Александр Герцен - Былое и думы (Часть 6)
Я ста пятнадцати не даю. Изобретатель начинает соглашаться, что в моем поведении не все ясно, Il у a du louche269, и что не мешает со мною быть осторожным.
В заключение вот письмо чисто ораторское:
"Великодушный согражданин будущей всемирной республики! Сколько раз вы помогали мне и ваш знаменитый друг Луи Блан, и опять-таки я пишу к вам и пишу к гражданину Блану, чтоб попросить несколько шиллингов. Удручающее положение мое не улучшается вдали от Лар и Пенат, на негостеприимном острове эгоизма и корысти. Глубоко сказали вы в одном из сочинений ваших (я постоянно их перечитываю), "что талант гаснет без денег, как лампа без масла" и проч.
Само собой разумеется, что я этой пошлости никогда не писал и что согражданин по будущей республике, future et universelle270, ни разу не развертывал моих сочинений.
За ораторами на письме идут ораторы на словах, "делающие тротуар и переулок". Большею частью они только прикидываются изгнанниками, а в сущности - спившиеся с круга не английские мастеровые или люди, имевшие дома несчастья. Пользуясь необъятной величиной Лондона, они проделывают одну часть за другой и потом снова возвращаются на Via sacra271, то есть на Режент-стрит с Геймаркетом и Лестер-сквером.
Лет пять тому назад молодой человек, довольно чисто одетый и с сентиментальной наружностью, несколько раз подходил ко мне в сумерках с вопросом на французском языке с немецким акцентом:
- Не можете ли вы мне сказать, где такая-то часть города? - и он подавал какой-то адрес верст за десять от Вест-Энда, где-нибудь в Головее, Гекнее. Каждый, гак, как и я, принимался ему. толковать. Его обдавал ужас.
- Теперь девять часов вечера, я еще не ел... когда же я приду? Ни гроша на омнибус... этого я не ждал. Не смею просить вас, но если б вы меня выручили... Мне одного шиллинга за глаза довольно. (177)
Я его встречал еще раза два, наконец, он исчез, и я не без удовольствия его встретил несколько месяцев спустя на старом месте, с измененной бородой и в другой фуражке. С чувством приподымая ее, спросил он меня:
- Вы, верно, знаете по-французски?
- Знаю, - отвечал я, - да сверх того знаю, что у вас есть адрес, вам придется идти далеко, а время позднее, вы еще ничего не ели, на омнибус денег нет, вам нужен шиллинг... но на этот раз я вам дам сикс-пенс, потому что не вы мне, а я вам рассказал все это.
- Что делать, - отвечал он мне улыбаясь, без малейшей злобы, - ведь вот вы опять не поверите, а я еду в Америку, прибавьте на дорогу.
Я не выдержал и додал сикспенс.
В числе этих господ были и русские: например, бывший кавказский офицер Стремоухов, просивший на бедность в Париже еще в 1847 году, рассказывая очень плавно историю какой-то дуэли, бегства и прочее и забирая, к сильному озлоблению прислуги, все на свете: старые платья и туфли, фуфайки летом и зимой панталоны из парусины, детские платья, дамские ненужности. Русские собрали для него денег и отправили в Алжир в иностранный легион. Он выслужил пять лет, привез аттестат и снова отправился из дома в дом рассказывать о дуэли и побеге, прибавляя к ним разные арабские похождения. Стремоухов становился стар - и жаль его было, и надоедал он страшно. Русский священник при лондонской миссии сделал для него коллекту272, чтоб отправить его в Австралию. Ему дали в Мельбурн рекомендацию и поручили капитану его самого и, главное, деньги за проезд. Стремоухов приходил к нам прощаться. Мы его совсем снарядили: я ему дал теплое пальто. Гауг - рубашек и проч. Стремоухов, прощаясь, заплакал и сказал:
- Как хотите, господа, а ехать в такую даль не легкая вещь. Вдруг разорваться со всеми привычками, но это надобно...
И он целовал нас и благодарил с горячностью. Я думал; что Стремоухов давным-давно где-нибудь на берегах Викторяи-Ривер, как вдруг читаю в "Теймсе", (178) что какой-то russian officer Stremoouchoff273 за буянство, драку в кабаке, вследствие каких-то взаимных обвинений в воровстве и проч., присуждается на три месяца тюрьмы. Месяца через четыре после этого я шел по Оксфорд-стрит, пошел сильный дождь, со мной не было зонтика - я под вороты. В то самое время, как я остановился, какая-то длинная фигура, закрываясь дряхлым зонтиком, торопливо шмыгнула под другие вороты. Я узнал Стремоухова.
- Как, вы воротились из Австралии? - спросил я его, прямо глядя ему в глаза.
- Ах, это вы, а я и не признал вас, - отвечал он слабым и умирающим голосом. - Нет-с, не из Австралии, а из больницы, где пролежал месяца три между жизнию и смертью... и не знаю, зачем выздоровел.
- В какой же вы были больнице, в St. Georges Hospital?
- Нет, не здесь, в Соутамтоне.
- Как же вы это занемогли и никому не дали знать? Да и как же вы не уехали?
- Опоздал на первый train274, приезжаю со вторым, - пароход-с ушел. Я постоял на берегу, постоял и чуть не бросился в пучину морскую. Иду к reverendy275, к которому наш батюшка меня рекомендовал. "Капитан, говорит, уехал, часу ждать не хотел".
- А деньги?
- Деньги он оставил у reverenda.
- Вы, разумеется, их взяли?
- Взял-с, но проку не вышло, во время болезни все утащили из-под подушки, такой народ! Если можете чем помочь...
- А вот здесь, во время вашего отсутствия, какого-то другого Стремоухова запекли в тюрьму, и тоже на три месяца, за драку с курьером. Вы не слыхали?
- Где же слышать между жизнию и смертью. Кажется, дождь перестает. Желаю счастливо оставаться.
- Берегитесь выходить в сырую погоду, а то опять попадетесь в больницу. (179)
После Крымской войны несколько пленных матросов и солдат остались, сами не зная зачем, в Лондоне. Люди большей частью пьяные, они спохватились поздно. Некоторые из них просили посольство заступиться за них, исходатайствовать прощение, aber was macht es denn dem Herrn Baron von Brunnov!276
Они представляли чрезвычайно печальное зрелище. Испитые, оборванные, они, то унижаясь, то с дерзостью (довольно неприятною в узких улицах после десяти часов вечера) требовали денег.
В 1853 году бежало несколько матросов с военного корабля в Портсмуте, часть их была возвращена в силу нелепого закона, под который подходят исключительно одни матросы. Несколько человек спаслись и пришли пешком из Порчмы в Лондон. Один из них, молодой человек лет двадцати двух, с добрым и открытым лицом, был башмачником, умел тачать, как он называл, "шлиперы". Я купил ему инструмент и дал денег, но работа не пошла.
В это время Гарибальди отплывал с своим "Common Wealth" в Геную, я попросил его взять с собой молодого человека. Гарибальди принял его с жалованьем фунта в месяц и с обещанием, если будет хорошо себя вести, давать через год два фунта. Матрос, разумеется, согласился, взял у Гарибальди два фунта вперед и принес свои пожитки на корабль.
На другой день после отъезда Гарибальди матрос пришел ко мне красный, заспанный, вспухнувший.
- Что случилось? - спрашиваю я его.
- Несчастье, ваше благородие, опоздал на корабль.
- Как опоздал?
Матрос бросился на колени и неестественно хныкал. Дело было исправимо. Корабль пошел за углем в New-castle-upon-Tyne.
- Я тебя пошлю по железной дороге туда, - сказал я ему, - но если ты и на этот раз опоздаешь, помни, что я ничего для тебя не сделаю, хоть умри с голоду. А так как дорога в Newcastle стоит больше фунта, а я тебе не доверю шиллинга, то я пошлю за знакомым и ему поручу продержать тебя всю ночь и посадить в вагон. (180)
- Всю жизнь буду молить бога за ваше высокородие!
Знакомый, взявшийся за отправку, пришел ко мне с рапортом, что матроса выпроводил.
Представьте же мое удивление, когда дня через три матрос явился с каким-то поляком.
- Что это значит? - закричал я на него, в самом деле дрожа от бешенства.
Но прежде, чем матрос открыл рот, его товарищ принялся его защищать на ломаном русском языке, окружая слова какой-то атмосферой табаку, водки и пива.
- Кто вы такой?
- Польский дворянин.
- В Польше все дворяне. Почему вы пришли ко мне с этим мошенником?
Дворянин расхорохорился. Я сухо заметил ему, что я с ним не знаком и что его присутствие в моей комнате до того странно, что я могу его велеть вывести, позвав полисмена.
Я посмотрел на матроса. В три дня аристократического общества с дворянином его много воспитали. Он не плакал и пьяно-дерзко смотрел на меня.
- Оченно занемог, ваше благородие. Думал богу душу отдать, полегчало, когда машина ушла.
- Где же это тебя схватило?
- На самой, то есть, железной дороге.
- Что ж не поехал с следующей машиной?
- Невдомек-с, да и так как языку не способен...
- Где билет?
- Да билета нет.
- Как нет?
- Уступил тут одному человечку.
- Ну, теперь ищи себе других человечков, только в одном будь уверен: я тебе не помогу ни в каком случае.
- Однако, позвольте... - вступил в речь "вольный шляхтич".
- Милостивый государь, я не имею ничего вам сказать и не желаю ничего слушать.
Ругая меня сквозь зубы, отправился он с своим Телемаком, вероятно, до первого кабака.
