со своими развратными смердами. Я полагал, что к трону, который добыл я вам, вас поведу я. Но, кажется, я ошибся? Прикажете мне позвать князя Ивана Долгорукого? Может быть, и теперь, в эту страшную минуту, когда ваша судьба висит на волоске, у вас явится желание позабавиться игрой на гуслях? – И вдруг Бирон грубо схватил Анну Иоанновну за руку: – Слушайте, Анна: еще не все произошло, еще вы не освобождены, еще вся сила в наших руках. Понимаете вы это? – А затем он опустился перед смятенной императрицей на колени и пылко воскликнул: – Моя дорогая Анна, за что вы так жестоко надсмеялись надо мной? Ведь я безумно люблю вас. За вас я готов отдать последнюю каплю крови. – Бирон вскочил. – Говори, отвечай: ты моя?
И Анна Иоанновна покорно ответила:
– Твоя.
– Ты больше никогда этого не сделаешь? Ты не изменишь твоему Эрнсту?
– Не изменю.
– Так вести тебя туда, в этот страшный зал?
– Веди!..
XX. Да здравствует самодержавная императрица!
Тронный зал дворца имел необычайно торжественный вид. Все верховники были уже в сборе. В своих роскошных мундирах, сверкающих алмазными звездами и золотым шитьем, они, образовав особую группу, вели тихий разговор. Здесь – как это возможно только во дворце с его интригами – «враг» дружески-любезно беседовал с «врагом».
На лицах всех собравшихся можно было прочесть острое ожидание чего-то решительного, важного. Сегодняшнее официальное провозглашение Анны Иоанновны императрицей, событие, которое должно было случиться вот сейчас, невольно волновало всех. Но в то время как одни ликовали, другие стояли с понурыми, бледными лицами.
К числу первых принадлежали те верховники-конституционалисты, которым удалось в Митаве вырвать подпись Анны Иоанновны на ограничительной грамоте; к числу вторых – все те, которые предчувствовали для себя ужас полновластного владычества отдельной кучки лиц вроде Голицыных и Долгоруких.
Ни для кого не являлось тайной, что при провозглашении Анна Иоанновна вторично должна будет отречься от всех прочих прерогатив самодержавной царской власти.
Центром всеобщего внимания являлись князья Голицыны, в особенности Дмитрий, и князья Долгорукие – Алексей и Иван. Это были те, кто через час-два должны были явиться настоящими вершителями судеб Российской империи.
Как ни старался князь Алексей Долгорукий владеть собой, его волнение невольно бросалось всем в глаза. Он был бледен, как никогда. Его взоры беспокойно блуждали, отыскивая фигуру Ивана. А тот со своим красивым, развратным лицом стоял с младшим Голицыным. Он что-то рассказывал последнему и, сверкая белыми зубами, довольно громко, без стеснения хохотал.
– Что это с князем Алексеем Долгоруким? Смотрите, как он бледен и расстроен!.. – слышались тихие голоса.
Князь Дмитрий Голицын, беседовавший с Алексеем Долгоруким, тоже не мог не заметить его расстроенного вида и тихо спросил:
– Что с тобой, князь Алексей? Ты взволновался, гляди: у тебя даже руки ходуном ходят.
Какая-то судорога пробежала по лицу всесильного вельможи, и он ответил:
– Я думаю, что и ты, князь Дмитрий, не вполне спокоен.
– Я? И не думаю волноваться!.. – усмехнулся Голицын. – Через час все будет окончено. Она станет императрицей, но править государством будем мы.
– Слушай, князь Дмитрий, – начал шепотом Долгорукий. – Слушай! Тяжелое предчувствие мучает мою душу. Сердце ноет, словно беду слышит.
– Что это ты, князь Алексей, в бабьи приметы веровать стал? Стыдись, – улыбнулся князь Голицын.
– Ах, князь Дмитрий, ты вот все шутки шутишь, а я зорко ко всему приглядываюсь.
– Ну и что же ты увидел?
– Большую перемену в ней. Вот уже несколько дней, как она голову подняла, на меня поглядывает насмешливо, вроде бы с издевкой. Это, помяни мое слово, неспроста.
– Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.
– Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.
– Да разве он – не наш?
– А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. – продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. – А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!
Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее, чем Алексей Долгорукий.
– Господи! Какой диковинный… какой страшный!.. – прошептал он, хватая руку Долгорукого.
– Я говорил тебе… Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!
Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.
Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.
– Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? – послышался шепот.
Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.
Появление «страшного» незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:
– Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.
Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.
Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.
Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. «Великий оракул», вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.
– Мы погибли! Остерман изменил нам! – взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.
– Да, кажется, что так, – заскрипел тот зубами.
И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.
Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.
– Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? – спросил Остермана Долгорукий.
Великий дипломат вынул свою знаменитую «луковицу» и, поглядев на время, произнес:
– Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет – уже официально – ограничительную грамоту, и тогда… тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно…
Сказав это, Остерман еще раз поглядел на «луковицу».
– Что это вы на часы все глядите? – подозрительно прищурился Голицын.
– Не надо затягивать окончание нашего действа, – улыбнулся знаменитый дипломат.
В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру «конюха» и нахально спросил:
– Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?
Бирон вспыхнул и громко ответил:
– Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.
– Так-с!.. – еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. – Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?
– Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! – надменно ответил «конюх».
