Александр Хургин - Страна Австралия (сборник)
И Калиночка очень скоро перестал останавливать взгляд на всех этих лимузинах, и на их хозяевах - тоже перестал. Они неслись по проспекту и по мосту, обгоняли пешего безлошадного Калиночку, пролетали на запрещенной бешеной скорости мимо, а он шел себе потихоньку, никуда не торопясь и не спеша, и не глядя даже им вслед, зато глядя себе под ноги. Он считал, что это гораздо полезнее. Хотя, конечно, при хождении по одному и тому же маршруту изо дня в день, дорога становилась настолько знакомой, что все ее особенности отпечатывались в мозгу Юрия Петровича, и его ноги сами ступали правильно в знакомые углубления, на знакомые горизонтальные плоскости и надежные, посыпанные песком поверхности, удерживая таким образом весь корпус в положении достаточного равновесия. Да и центр тяжести у него был расположен низко. Из-за не очень высокого роста и широкой кости. То есть Юрия Петровича можно было назвать приземистым человеком, человеком, находящимся при земле, близко к земле, ну или не близко, но ближе, чем многие другие люди. Может быть, поэтому Калиночка часто чувствовал себя не вполне взрослым - невзирая на годы и остеохондроз. Может быть, эта относительная близость к земле приближала его и к детям, тоже из-за невысокого своего роста находящимся там, внизу, на еще более незначительном расстоянии от асфальта, чем Калиночка. Правда, с детьми его сравнивали другие люди, сам он как-то не видел в своем поведении и в своих поступках ничего детского, но другим со стороны, возможно, и виднее. Возможно, со стороны многое видится лучше и четче. Хотя оценивать поведение другого человека люди не способны. В принципе не способны, в силу своего устройства. И причина тут простая. Все они - люди - имеют возможность судить о других людях по себе и никак иначе. Это самый простой и доступный путь - посмотрел на другого, примерил его поступок или там поведение на себя и получил резюме: это хорошо, а это плохо. Элементарно, одним словом. Поэтому люди и недолюбливают тех, чьи поступки даже примерить на себя невозможно, потому что каждому понятно, что он бы - как и любой другой нормальный человек - так не поступил. И когда находится тот, кто поступает, да еще у всех на виду понятно, что это раздражает людей и злит, и выводит их из себя. И они говорят о таком человеке - НЕнормальный. А что такое это "ненормальный" и какие именно у него отличия от "нормального", сформулировать никто никогда не мог и по сей день не может. И каждый измеряет так, как уже было сказано, по себе. Ты такой, как я - хотя бы приблизительно, значит, нормальный, не такой - извини и иди к нетаким.
Между прочим, Юрий Петрович считал, что ничего плохого в этом простейшем и, казалось бы, неоправданном подходе нет. Он и сам по преимуществу судил о других так же. Потому что он честно и неоднократно пробовал поставить себя на место другого человека - той же Инны, к примеру. И он даже однажды увидел ее квартиру и ее сына Павла, и кота, который медленно проходил параллельно проему двери, держа на отлете свой черный взлохмаченный хвост. И ему показалось, что он знает, чем занимается Инна сейчас, когда не лежит рядом с ним, а находится у себя дома. И почему она занимается этим, а не тем, и как именно она это делает, и что при этом говорит, что думает и что чувствует. Но в какой-то момент Калиночка вдруг сообразил, что он все себе представляет по своему и только по своему разумению и что все это праздные фантазии, и ничего он об Инне не знает, кроме того, что знает. И вполне возможно, что кот у нее не черный, а рыжий в полосочку, а сын не худой и длинноногий, как она сама, а рыхлый и неуклюжий, и совсем на нее не похож, а похож на отца, которого Калиночка и представить себе не мог. То есть мог, конечно, но не пытался. Все равно же невозможно правильно представить себе человека, если ты ни разу его не видел. Можно лишь нарисовать его в своем воображении, но с оригиналом такой рисунок вряд ли будет иметь что-нибудь общее.
Такие примерно мысли сопровождали Калиночку на протяжении его утреннего пути. Вернее, мысли его сопровождали самые разные - сегодня одни, завтра другие. В голову к нему постоянно что-нибудь лезло и на ходу - особенно. И это ему не мешало, а, наоборот, помогало идти вперед, преодолевая прогрессирующие во времени явления остеохондроза. Потому что если бы на пути следования его не посещали мысли или, как минимум, размышления, ему волей-неволей опять пришлось бы глазеть по сторонам, как делал он это вчера, позавчера, неделю, месяц и год назад. Для того, чтобы занять себя и свои органы чувств хоть чем-то. А что нового можно было увидеть там, где прожил в общей сложности около двух десятков лет и где каждый день ходишь по одному, строго заданному, маршруту? Но и здесь, оказывается, могут случаться неожиданности. Как-то Калиночка решил и с работы домой пройтись пешком. Это не зимой было, а летом, при хорошей то есть погоде. И он пошел по той же дороге, но - что естественно и понятно - в обратном, противоположном направлении. И каково было его удивление, когда он не узнал проспект имени Правды, который был, само собой разумеется, тем же самым, и в то же время совсем другим. Обратный порядок следования делал неузнаваемыми даже дома, надвигавшиеся на идущего мимо них своими не теми торцами. Да и все другое выглядело чужим - проезжая часть оказалась не слева, как обычно, а справа, и Юрий Петрович все время вертел головой, провожая идущие на него автомобили, потому что, как известно, привык, чтобы они его обгоняли, тротуар, всегда имевший небольшой наклон влево, к дороге, теперь накренился вправо - правда, все равно к дороге, - остановки, по которым проще всего было ориентироваться, определяя, сколько пути уже пройдено, а сколько осталось, приближались задом наперед в обратном порядке и о расстоянии говорили, конечно, но не сразу, а после паузы, нужной для простеньких, но все же подсчетов. Ну, и так далее и тому подобное. В общем, Калиночка извелся, пока дошел пешком до своего дома, имевшего, как вдруг выяснилось, серый, обшарпанный, глухой - то есть без единого окна - торец, на котором белой краской и высотой в пол-этажа были написаны две цифры и одна буква. Буква размером поменьше. 13а - это был номер дома, в котором жил Калиночка, жил и никогда не видел этой уродливой надписи, сделанной, скорее всего, нетрезвой рабочей рукой, рукой, принадлежащей какому-нибудь ученику маляра либо самому маляру третьего или, скажем, четвертого разряда. А не видел он этой надписи, потому что, когда уходил из дому, упомянутая торцевая стена всегда оставалась у него за спиной и ему как-то не пришлось обернуться и взглянуть на нее - Калиночка ходил обычно не оборачиваясь все из-за того же остеохондроза, - а на обратном пути он проезжал мимо своего дома в троллейбусе по противоположной стороне проспекта и тоже не видел этой стены. От остановки же подходил к дому с другого конца, входил в свой четвертый подъезд и все. Хотя, конечно, за десятилетия, которые Юрий Петрович прожил в этом доме, он мог бы знать, что написано на стене и какой вид эта стена имеет. И понятно, что он видел эту стену неоднократно, но, во-первых, раньше на ней ничего написано не было, а во-вторых, ну не останавливал он на ней свой взгляд - может быть, скользил по ней взглядом, но не видел. Бывает же так, когда читаешь, а думаешь о другом. Одну страницу перевернул, другую, третью - и ничего не запомнил из того, что прочел.
Но то, что когда-то давно эта стена не была такой серой и не имела этой неряшливой надписи, Калиночка мог утверждать авторитетно, так как что-что, а уж это он почему-то помнил. Никто не может объяснить, почему человек запоминает одно и не запоминает другое, гораздо более важное. Отец Калиночки, например, запомнил и не простил его матери увезенную кровать. Они, когда поженились, у родителей жить стали - в столице, у дедушки, значит, Юрия Петровича и у бабушки, которые тогда не были дедушкой и бабушкой, поскольку Юрий Петрович еще не родился. А когда он родился, его мать перестала мирно уживаться со своими родственниками по мужу, потому что жить им всем впятером стало тесно и неудобно. И она решила уехать к себе на Украину, несмотря на то, что после войны никого у нее там из родственников не осталось - сестра вернулась туда позже, в пятьдесят пятом, что ли, если и вообще не в пятьдесят седьмом году. И она списалась с подругой и спросила, можно ли у них в городе найти жилье и работу, и та ответила ей, что да, при случае и при желании можно. И мать сказала своему мужу - ты давай, доучивайся и приезжай к нам, если к тому времени не передумаешь, а мы сейчас поедем и там устроимся на жительство. И она взяла грудного сына Юру и собрала самые необходимые вещи, и сказала мужу, что раз неизвестно, где ей поначалу придется жить и будет ли там какая-нибудь мебель, пусть он отправит на ее имя кровать багажным вагоном. И муж - отец Юрия Петровича - отправил свою кровать, а сам спал на полу. Это же начало пятидесятых годов было и лишнюю кровать он не мог позволить себе купить, будучи студентом вуза. Ну, а приехав после окончания учебы к ним, увидел он, что кровать стоит в том виде, в каком он ее отправил, даже не собранная. Не понадобилась она его семье, поскольку удалось жене снять комнату с мебелью - кроватью, шкафом и этажеркой. И отец страшно обиделся, сказав, я на полу спал, а тебе, значит, кровать моя не нужна была. Мать ему говорила, что не могла же она знать, что ей так повезет с жильем и что не отправлять же было эту кровать обратно в столицу. И он как будто согласился с ее доводами, но засела у него в памяти эта невостребованная кровать, и через пятнадцать лет, уходя от них ко второй своей семье, которая существовала к тому моменту не год и даже не пять лет, отец сказал матери, что ты никогда ко мне по-человечески не относилась кровать заставила багажом отправлять, которая тебе так и не понадобилась, а я год, считай, на полу спал, простужаясь от сквозняков и болея насморком и бронхитом.
