Алексей Писемский - Люди сороковых годов
"Это что такое значит?" - подумал Вихров и пошел вслед за монахом. Тот направился к Александровскому саду и под ближайшим более тенистым деревом сел. Павел тоже поместился рядом с ним. Монах своим кротким и спокойным взором осмотрел его.
- Вы, вероятно, послушник? - спросил его Павел.
- Я? - переспросил, в свою очередь, незнакомец. - Я не монах даже, прибавил он.
- Но ваша одежда?.. - заметил ему Павел.
- Одежду я такую ношу, потому что она мне нравится.
- Но что же в ней может нравиться?
Незнакомец слегка усмехнулся.
- По моему мнению, - начал он неторопливо, - для человеческого тела существуют две формы одежды: одна - испанский колет, обтягивающий все тело, а другая - мешок, ряса, которая драпируется на нем. Я избрал последнюю!
"Да это в самом деле не монах!" - подумал Павел, услыхав такого рода ответ.
- Но какое же собственно ваше звание и фамилия ваша? - спросил он незнакомца с несколько уже провинциальным любопытством.
- Фамилия моя - Неведомов, а звание - дворянин и кандидат здешнего университета; а ваша фамилия?
- Моя фамилия - Вихров. Я тоже поступаю в университет и теперь вот ищу квартиру, где бы я мог остановиться вместе с студентами.
Неведомов несколько времени оставался как бы в размышлении.
- У нас есть несколько пустых номеров, - произнес он.
- Ах, сделайте одолжение, я очень буду рад с вами жить, - подхватил Павел простодушно. Ему начал его новый знакомый уже нравиться. - А скажите, это далеко отсюда?
- Нет, вот тут на Тверской; пойдемте, посмотрите!
- С величайшим удовольствием!
И молодые люди пошли. Войдя на Тверскую, они сейчас повернули в ворота огромного дома и стали взбираться по высочайшей и крутейшей лестнице.
- Лестница ужасная, - произнес Павел.
- Да, порядочная, но она нам заменяет горы; а горы, вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, - ответил Неведомов. - Вот свободные нумера: один, другой, третий! - прибавил он, показывая на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.
- Эти комнаты отличные! - проговорил он.
- Ну, в таком случае, пойдемте к хозяйке, и вы переговорите с ней, сказал Неведомов и, подойдя к дверям крайнего номера, произнес: - Каролина Карловна, можно к вам?
- Можно, - отвечал женский голос с несколько нерусским акцентом.
- Я к вам постояльца привел, - продолжал Неведомов, входя с Павлом в номер хозяйки, который оказался очень пространной комнатой. Часть этой комнаты занимал длинный обеденный стол, с которого не снята еще была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками, а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно быть, и лежала в постели.
- Вы мой кушанье будете кушать? - произнесла она из-за своей перегородки и, видимо, относясь к Павлу.
- Ваше, и у меня еще человек со мной будет... - проговорил тот.
- С господином Вихровым человек еще будет жить, - перевел Каролине Карловне Неведомов.
- А, это хорошо! Вам будет тоже мой самовар, свечка, вода?
- Ваш самовар, свечка и вода, - повторил Неведомов.
- Это семьдесят рублей в месяц - не меньше.
- Что же, это не дорого? - спросил Павел простодушно Неведомова.
- Нет, не дорого, - отвечал тот, улыбаясь.
- Я согласен, - сказал Павел.
- Господин Вихров согласен, - перевел опять Неведомов Каролине Карловне.
- Только прошу вас задаток мне дать, - произнесла та.
Павел вынул из кармана пятидесятирублевую и подал ее Неведомову.
- Господин Вихров отдал пятьдесят рублей; куда прикажете их положить? сказал тот.
- Ах, будьте такой добрый, протяните вашу руку с ними в эту дыру, в ширмы! - проговорила Каролина Карловна, гораздо уже более добрым голосом.
Неведомов просунул за ширму руку с деньгами; она их приняла у него.
- А что, вам не лучше? - спросил он.
- Нет, сегодня опять молочная лихорадка, и грудь очень болит, отвечала Каролина Карловна, нисколько, как видно, не стесняясь.
- Чем эта хозяйка больна? - спросил Павел, когда они с Неведомовым вышли из ее номера.
- Она недавно родила, - отвечал тот ровным голосом.
- Что же, она замужем?
- Нет, - отвечал Неведомов прежним тоном.
- От кого же она родила? - сказал с удивлением Павел.
- Ну, уж это ее спросите, - произнес Неведомов и улыбнулся.
- А где же у нее ребенок? - продолжал спрашивать Павел.
- В воспитательный дом, кажется, она свезла его, - ответил Неведомов.
В это время в одном из номеров с шумом отворилась дверь, и на пороге ее показалась молодая девушка в одном только легоньком капоте, совершенно не застегнутом на груди, в башмаках без чулок, и с головой непричесанной и растрепанной, но собой она была прехорошенькая и, как видно, престройненькая и преэфирная станом.
- Ах, это вы, Николай Семеныч! - воскликнула она. - Послушайте, прибавила она каким-то капризным тоном и болтая своей полуобутой ножкой, пошлите, пожалуйста, мне Марфушу; я целый час кричу ее; она не идет.
- А зачем вам нужна так Марфуша? - спросил Неведомов, с явным удовольствием глядя на молодую девушку.
- А затем, чтобы одеться, - отвечала та, приседая перед ним.
- Зачем же вам одеваться? Вы и так хороши, - продолжал Неведомов. Глаза его явно уже при этом разгорелись.
- Кроме того, я ужасно чаю хочу, а она мне не подает, - подхватила девушка.
- А, вот это причина уважительная, - сказал Неведомов и, подойдя к двери, ведущей вниз в кухню, крикнул: - Марфуша, ступай к Анне Ивановне!
- Сейчас! - послышался голос из низу, и когда вслед за тем горничная прибежала к Анне Ивановне и обе они захлопнули дверь в их номер, Павел спросил Неведомова:
- Кто это еще такая?
- Это одна девица приезжая, - отвечал Неведомов каким-то уважительным голосом.
- Ну, так я пойду за своими вещами, - сказал ему Павел.
- Ступайте, а потом заходите ко мне.
- Непременно! - отвечал Павел и отправился к себе на Кисловку. Он вышел из номеров m-me Гартунг как бы несколько опешенный: все, что он видел там, его очень удивило и поразило. Воспитанный в благочинии семейной и провинциальной жизни, где считалось, что если чиновник - так чиновник, монах - так монах, где позволялось родить только женщинам замужним, где девушек он привык видеть до последнего крючка застегнутыми, - тут он вдруг встретил бог знает что такое! Но как бы то ни было - такая свобода нравов ему была не неприятна!
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
- Какое у вас символическое убранство комнаты, - сказал Павел, не утерпев, хозяину, спокойно сидевшему на гробовом диване.
- Д-да, - протянул тот. - Убранство комнат, - продолжал он с обычной своей мягкой улыбкой, - тоже, как и одежда, может быть двоякое: или очень богатое и изящное - ну, на это у меня денег нет; а потом другое, составленное только с некоторым смыслом, или, как вы очень ловко выразились, символическое.
- Решительно символическое! - повторил Павел, довольный тем, что Неведомов похвалил его выражение. - Череп, вероятно, означает напоминание о смерти?
Неведомов слегка улыбнулся.
- Отчасти; кроме того, я и анатомией люблю немного заниматься, отвечал он.
- Ну, а евангелие?
Неведомов при этом вопросе уже нахмурился.
- Евангелие, - начал он совершенно серьезным тоном, - я думаю, должно быть на столе у каждого.
- А распятие, конечно, как распятая мысль на кресте, - подхватил Павел.
- Как распятая мысль на кресте, - повторил и Неведомов.
- И наконец Шекспир, - заключил Павел, взглядывая на книгу в дорогом переплете.
- Шекспир, - повторил еще раз Неведомов.
Павлу, по преимуществу, в новом его знакомом нравилось то, что тот, как ему казалось, ни одного шагу в жизни не сделал без того, чтобы не дать себе отчету, зачем и почему он это делает.
- Из Шекспира много ведь есть переводов, - полуспросил, полупросто сказал он, сознаваясь внутренне, к стыду своему, что он ни одного из них не знал и даже имя Шекспира встречал только в юмористических статейках Сенковского{166}, в "Библиотеке для чтения".
- Есть, кажется, перевод Висковатова, потом перевод Карамзина "Юлия Цезаря", и, наконец, Полевой перевел, или, лучше сказать, переделал "Гамлета" Шекспира!.. - Последние слова Неведомов произнес уже несколько с насмешкой.