Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы
– А не в кабинете ли на диване сидел Чибисов? – медленно проскандировал Шариков, проницательно щуря глаза.
– А что?
– Тогда все ясно. Брошка, которую вы мне тыкали в нос, принадлежит Чибисову. Он ее здесь потерял.
– Что за вздор! Он брошек не носит! Он мужчина'
– На себе не носит, а кому-нибудь носит и дарят. Какой-нибудь актрисе, которая никогда и Гамлета-то в глаза не видала. Ха-ха! Он ей брошки носит, а она его чинушом ругает. Дело очень известное! Ха-ха! Можете передать ему это сокровище.
Он швырнул брошку на стол и вышел.
Шарикова долго плакала. От одиннадцати до без четверти два. Затем запаковала брошечку в коробку из-под духов и написала письмо.
«Объяснений никаких не желаю. Все слишком ясно и слишком гнусно. Взглянув на посылаемый вам предмет, вы поймете, что мне все известно.
Я с горечью вспоминаю слова поэта:
Так вот где таилась погибель моя:
Мне смертию кость угрожала.
В данном случае кость – это вы. Хотя, конечно, ни о какой смерти не может быть и речи. Я испытываю стыд за свою ошибку, но смерти я не испытываю. Прощайте. Кланяйтесь от меня той, которая едет на „Гамлета“, зашпиливаясь брошкой в полтинник.
Вы поняли намек?
Забудь, если можешь!
А.»
Ответ на письмо пришел в тот же вечер. Шарикова читала его круглыми от бешенства глазами.
«Милостивая государыня! Ваше истерическое послание я прочел и пользуюсь случаем, чтобы откланяться. Вы облегчили мне тяжелую развязку. Присланную вами, очевидно, чтобы оскорбить меня, штуку я отдал швейцарихе. Sic transit Catilina[21].
Евгений Чибисов».
Шарикова горько усмехнулась и спросила сама себя, указывая на письмо:
– И это они называют любовью?
Хотя никто этого письма любовью не называл. Потом позвала горничную:
– Где барин?
Горничная была чем-то расстроена и даже заплакана.
– Уехадчи! – отвечала она. – Уложили чемодан и дворнику велели отметить.
– А-а! Хорошо! Пусть! А ты чего плачешь?
Горничная сморщилась, закрыла рот рукой и запричитала. Сначала слышно было только «вяу-вяу», потом и слова:
– …Из-за дряни, прости Господи, из-за полтинни-ной человека истребил… ил…
– Кто?
– Да жених мой – Митрий, приказчик. Он, барыня-голубушка, подарил мне брошечку, а она и пропади. Уж я искала, искала, с ног сбилась, да, видно, лихой человек скрал. А Митрий кричит: «Растеряха ты! Я думал, у тебя капитал скоплен, а разве у растерях капитал бывает». На деньги мои зарился… вяу-вяу!
– Какую брошечку? – похолодев, спросила Шарикова.
– Обнаковенную, с красненьким, быдто с леденцом, чтоб ей лопнуть!
– Что же это?
Шарикова так долго стояла, выпучив глаза на горничную, что та даже испугалась и притихла.
Шарикова думала:
«Так хорошо жили, все было шито-крыто, и жизнь была полна. И вот свалилась нам на голову эта окаянная брошка и точно ключом все открыла. Теперь ни мужа, ни Чибисова. И Феньку жених бросил. И зачем это все? Как все это опять закрыть? Как быть?»
И так как совершенно не знала, как быть, то топнула ногой и крикнула на горничную:
– Пошла вон, дура!
А впрочем, больше ведь ничего не оставалось!
Седая быль
Часто приходится слышать осуждения по адресу того или другого начальствующего лица. Зачем, мол, выносят неправильные резолюции, из-за которых неповинно страдают мелкие служащие и подчиненные.
Ах, как все эти осуждения легкомысленны и скороспелы!
Вы думаете, господа, что так легко быть лицом начальствующим? Подумайте сами: вот мы с вами можем обо всем рассуждать и так и этак, через пятое на десятое, через пень-колоду, ни то ни се, жевать сколько вздумается в завуалированных полутонах.
Суждение же лица начальствующего должно быть прежде всего категорическим.
– Бр-р-раво, ребята! На что ответ:
– Рады стараться!..
– Ты это как мне смел!
– Виноват, ваше-ство…
И больше ничего. Никаких полутонов и томных медитаций. Все ясно, все определенно. Козлища налево – овцы направо.
А легко ли это?
Ведь тут, если сделаешь ошибку, так прямо через весь меридиан от полюса до полюса. Дух захватывает!
Слышала я на днях историю, приключившуюся давно, лет двадцать пять тому назад, с одним начальником губернии, человеком, стоящим на своем посту во всеоружии категорического суждения.
Это факт, это седая быль. Если не седая от времени (ей ведь всего двадцать пять лет), то от скорби и тихого ужаса.
Дело происходило зимой в большом губернском городе, в зале благороднейшего городского собрания.
Сидели за столом почтенные люди и играли в карты. Были среди них, между прочим, железнодорожный начальник и начальник тюрьмы.
Разговор коснулся снежных заносов.
– А у нас-то какая беда! – сказал вдруг железнодорожник. – Занесло поезд. Стоит в степи второй день, и ничего поделать не можем. Рабочих рук нет.
Услышав это, начальник тюрьмы подумал минутку и затем произнес роковую в своей жизни фразу:
– Пожертвуйте рублей сто, я пошлю сегодня же ночью своих арестантов, они вам живо путь расчистят.
Железнодорожник обрадовался, согласился и поблагодарил за предложение.
– Вот выручите-то вы нас! Подумать только: ведь поезд-то пассажирский! Люди голодают там, в снегу!
– Будьте спокойны. Все устрою.
Начальник тюрьмы в ту же ночь отправил на путь своих арестантов с лопатами, и те благополучно откопали поезд, который с триумфом и с голодными, иззябшими пассажирами прикатил в город.
Доложили о происшедшем губернатору.
Тот остался очень доволен поведением начальника тюрьмы.
– Молодец! А? Какова находчивость! А? Какова сообразительность? А? Нужно непременно исхлопотать для него что-нибудь такое-эдакое! Молодчина Журавлихин. Мол-лодчина!
Так ликовал начальник губернии, а в это же самое время вице-губернатор слушал с ужасом доклад одного из своих подчиненных. Докладывалось о том, как начальник тюрьмы вывез ночью из города всех арестантов, на что по закону ни малейшего права не имел, что явно нарушает закон и должно немедленно повлечь надлежащее наказание.
Вице-губернатор поскакал к губернатору.
Тот встретил его словами:
– Мол-лодчина у меня Журавлихин! Надо ему что-нибудь такое-эдакое! Непременно надо! Мол-лодчина!
Вице-губернатор опешил.
– Да знаете ли вы, ваше превосходительство, что он вчера ночью сделал? Он противозаконно вывез всех арестантов из города! Ведь это же нарушение закона!
– О? – удивился губернатор. – Нарушение закона? Да как же он мне смел! Да я его за это и так и эдак! Позвать сюда Журавлихина!
И Журавлихин получил такой разнос, что потом два дня ставил припарки к печени.
Через несколько дней встречается губернатор с железнодорожником. В разговоре жалуется на нервное расстройство.
– Покою нет! Тут еще Журавлихин, кажется, по вашей же милости, набезобразничал. Вывез ночью арестантов из города! Изволите ли видеть, фокусник какой нашелся!
Железнодорожник удивился.
– Да что вы! Какое же здесь противозаконие! Ведь он же их вез в арестантском вагоне и под конвоем. А арестантский вагон – это та же тюрьма.
– О? – обрадовался губернатор. – Та же тюрьма? Мол-лодчина у меня Журавлихин, вот-то молодчина! Нужно ему непременно что-нибудь такое-эдакое! Конечно, арестантский вагон – та же тюрьма. Окна с решетками! Мол-лодчина! Позвать сюда Журавлихина!
Не прошло и недели, как вице-губернатор, обеспокоенный равнодушной медлительностью своего начальника в столь вопиющем деле, как нарушение закона Журавлихиным, напомнил губернатору об этой печальной истории.
Но тот встретил его насмешливым хохотом.
– Никакого тут закона не нарушено. Арестантский вагон – та же тюрьма, а Журавлихин молодчина! Позвать его сюда!
Но вице-губернатор не уступал:
– По закону арестант не может отходить от своей тюрьмы дальше, чем на строго определенное количество саженей. А они там по всему пути разбрелись!
При чем же здесь вагон! Ведь они не в вагоне сидели, когда поезд откапывали.
Губернатор приуныл.
– Подлец Журавлихин. И как он это смел! Позвать его сюда!
Недели через две приезжает к губернатору влиятельный генерал.
Рассказывает, как его занесло в поезде снегом, и если бы не распорядительность начальника тюрьмы, то, наверное, все пассажиры погибли бы. Рассыпался в похвалах Журавлихину, просил его отличить и отметить.
Генерал был очень важный, и губернатор отмяк снова.
– Да, действительно, Журавлихин молодец! Я и сам думал, что ему нужно что-нибудь такое-эдакое. Позвать сюда Журавлихина!
Так время шло, судьба пряла свою нить, поворачиваясь к Журавлихину то лбом, то затылком. И Журавлихин не жаловался. Так ребенок, которого по системе Кнейпа перекладывают из холодной воды в горячую и потом опять в холодную, или умирает, или настолько великолепно закаляется, что уж его ничем не доймешь. Журавлихин закалился.
