Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
- Сам к поврежденным нравам с излихвой быв поврежден. Тем и упасся.
Некоторое время они шли молча, шагая в гору, и все светлело. Воздух вился вокруг них длинными цветными шарфами.
- Надобно еще учесть, - продолжал отец, - что здесь особенные собрались. Флуктуации своего рода.
- А что это такое ? - спросил Андрей, зная заранее, что ответ отца никакой ясности не внесет.
- Отклонение от средних значений, - объяснил отец, - вызванное, допустим, сбоем параметров...
Очень трогательно было это "допустим": студенты от таких объяснений должны были звереть.
- Смотрим друг на друга, как будто мыла наелись, - отец тихонько засмеялся. - Тертые, вываренные, всем угодные. Иначе как подслугами почтения не смогшие приобрести. Каждый таков - и другим ту же цену назначает.
Отец говорил без обиды и ожесточения, со спокойной привычной горечью, даже как будто бы этой горечью упиваясь. И сколько ни вслушивался Андрей, нарочитых "княжих" интонаций в голосе отца он не улавливал.
- Да, но это рядовые, - сказал после паузы Андрей. - Есть же головной вагон, в конце концов.
- А головной вагон идет в ту же сторону, - ответил отец, и Андрей, пораженный простотою этих слов, не нашел, что возразить.
Небо было совсем уже голубым, когда они услышали издалека шум толпы. Широкий проспект в этом месте перекатывался с горки на горку, и сверху видно было гигантский пустырь в низине, заполненный тысячами местных людей. Тюрины знали, что будет очередь, но увидеть такое - не ожидали. Это было как озеро темной запекшейся крови. По мере приближения толпа стала зерниться, рассыпаться на фрагменты. Темнокожие люди сидели на ступеньках окрестных домов, на бровке тротуара, женщины лежали ничком на траве, накрывшись цветастыми простынями, кормили грудью детей, судачили. Дети постарше бегали друг за другом, играя в пятнашки, маленькие дремали. Над толпой стоял веселый ярмарочный гомон. Самые нетерпеливые, разбившись на десятки и обхватив друг друга сзади за плечи, со смехом, прибаутками и песнями приплясывали, чтобы согреться и скоротать время. Эти фаланги, мельтешащие по всему пустырю, делали сцену похожей то ли на каплю воды под микроскопом, то ли на живую схему сражения.
Двери магазина были забраны раздвижной решеткой. Там, внутри, уже маячили мясники в белых кителях и поварских колпаках, они развешивали на крюках разодранные кровавые туши. За ними зорко присматривал хозяин тучный седой мужчина в серебристом дакроновом костюме, больше похожий на президента республики, чем на владельца мясной лавки.
У дверей с карабином наперевес стоял солдатик в долгополой суконной шинели, на голове у него была шапка с опущенными наушниками, а ноги босы, и в носу у солдатика хлюпало: видимо, утро для него было очень холодное. В стороне у решетки особняком стояли пятеро европейцев, и среди них - Савельев, тот самый, задавший отцу вопрос о цели командировки.
Савельев поздоровался с Тюриным дружелюбно: общие заботы сближают. Он объяснил, что для иноспецов устанавливается особая очередь: их отоваривают по одному через десяток местных.
- Пройдете шестьдесят шестым и семьдесят седьмым, - сказал он. Раньше надо было вставать.
- Па, а школа? - с беспокойством спросил Андрей. - Я с Элиной договорился, она приедет к девяти.
Отец виновато развел руками.
- О школе надо было раньше думать, в Союзе, - холодно сказал Савельев, и очки его зеркально блеснули. - И вообще, как это у вас получилось, что приехали вы всей семьей, да со старшеклассником-сыном, да в обход ленинградцев? И холодильник большой привезли. Как будто идете вне конкурса.
Иван Петрович заморгал глазами. Такой прокурорской атаки он не ожидал. А Андрей вдруг почувствовал странную радость - и не сразу сообразил, что слова сказаны, а он не покраснел. Значит, все-таки отпустило?
Он раскрыл было рот, чтобы достойно ответить, но в это время сзади крякнул клаксон, он обернулся и понял, что рано торжествовал победу над собою.
Сквозь толпу, нещадно рыча и напирая на людей бампером, медленно, рывками, как трактор, двигалась автомашина с брезентовым тентом. Даже еще не осознав, что это "субару", Андрей начал неудержимо краснеть. В затылке у него что-то лопнуло, и горячие пятна стали медленно проступать на лице, надвигаясь из-за ушей.
Возле самой решетки машина остановилась, из кабины вышла Тамара, она была в ярко-зеленой рубахе, по-разбойничьи подпоясанной черным кушаком, и в черных узких брючках. Скользнув подслеповатым взглядом по группе европейцев и никого, видимо, не признав, она отодвинула решетку и вошла в магазин. Хозяин, почтительно кланяясь, вышел к ней из-за кассы.
- Вот, обратите внимание на эту бабенку, - сказал Савельев. Русская, между прочим. Невозвращенка. Вертится вокруг наших, как муха, все знакомства пытается завязать...
"Да что ж такое? - тоскливо думал Андрей, отворачиваясь от него. -Заразные мы? Проклятые? Почему к нам все липнет? Не надо, не надо, пожалуйста, не надо, чтоб она нас замечала..."
Но некого просить единственному в мире: ни у кого к нему нет жалости. Разговаривая с хозяином, Тамара надела очки, посмотрела сквозь стекло и седые, щеточкой, брови ее поползли вверх. Она вопросительно улыбнулась Андрею и показала своей сухонькой ручкой, что сейчас, через минуту выйдет. Делать вид, что он не видит человека, который ему улыбается, Андрей еще не умел.
- Хорошо, - пробормотал он, кивая, - да, да, хорошо.
- По Союзу знакомы? - поинтересовался Савельев. - Или здесь зацепились?
- Здесь познакомились, - буркнул Андреи.
- Нич-чего себе... - протянул Савельев и, ловко достав из нагрудного кармана одну сигарету (в точности, как Бородин), отодвинулся в сторону.
- Что я вижу! - воскликнула Тамара, появляясь в дверях. - Андрюша, Иван! Чем вы тут занимаетесь?
- Да вот, мясо австралийское... - улыбаясь застенчиво, как девочка, проговорил отец. - Проходили мимо, видим - дают...
- Хорошенькое "проходили мимо"! - засмеялась Тамара. - В такую-то рань! Кстати, мясо не австралийское, а мое. Как славно, что я вас тут перехватила! И не надо больше сюда приходить. Садитесь в машину, поехали.
- А как же с мясом? - спросил отец.
- Да будет у вас мясо, целая тонна!
Нужно было видеть, каким взглядом, полным укоризны, провожал их Савельев, оставшийся у магазинных дверей.
16
Прием гостей в "Эльдорадо" был в номерах запрещен: для этих целей существовала гостиная на втором этаже. Когда Иван Петрович сказал об этом Тамаре, она засмеялась:
- Это вас Дени стращает? Толстый разбойник и вымогатель. Должна же я посмотреть, как устроились?
Надменно и рассеянно оглядывая вестибюль, дама с Переяславки прошла мимо конторки администратора. Мистер Дени приподнялся со своего кресла и проводил ее почтительным взглядом. Тамара царственно повернула к нему голову и, дождавшись его поклона, едва заметно кивнула.
Мама Люда, естественно, меньше всего ожидала появления гостьи, она была в странном рабочем наряде (купальник и фартук с оборками). Приоткрыв на стук дверь номера, она ойкнула, взмахнула кухонным полотенцем и заперлась в душевой.
Отец, взволнованно бормоча "У нас тут, понимаете ли, не прибрано", провел Тамару в клетушку, усадил на одну из кроватей, на другой, разметавшись под пологом, спала Настасья. Сразу стало безобразно тесно. Андрей не знал, куда себя деть: хоть иди в коридор и стой столбом.
- Господи, Дюймовочка! - восхитилась Тамара, увидев Настасью. - Вот невеста для моего Рудика, надо их поскорее помолвить.
Тут отворилась дверь душевого отсека, и мама Люда, одетая в ситцевый домашний халат, остановилась на пороге. По-видимому, она догадалась, _кого_ привели мужики, однако ее волнение можно было заметить лишь по рукам, странно сложенным на животе.
Тамара медленно поднялась, сделала шаг, другой по направлению к маме Люде - и вдруг, всплеснув руками, кинулась ей на шею. Мама Люда была настолько растеряна, что даже не догадалась ответить на объятия и стояла, как истукан.
- Именно такой, - глухо, уткнувшись лицом в мамино плечо, проговорила Тамара, - именно такой я вас и представляла. Доброй, простой, сердечной...
Непонятно было, когда мама Люда успела продемонстрировать свою доброту и сердечность. И почему, собственно, Тамара должна была как-то заранее ее себе представлять? Вот у мамы Люды имелись основания представлять себе Тамару совсем другою.
Во всей этой сцене было что-то неловкое, чуждое, зарубежное особенно когда Тамара, отстранившись от мамы Люды и отворотив лицо, судорожно полезла в сумочку за платком.
- Простите, нервы, простите меня... - пробормотала она, вытирая глаз и сморкаясь. - Вы не можете себе вообразить, вы просто себе не представляете... какая я неприкаянная...
И тут мама Люда всхлипнула, обхватила свою новообретенную подругу и обе женщины заплакали навзрыд... Случись такое с Андреем, он бы всю жизнь стыдился своих слез и тяготился воспоминанием об этой сцене, постарался бы более никогда не встречаться с этим человеком.
