Юрий Герман - Один год
- Померла? - с полным ртом спросил Окошкин.
- На месте! - победно ответила Патрикеевна. - Обратно ветеринар видит свою мертвую вдову и от всех переживаний сходит с ума. А квартальный, поскольку ему отвечать, что никого не подготовил, берег револьвер - и себе в голову. Не верите? Дворничиха наша Зинаида сама даже эту умершую вдову видела.
- Вот, товарищ Окошкин, - сказал Лапшин, наливая себе чай. - Слышали? Живем с вами, живем, хлеб жуем, а все в стороне от жизни. Надо бы сегодня проверить это дело, как вы считаете?
- А проверьте! - согласилась Патрикеевна. - Проверьте, очень даже хорошо будет.
Позвонил телефон. Лапшин взял трубку. Окошкин прислушался.
- Так, так, - сказал Иван Михайлович, - хорошее дело. На каком вокзале?
- Не Жмакин? - осведомился Окошкин.
Лапшин отмахнулся.
- Ладно, еду, - произнес он. - Вышли машину поживее. Жду.
С Новым годом было покончено, по крайней мере на сегодня. Вряд ли рабочий день даст ему возможность повспоминать еще какие-нибудь подробности...
Закурив, Лапшин и Окошкин вышли на улицу. Зимнее, круто-морозное утро только еще занималось. Машина выскочила из-за угла, кренясь, на полном ходу, развернулась, старый лапшинский шофер Кадников, распахивая дверцу, сказал:
- Ну, красиво брали, Иван Михайлович, ну, орлы у нас ребята...
- Деньги при них?
- Все до копеечки.
- Не сопротивлялись?
- Какое! Бочков ихнему старшему только правую ручку чуток назад завернул.
- Оружие было при них?
- Вот не знаю, не скажу.
Машина, завывая сиреной, уже неслась по Невскому.
- Опять без меня, - сказал Окошкин. - Это удивительно, если что дельное - так я непременно в это время не участвую. Просто до смешного. Даже перед товарищами, Иван Михайлович, неудобно.
В комнатах, где работали люди Лапшина, царило приподнятое, даже праздничное настроение, которое всегда возникает в тех случаях, когда давно начатая трудоемкая и кропотливая работа приходит наконец к своему благополучному и, как всегда в бригаде Лапшина, красивому завершению. И Бочков, и Криничный, и Побужинский, и другие работники, молодые и старые, не спавшие всю нынешнюю ночь, наливали себе чай из электрического чайника, закусывали, курили, подталкивали друг друга, вспоминали смешные подробности операции; не скрывая и не стесняясь, рассказывали каждый о каком-то своем крошечном промахе, дразнили молоденького Грибкова, который уронил впопыхах пачку денег, потому что никогда "столько подряд не видел", и все порывались подробно доложить лично Лапшину. А он, гордясь и радуясь на этих своих "орлов", на бесстрашных и чистых сердцами ребят, на свою школу - они же были его учениками, - слушал, стараясь не улыбаться, перекатывая граненый карандаш по толстому стеклу стола, а когда все замолчали, внезапно спросил:
- Оно все так, сделано на совесть, но почему же мне ночью не доложили?
Бочков обдернул на себе жестом старого солдата гимнастерку, подправил сборки на спине за поясом и, глядя Лапшину в глаза, сказал твердо:
- Я виноват, товарищ начальник. Слишком вы уставши вчера были, даже серого цвета, извините. Ну а ввиду того, что на днях с вами совсем нехорошо случилось, я лично принял под свою ответственность решение - вас не беспокоить. Мне даже в санчасти сказали, что после той ночи для вас необходимо месяца два полного покоя, а вы совсем даже не отдохнули.
- За чуткость спасибо, - холодно перебил Лапшин, - но превышать свои полномочия я никому не разрешу. Ясно?
- Ясно.
- Чтобы впредь такие штуки не повторялись. Вы поняли, Бочков?
- Понял.
- Всем принимавшим участие в операции отдыхать до обеда! - приказал Иван Михайлович. - Вопросы есть?
Вопросов не было. Кабинет Лапшина опустел. Только очень бледный почему-то Окошкин стоял рядом с креслом Ивана Михайловича.
- Ты что это, Окошкин? - удивился Лапшин.
Василий проглотил слюну. Даже говорить он не мог.
- Заболел?
- Не заболел! - выдавил из себя Василий.
Утренняя почта лежала непрочитанной слева на лапшинском столе. И нечаянно Окошкин прочитал открытку Жмакина. Прочитал раз, и другой, и третий от начала до конца, читал все то время, пока Лапшин разговаривал со своей бригадой, читал, едва держась на ногах от ужаса, стыда и злобы.
- Иди в санчасть, - велел Лапшин. - Иди, быстро!
- Не пойду, - фальцетом ответил Окошкин, помолчал мгновение, еще более побледнел и решительно подвинул Лапшину открытку. - Вот.
Не торопясь Иван Михайлович протер стекла очков, аккуратно заправил дужки за уши и начал читать. Окошкин обошел стол и не сел, а рухнул в кресло. Лапшин читал медленно, деловито, словно это был вовсе не смертный приговор Окошкину, а скучная бумага, допустим, из финчасти.
- Клевета? - как сквозь вату услышал Окошкин.
Василий потряс головой.
- Правда?
Окошкин кивнул.
Вот тут-то и произошло самое удивительное. Вместо того чтобы, побагровев от гнева, закричать на Ваську, посадить его, выгнать вон, вообще покончить с ним как с личностью и гражданином, Иван Михайлович потянулся, снял очки, поглядел на Окошкина долгим взглядом и со вздохом сказал:
- Мальчишка!
- Иван Михайлович! - мгновенно приходя в себя и прижимая руки к груди жестом несколько театральным, и даже в какой-то мере балетным, заговорил Окошкин - Иван Михайлович, я это дело искуплю. Но тут вопрос серьезный. Это девушка, это самое Лариса... - Язык его все еще немножко "сбоил", и "зеленое перышко" он от волнения называл "это". - Она... я женюсь, понимаете? Она мне невеста, я ее как товарища и как человека полюбил...
- Но? - чистосердечно удивился Лапшин. - Верно, полюбил?
- С первого взгляда, слово даю, Иван Михайлович, - вдохновляясь все больше и больше, говорил Окошкин. - Я уж и дома у нее был, с мамашей познакомился, женщина очень культурная, разбирающаяся, беседовали мы...
- Так, так, - кивнул Лапшин. - Ты и мамаше небось про нашу работенку рассказал откровенненько, подробненько. Поделился, какие у нас разработки, поделился, что Побужинский делает, что Бочков, что Криничный, как и на кого Тамаркин показывает, где мы нынче брать будем...
- Иван Михайлович! - взвыл Окошкин.
- Идите, товарищ Окошкин, - сказал Лапшин. - Идите, ваш поступок мы еще разберем и вас накажем по всей строгости. А пока что займитесь делом Самойленко и доложите ваши соображения, как будете поступать в ближайшее время.
Василий Никандрович поднялся.
Ему нарочно дают это гиблое дело для того, чтобы он не справился с ним и чтобы проще было от него навсегда отделаться. Все понятно!
- Иван Михайлович, разрешите? - почти шепотом спросил он.
- Ну, разрешаю.
- Иван Михайлович, я двести двадцать установок сделал с охотниками, сами знаете, тут...
- Две тысячи двести сделаете...
- Но, Иван Михайлович...
- Выполняйте.
Окошкин пошел к двери.
- Кровавая драма! - ужасным, как показалось Васе, голосом произнес Лапшин. - Выстрел из-за угла. Рискуем жизнью...
На подгибающихся ногах Окошкин дошел до двери, немного помедлил, ожидая слов поддержки, и, ничего не дождавшись, долго пил воду из графина в комнате, где стоял его заляпанный чернилами стол. А Иван Михайлович в это самое время, закрыв большими ладонями лицо, беззвучно хохотал, хохотал, утирая слезы, хохотал до колотья в сердце, до полного изнеможения. И когда к нему на допрос привели главаря банды аферистов, пойманных сегодня ночью, знаменитого Мирона Яковлевича Дроздова - старого лапшинского знакомого, тот никак не мог понять, с чего это Лапшин нет-нет да и улыбнется хитро, насмешливо, добродушно.
- А вы здорово, Дроздов, постарели, - откладывая бланк показаний обвиняемого и закуривая, сказал Лапшин. - И постарели, и вообще что-то вид у вас не слишком здоровый.
- Язвочка! - пожаловался Мирон Яковлевич. - Оперироваться в моем положении неудобно, пригласил одного портача на квартиру, говорю: "Сделайте в домашних условиях, будете с меня иметь в лапу приличный гонорар", так он даже обиделся.
- В тюремной больнице прооперируют, - пообещал Лапшин. - У нас хирург великолепный.
- Профессор?
- Почему непременно профессор?
- Потому что для меня, извините, гражданин начальник, врач начинается с профессора. Я даже зубы никогда у дантистов не лечил, а исключительно у стоматологов. При моей работе я не нуждаюсь во врачебных ошибках.
- Конечно, работа у вас пыльная.
- Именно так. Язва, между прочим, у меня исключительно нервного происхождения. У вас, кстати, с желудочно-кишечным трактом все в порядке?
- Не жалуюсь пока.
- А работа тоже нервная, - усмехнулся Дроздов. - Начальство, наверное, теребит товарища Лапшина - подавай нам Мирона, почему ты Мирона взять не можешь, где наш Мирон?
- Вот он - Мирон, - показывая вставочкой на Дроздова и посмеиваясь, сказал Лапшин. - Заявился из Харькова к нам, мы его и взяли.
- Все-таки была с нами хлопотная ночь, - улыбаясь всеми своими морщинами, произнес Дроздов. - Вокзалы закрывать, большой переполох мы сделали. Шурум-бурум над красавицей Невой. А между прочим, ваш Бочков способный работник. Далеко пойдет.
