Анатолий Алексин - Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)
Кроме Оли, никто в 9-м «Б» не собирался стать скульптором или художником. Но Евдокия Савельевна уважала людей других профессий.
– Вася Карманов оправдал мои надежды. Полностью оправдал! – восклицала она. – Стал директором троллейбусного парка! А начал с того, что сидел за баранкой.
– Прошел путь от водителя до руководителя, – сказала нам дома Оленька. – Точнее сказать, проехал!
– Вот Леша Лапшин… Полностью оправдал мои ожидания! – шумела на родительском собрании «безумная Евдокия». – Теперь он старший диспетчер. Старший! Я хочу, чтоб и ваши дети были такими.
Более дерзких задач она перед нами не ставила.
Она постоянно воспитывала учеников нынешних на примере учеников бывших, для чего устраивала встречи и собеседования. А Оленька в это время занималась в художественной школе. Да еще изучала итальянский, чтобы прочитать о гениях Возрождения на их родном языке.
Иногда после родительских собраний Евдокия Савельевна упрямо пыталась познакомить меня с моей собственной дочерью. «Лицом к лицу – лица не увидать!» – процитировала она в одной из таких бесед. «Есенин имел в виду временные расстояния», – отпарировал я.
На всех бывших учеников у Евдокии Савельевны была заведена картотека. Как в читальнях и библиотеках на книги… В карточках, помимо адресов, телефонов и библиографических сведений, было отмечено, когда проведена встреча с бывшим учеником и сколько ребят присутствовало.
– Их отрывает от дела. Нас отрывает, – вздыхала Оля. – Ну если бы сутки были в два раза длиннее! Тогда бы уж пусть.
– Ты абсолютно права, – соглашалась Надя. – Но будь снисходительной. У нее нет семьи, ей некуда торопиться.
Надюша жалела «безумную Евдокию», но еще больше опасалась за Оленьку.
– Не надо конфликтов, – просила она.
Этот страх преследовал нас обоих со дня рождения дочери: а вдруг с ней что-то случится?
В семье, состоящей из трех человек, всегда кто-нибудь оказывается в меньшинстве: либо мужчина, либо женщина. У нас в меньшинстве были мы с Надей: центром семьи и ее лицом стала дочь. Она заслужила это право. И мы были счастливы.
Когда-то, очень давно, я посылал свои фантастические рассказы в редакции толстых и тонких журналов. Мне присылали ответы на гладкой плотной бумаге с названием журнала вверху. Выразив уважение в начале и в самом конце письма, в середине мне объясняли, что мои литературные опусы лишены самобытности. Похожесть была моей главной бедой. Учись я у Евдокии Савельевны, она бы меня обожала!
А Оля даже посуду мыла каким-то своим способом: бесшумно и быстро.
– Не остри по поводу этих встреч с бывшими учениками, – просила Надюша. – И ничего не рифмуй. Я прошу тебя.
– Нет, я хочу понять, – отвечала Оля, – почему все мы должны тратить время и силы на то, что доставляет радость одной Евдокии. Эти люди ей дороги? Пусть и встречается. Но ведь так можно устраивать вечера в честь любого из жильцов нашего дома. Каждый кому-нибудь дорог. Разве я не права?
– Ты права… Но все-таки, пожалуйста, не рифмуй.
– Я рифмую бездарно. Евдокия Савельевна должна радоваться таким рифмам!
– И все-таки я прошу тебя…
От бывших учеников «безумная Евдокия» требовала, чтобы они подробно рассказывали о своих «трудовых буднях»: бухгалтер – про бухгалтерию, начальник ЖЭКа – про ЖЭК, шеф-повар – про кухню.
– Как это было интересно! Как поучительно! – восторгалась Евдокия Савельевна.
И ученики, которых она своим громким голосом как-то тихо сумела прибрать к рукам, послушно вторили, что им было действительно интересно.
А Оля молчала… Потому что в час встречи нынешних с бывшими она десятый раз перерисовывала какого-нибудь «Старика с телеграммой в руке» или мучилась от того, что фигура собаки получилась статичной, а собачий взгляд не выражает собачьей верности и ума.
Евдокия Савельевна обожала выставки и вернисажи. Но, устраивая экскурсию в музей, она на первое место по значению ставила все же слово «экскурсия».
Увидев как-то по телевидению Олины рисунки и скульптуры, завуч предложила организовать в школе показ этих работ. Поинтересовалась мнением классной руководительницы… Но оказалось, во-первых, что у «безумной Евдокии» нет телевизора. А во-вторых, она предпочла устроить выставку произведений всех, кто умел держать в руках кисточку и карандаш. У Оли она взяла два рисунка, чтобы было не больше, чем у других.
В 9-м «Б» замыслили разыграть на английском языке сцены из шекспировской «Двенадцатой ночи». «Безумная Евдокия» преподавала историю, но тем не менее стала режиссером спектакля. И хотя было известно, что Оленька владеет английским лучше всех в классе, ей довелось произнести на сцене всего несколько фраз. Главные роли исполняли любимые Евдокией посредственности.
– Она нам все время напоминала, что нет маленьких ролей, а есть маленькие актеры, – рассказывала потом Оленька. – Подавляла нас опытом Станиславского!
– Но он вряд ли имел в виду, что маленькие актеры должны исполнять большие роли, – сказала Надюша.
– С маленькими спокойнее, – объяснила нам Оля. – И вообще, они ей гораздо ближе. Привыкните к этому. И смиритесь.
– Увы, нелегко придется нашей талантливой дочери в мире людей обыкновенных, – сказал я Надюше.
– Мы с тобой тоже обыкновенные, – ответила она. – Но разве мы страшимся талантов?
Классная руководительница и в самом деле руководила умами и поступками учеников 9-го «Б». И вслед за ней они не желали замечать того, что было для них непривычным. Яркое не радовало, а ослепляло их.
Как бы надев защитные очки, они сквозь них и смотрели на нашу Оленьку.
В один миг я вспомнил все это, глядя на шляпу «безумной Евдокии», которая скрывала ее лицо.
Что же там произошло, в этом походе? Как еще унизили там нашу девочку? Почему не выдержала она? И где же она теперь?
За моей спиной была Надя… с ее больным сердцем.
«Оленька исчезла вчера вечером. Если она вот-вот не появится, – думал я, – невозможно представить себе, что будет с нами! Невозможно себе представить».
– Говорят, что самые опасные недруги – это бывшие друзья, – сказала нам Оля. – Я убедилась, что это так. Помолчала и добавила:
– О ком я говорю, спроси. И я отвечу: о Люси!
Люсю Катунину она называла на французский манер: Люси. «Как в доме Ростовых! – пояснила Оленька. – Или Болконских».
Люся упорно предрекала нашей дочери судьбу Леонардо да Винчи.
Несмотря на сопротивление Оленьки, она таскала за ней огромную папку с рисунками, даже готовила краски и мыла кисточки. Какая женщина устоит перед таким обожанием? Оленька стала дружить с Люси. Хотя времени на дружбу у нее было мало.
Да и у Люси его было не очень много. Люсина мама в течение долгих лет не поднималась с постели. За ней ухаживала незамужняя Люсина тетка, сестра отца. Но Люся то и дело звонила домой – даже когда была в школе или у нас в гостях.
Стремясь доставить матери радость, она восклицала:
– Если б ты видела фигуру спящего льва, которую вылепила Оля! Я весь вечер говорю шепотом: вдруг он проснется?
Часто она забирала Олины работы, чтобы показать маме. И взяла слово, что, когда мама поднимется (а на это появилась надежда!), Оля нарисует ее портрет.
Люся и сама потихоньку рисовала. Но мы видели только ее заголовки в школьном юмористическом журнале, который по предложению Оли носил название «Детский лепет».
Неожиданно все изменилось.
Первые тучи появились в тот день, когда в художественной школе организовали встречу со знаменитым мастером живописи. Люся высоко чтила этого мастера. Но чтили его и все остальные, поэтому школьный зал был переполнен. И Оленька не смогла провести туда подругу.
– Я не нашла для Люси места в зале, – рассказывала в тот вечер Оля. – У дверей стояли церберы. А она обиделась… И за что?! Академик живописи рисует гораздо лучше, чем говорит. Я сказала ей: «Ты знаешь его работы. Значит, ты с ним знакома. Художник – это его творчество».
– А она? – спросила Надюша.
– Вернула папку с рисунками. Как говорят, «заберите игрушки!».
– И что же дальше?
– Ну и мерси, дорогая Люси! – в рифму пошутила Оленька.
– Друзей труднее найти, чем потерять, – сказала Надюша.
– Раз можно потерять – значит, это не такой уж и друг!
– Не нашла места в зале? – задумчиво произнесла Надя. – Если бы ты не нашла его у себя в сердце… Но ведь именно нашей семье она доверила свою самую горькую тайну!
В ту пору Люся узнала, к несчастью, что отец давно уже любит другую женщину, а не ее маму.
– Сейчас к Люсе надо быть снисходительней, – сказала Надюша.
– Обыкновенная история, – грустно ответила Оля.
– Но каждый переживает ее так, будто ни с кем ничего подобного не случалось.
– Я предлагала поговорить с ее отцом. Но она отказалась: «Я отца не виню». Логично… Анну Каренину мы тоже ни в чем не виним. Правда, Каренин не был прикован к постели. Все слишком сложно. Поди разберись!
