Марк Алданов - Девятое Термидора
Полковник превосходно говорил по-французски, но французская картавость, выходившая у него по-немецки очень растянутой и мягкой, мучительно резнула слух Штааля.
Молодой человек кратко сказал, что просьба его, вероятно, изложена в письме: он хочет перейти линию французского фронта. Выслушав это сообщение, полковник помолчал, как бы ожидая продолжения.
- По какому же делу изволите ехать? - нежно улыбаясь, спросил он наконец, убедившись, что сам гость больше ничего не намерен сказать.
- Дело мое известно британскому военному агенту, - ответил Штааль.
Улыбка полковника расплылась еще нежнее.
- Видите ли, сударь, - сказал он. - Очень легко, конечно, перейти фронт. Но ведь надо знать, как вы его перейдете. Ну, хоть в каком платье? Если вы предполагаете работать в армии, мы можем вам предложить любой французский мундир. Если вы желаете быть там гражданским лицом, я бы позволил себе рекомендовать вам республиканский кафтан, хоть карманьолу, что ли. Когда б я имел честь знать лучше ваши намерения, мой опыт мог бы вам очень и очень пригодиться.
- А у вас есть карманьолы? - живо спросил Штааль. Он не раз слышал это слово, но не знал в точности, что такое карманьола: не то песня, не то платье.
- У нас все есть, - сказал, ласково улыбаясь, полковник, - и все в вашем полном распоряжении. Да вот, извольте выбрать сами. Принесите сюда платье, - строго приказал он вежливому разведчику.
Разведчик закивал головой и вышел из комнаты. Штааль, желая избежать расспросов, небрежно рассматривал ноты клавесина.
- Изволите, сударь, знать эту вещицу? - любезно обратился к нему хозяин, наклоняясь над Штаалем и обдавая его снова острым запахом мускуса. - Одна из последних господина Моцарта. Верно, слышали, бедняга не так давно умер. Мы очень с ним были хороши; я ему даже заказал в свое время пьеску для моих часов с музыкой. Хорошенькая пьеска, и покойный недорого взял с меня по знакомству. Надо вам сказать, я очень, очень люблю музыку и еще больше литературу. Особенно Жан-Жака Руссо, - это мой кумир... Жаль, жаль беднягу Моцарта. Теперь у нас остались только братья Гайдны, да еще Сальери. Впрочем, из молодых есть способные музыканты. Родственнице моей дает уроки ван Бетховен, - недавно приехал к нам в Вену, очень, очень способный юноша, хоть большой чудак. И представьте, совершенно не любил в детстве музыки. Но отец порол его до тех пор, пока он не полюбил; теперь славные пишет вещицы и играет очень бойко. Вот что значит хорошее воспитание. Немного старше вас будет... А вы давно изволите состоять на секретной службе?
- Не очень давно, - ответил Штааль.
Вежливый разведчик, слегка запыхавшись, вернулся в комнату и раскрыл на столе большой чемодан с какой-то короной на потертой зеленой коже. В чемодане лежало несколько свертков в белой чистой бумаге, аккуратно заколотой булавками, как у прачек. Полковник поднялся с места, взял один сверток, взглянул на пометку, сделанную на бумаге синим карандашом, и вытянул булавки.
- Ну, вот штатский костюм, парижского кроя, на ваш рост как раз подойдет, - сказал он, обмеривая Штааля взглядом. Только при этом Штааль заметил, какого огромного роста был начальник разведки, показавшийся ему в первую минуту лишь очень грузным. Круглые плечи его были так широки, что на них могли бы уместиться четыре головы.
- Как раз на вас костюм, точно по мерке шит, - повторил полковник и вдруг бросил сверток на стол. Лицо у него сразу совершенно переменилось; старый шрам на щеке выделился розовой полосой, а голубые глаза внезапно стали темно-стеклянными и страшными.
- Что за ослы! - сказал он по-немецки разведчику, не повышая голоса (разведчик, однако, вдруг побледнел). - Господи, что за ослы!.. Сколько раз я говорил: перед расстрелом раздевать... Этакое дурачье! Думают, что заштопали шесть дыр на кафтане, так там никто ничего не заметит. У них жандармы, может быть, получше наших. Не хотят раздевать, так пусть пробавляются одними повешенными. Этакие подлецы! Подводят людей под топор!..
Штааль с невольным ужасом уставился на кафтан. На груди и пониже ее действительно были заметны плохо заштопанные, точно прожженные, круглые дыры.
- С тех двух, что утром повесили, где платье? - резко спросил своего подчиненного полковник.
- В чистке, еще не успели... - ответил вежливый господин, не сводя глаз с начальника.
Полковник повернулся к Штаалю. Стеклянные глаза мгновенно приняли прежнее наивно-добродушное выражение. Заметив ужас на лице молодого человека, начальник разведки усмехнулся.
- Понимаю, сударь, ваши чувства, - сказал он, - я и сам очень, очень чувствительный человек... К несчастью, нам трудно заказывать для наших сотрудников новое платье: ни денег, ни времени нет, да и покроя так не подделают. Военных мундиров у нас сколько угодно - пленных, слава Богу, достаточно, а насчет карманьол хуже. Берем, где можем. Вот сегодня два комиссарчика нашлись, задержались как-то в Брюсселе... Вещи повешенного, как вы знаете, приносят счастье... Впрочем, если вы брезгуете, мы найдем вам новенькую карманьолу. Ну, хоть эта, - видите пометку, - взята в чемодане.
Полковник развернул другой сверток и вынул из него, потряхивая и поглаживая, черную шерстяную блузу, такие же брюки, трехцветный жилет и красную шапку. Штааль смотрел на огромные, волосатые руки полковника и представлял себе в них тонкую человеческую шею, а над ними высунутый язык. Устыдившись обнаруженной нервности и подавив в себе ужас, он спросил равнодушным голосом:
- Это и есть карманьола?
- Самая настоящая карманьола, - ответил весело полковник. - Черная грубая шерсть - символ республиканской простоты нравов. Идеи Жан-Жака Руссо, очень, очень гуманные идеи и с большим будущим. Великий человек был Жан-Жак. Изволили читать "Новую Элоизу"?.. Какая прекрасная вещь!.. Впрочем, теперь в Париже революционеры-модники носят шелковые карманьолы. Очень, очень красиво, только дорого стоят, много дороже наших кафтанов. А по росту, жаль, тот кафтан пришелся бы лучше; ну, да можно перешить. Вы когда изволите ехать?
- А как же мне ехать-то? - спросил Штааль.
- Чего же проще! Здесь застряло много всякого народа, и кто мирный человек, мы тех не задерживаем, особенно теперь. Хочешь во Францию? Ну и ступай во Францию, покричи там еще немного: "Да здравствует республика!" скоро будешь кричать: "Да здравствует король!" Лишь только наши войска займут пограничную линию, - а об этом, как вы изволите знать, полковник Макк заключил соглашение, - сейчас и начнем выпускать желающих. У них на фронте теперь тоже контроль не очень строгий. Армейщина, что они понимают! - с презрением заметил полковник. - В тылу, особенно в Париже, - этого не скажу: там гораздо труднее. Там не юнцы какие-нибудь, а старые настоящие полицейские, - остались от покойного короля. Ну, да ведь у вас паспорт, вероятно, вполне надежный?
- Вполне надежный.
- А то, если вы не совсем уверены, мы могли бы дать наш.
Полковник помолчал, вопросительно глядя на Штааля, и затем, снова не дождавшись ответа, спросил:
- Так карманьолу прикажете вам доставить?
- Да, я возьму ее с собой, - поспешно сказал Штааль. - И военный мундир тоже, на всякий случай, ну, волонтера пехоты или другой, все равно. Что это стоит? - задал он вопрос, вынимая бумажник.
- Ничего не стоит, - ответил, улыбаясь, полковник. - Мы обслуживаем наших союзников бесплатно... А нам вы ничего не будете сообщать? - быстро спросил он. - Приятно было бы поработать вместе. Мы, кстати, платим не хуже англичан, кому даже и лучше. Люди, работающие у наших союзников, нам особенно интересны, - сказал он многозначительно, подчеркивая каждое слово, и опять помолчал. - Тоже, если вы пожелали бы посылать ваши донесения через нас, мы охотно возьмемся доставлять их: всегда с удовольствием оказываем услуги...
- Так как же мне перейти фронт? - спросил сухо Штааль, стараясь не смотреть на это лицо с ласковой, сверкающей золотом улыбкой.
- Не беспокойтесь, я вам дам пропуск. Вы с ним проедете дня через два в наш пограничный пункт, ну хоть в Турне, и явитесь там к коменданту. Он вас и отправит с первой же партией... Пропуск как прикажете написать?
Штааль, быстро подумав, назвал свою настоящую фамилию, но почему-то счел полезным изменить ее орфографию.
- В письме его превосходительства не совсем так написано, - сказал полковник, вставляя имя в бланк пропуска. - Генерал, верно, ошибся... Костюмы с собой захватите? А то мы можем доставить на дом, чтобы вам не утруждаться? Ну, как знаете... Заверните, - приказал он вежливому разведчику. - Вы еще дня два пробудете здесь? Если пожелаете меня видеть, весь к вашим услугам. Очень, очень приятно было бы с вами поработать... Но и просто, без дела, рад буду случаю поговорить, - о музыке, о литературе... Имею честь кланяться, чрезвычайно рад был познакомиться.
Он приветливо пожал руку Штааля. Вежливый разведчик с двумя свертками проводил молодого человека до ворот. Когда они спускались по лестнице, сверху из салона снова послышались звуки клавесина. На этот раз полковник играл не Моцарта. Он играл, тоже с большим чувством, революционную песню марсельских волонтеров, которую уже слыхал Штааль и которая начиналась словами: "Allons, enfants de la patrie!" ["Вперед, сыны Отечества!" (франц.) - первая строка "Марсельезы".]
