Владимир Чивилихин - Над уровнем моря
- У меня есть хлеб и яйца, - сказал я.
- Ладно, потом разделим. - Он не смотрел на меня. - Вы лучше скажите, есть ли шансы?
- Я уже сказал. Надо валить эти кедры.
- Их много.
- Единственный выход - все убрать.
- А вы, значит, даже один не можете взлететь?
- Если б мог, я бы уже был там, - ткнул я пальцем в небо.
- И что? С приветом?
- Нет, товарищ, вы меня не знаете. Через полчаса я прилетел бы с бензопилой.
- Спасибо.
- Да не за что... Знаете, я даже зря пытался. Когда но чувствуешь уверенности - лучше не браться. - Мне хотелось с кем-то поделиться пережитым, чтобы окончательно прийти в себя. - Я чудом уцелел. А ведь чувствовал!..
- Как это можно чувствовать? - рассеянно спросил он.
- Загремел на посадке - раз, с радистом не мог оторваться - два. Знаете, шофер тоже чует, в какой колдобине засядет. Так и тут. Или вот когда берешь мешок, то его надо поднять до пояса, и тогда уже знаешь, быть ему на плечах или нет. И тут, пока я держался на подушке, все понял, но не поверил...
- Ладно, не переживайте, - сказал Симагин. - И у меня что-то с прибором.
- С каким прибором? - встревожился он.
- Указатель шага перепоказывает. В общем это долго объяснять...
На болоте упало первое дерево. Начало есть. Только вот жарко становилось. Солнце уже повисло над кронами, било сюда, в яму, грело парной воздух. Да, какая-то доля секунды, и было бы тут в самом лучшем случае два инвалида. Прибор подвел, и воздух уже стал потеплей, совсем не держал. Но в принципе наш воздух еще ничего. Вот зимой армейский друг из Средней Азии прилетал, рассказывал, как там братве достается. Масло перегревается, винт плавает, как в вакууме, а десять минут постоишь на земле, хоть рукавицы надевай - ни до чего не дотронешься в кабине, обжигает. Друг рвется в Арктику: прохладно, мол, гладкие места, и работенки там много, и "северные" платят.
Но дело, конечно, не в деньгах и не в летных условиях. В Арктике тоже слава богу! Просто у друга еще остался бзык чистопородного истребителя. И не женится он никак, по-прежнему большой винт у него работает на девчонок, а маленький - на все остальное. Всем нам трудно первое время в гражданке, я тоже не сразу успокоился. Долго стартером ошивался, знаки выкладывал, и меня не брали в дело, отговаривались, что раньше летал на других самолетах. На самом же деле тут требуют новых качеств, и наша резкость не котируется. Принимали в партию, спросили: "Почему стартерничаете?" - "Хочу летать", сказал я, и вопросов больше не было, лишь командир рубанул, как рекомендатель: "Бросьте, товарищи! Есть куры, и есть летчики. Этот летчик..."
Симагин ушел рубить, а я решил еще раз посмотреть больного. На пригорке, в тени пихтарника, было дымно. Чадили старые гнилушки в костре, и комаров тут вроде зудело поменьше. Инженер был закрыт с головой - тоже, наверно, от комаров. Подле сидел алтаец и что-то ему рассказывал. Увидев меня, замолчал.
- Говорите, говорите, - попросил больной из-под тряпок.
- Сейчас будем говорить, - сказал алтаец. - Пилот пришел.
- Слушай, приятель, - наклонился я к больному, - Ты держись, скоро я тебя выдерну отсюда.
- Ладно, - отозвался он. - Пол-литра за мной.
- Я тебе сам поставлю, - возразил я.
- Ладно.
На болоте затрещало. Кто-то хорошо там рассчитал - огромный кедр рухнул на соседнее дерево, вывернул его с корнем и поднял. Хорошо, меньше рубить.
- Много там еще? - спросил больной.
- Да не сказал бы. Пойду помогу...
Рубил парнишка в двухцветной куртке с капюшоном. Замахивался он робко, топор отскакивал, и щепа почти не сыпалась. Это не работа - перевод времени. Парень охотно отдал мне топор и сел рядом с другими на поваленную лесину. Они все так же недоверчиво смотрели на меня.
- Перевод времени, - сказал я. - Этак ночевать, братухи, придется.
Начал рубить, чувствуя в руках какую-то непривычную слабость. Топорище было длинным, давало хороший замах. По весу топор тоже был вполне годным, однако в целом он не понравился мне. Слишком большим оказался угол насадки, и замах пропадал, потому что сила удара уходила из-под центра тяжести. Я скинул кожанку. И надо бы поточить жало, а то, видно, весь сезон никто за это дело не брался. Как мы умеем всякое пустячное дело испортить! На семь человек один топор, и тот с изъянами. Не годится. В тайге без топора, что в море без весла.
Этот кедр я все же добил. Скосил ему па зарубе направление и положил дерево на жиденькую, но высокую пихту. Она слабо хрустнула и покорно легла в болото. А работа тут только начиналась. Крупных деревьев стояло десятка два, да мелочи не меньше.
- Не топор, - сказал я, - а этот, как его...
- Кухаркино добро, - подтвердил Симагин, сменив меня. - Она им с весны дровишки колет, но больше, видно, по камням норовит...
- Паршивые наши дела.
- Да... уж... куда... хуже, - между взмахами сказал Симагин.
Вокруг него вились пауты. Он засек пониже, у пояса. Это правильно. Толщина немного прибавит работы, зато лезвие будет вонзаться как надо и компенсирует неверную насадку. Рубил он здорово, с подергом.
Я подошел к бревну, чтоб немного посидеть. Парнишка в
куртке и с замотанной в брезент ногой лениво разгребал перед собой гнус.
- Как оно, "ничего"?
- Просто какой-то ужас! - жалостливо сказал он.
- Именно?
- Кусаются.
- Это еще не пауты, - утешил я его. - А то есть такие, что уши начисто обкусывают. Это да.
Сидящий рядом человек не то чтобы улыбнулся, а просто показал белые зубы и спросил:
- У вас что-то с каким-то прибором?
- Перепоказывает.
- Можно взглянуть на вашу погремушку? Я ведь, знаете, тоже рублю по-городскому...
Мы пошли к вертолету. Я по косогору, а он, чуть прихрамывая, прямо, болотом, потому что был в сапогах.
- Какой прибор? - спросил он, когда мы приблизились к машине.
- А вы что-нибудь соображаете?
- Да нет, - он опять по-своему засмеялся. - Хотя и конструктор. Вы в общих чертах...
Мне это понравилось, и я охотно стал ему объяснять. Ручкой шаг-газа регулируется угол атаки. Когда я круто и почти без разгончика взял, вся надежда была на то, что лопасти захватят вволю воздуха и вытащат меня, но вдруг я почувствовал перегруз - мощности двигателя не хватало для этого угла атаки. Полного перезатяжеления не произошло - я успел среагировать. Если б через секунду вес вертолета превысил подъемную силу, я загулял бы вниз.
Конструктор все это понял, и я ему пожаловался на прибор, который, видно, после профилактики начал врать градуса на полтора-два. Ошибка прибора создает опасность неожиданного перезатяжеления винта. Конструктор, слушая меня, с интересом рассматривал кабину, приборную доску, что-то соображал. Потом он предложил очень простую вещь - сверить прибор с механическим указателем шага, учесть ошибку и не добирать пару градусов ни при каких обстоятельствах. Шарики работали у этого конструктора, только я решил, что обязательно для пробы еще раз взлечу один, чтоб с больным не перезатяжелиться. Вот только прорубим просеку.
Там еще одно дерево упало. Я достал из ведра с инструментом новенький личной напильник. Надо немного пошаркать топор, а то он больше руки оббивает, чем рубит. И выгоню-ка я паутов из кабины, мы с конструктором напустили сюда их порядочно - эта серая тварь почему-то обожает запах бензина. Другой раз в воздухе прилипнет к ноге и сосет, а руки у тебя заняты. Или еще полосатые такие оводы есть, мы их "матросиками" зовем. Не насекомые - пули. На взлете спикирует в глаз-запоешь... Гнус, наверно, так и держится в болоте, потому что на водопой сюда все зверье сбегается с гольцов, недаром вокруг трава подчистую выбита и земля утоптана. Давно здешние комарики такой вкуснятины не пробовали! Может, вообще первый раз за все века человечина попалась. Ладно, жрите, черт с вами, лишь бы вытащить отсюда больного! Да, не забыть еще таблетку проглотить, голова тяжелая...
А радист совсем неплохо рубит! Он не опускает топор, вертит им над головой, и удары частые, точные, осыпающие мелкую древесную крошку. Ему перестойный кедр попался, с дуплом. Старик пожил свое. Сердцевина его сопрела, уничтожилась, и радист довольно быстро перегрызает остальное толстую деревянную трубу. Ухватка есть у парня, ничего не скажешь, только он сильно торопится и скоро, наверно, выдохнется при таком темпе. Нет, ничего. Машет себе и машет, и даже не оглядывается на нас, хотя чувствует, что мы смотрим. Живой малый, а с виду тонкокостый интеллигент, вроде этого, в куртке.
Вот кедр утробно заскрипел, шевельнул кроной, вертанулся на пне и пошел; он ничего не подломил собой, рухнул наперекрест с другим деревом и распался надвое; из слома брызнула желтая труха - сердцевина выгнила высоко. Радист повернулся к нам, засмеялся совсем по-детски и вытер лицо рукавами рубахи. Ничего малый!
Я поточил топор и хотел приступить к очередному дереву, однако большой дядька-лесник, которому я давал в Беле ракеты, уже похаживал вокруг мощного корневища, обминая сапогами траву и кусты, приглядывался к стволу, охлопывал его широкими ладонями, сморкался в стороны.
