Лев Овалов - История одной судьбы
Широкоплечий Ванюшин еще шире расправил плечи. Исподлобья взглянул на Анну. Он был громоздок, тяжел, круглолиц. Когда сердился - багровел, казалось, вот-вот его хватит удар.
- Сколько? - коротко спросил он.
Анна сказала.
- Погодите... - сказал он и вышел.
Анна провела в одиночестве минут пятнадцать.
Ванюшин зашел обратно, сел за стол, сунул руку в боковой карман, подал деньги.
- Вот, - сказал он.
Анна смутилась.
- Я предупредила. Смогу вернуть только через полгода, - сказала она. Вы даже ни о чем не спросили...
Ванюшин недовольно на нее поглядел.
- И не спрашиваю. Когда товарищ просит, я помогаю. А не выясняю - надо ли помогать. Надо или не надо - это пусть другие выясняют...
К концу дня Анна появилась на маслозаводе перед Алексеем.
- Вот... - Она положила перед ним деньги. - Иди и внеси в кассу. Ты ничего не должен.
Алексей растерялся.
- Колхозы сдавали, они и рассчитаются, - забормотал он. - Это даже как-то...
- Я ничего не знаю, - сдавленным голосом произнесла Анна. - Я хочу быть уверенной, что ты никому ничего не должен. Ни от кого не хочу зависеть. Ни от чьей доброты.
Он нерешительно запротестовал:
- На это обратят внимание...
- У тебя недостача на сегодняшний день? - сказала Анна. - Вот иди и покрывай.
Он упирался:
- А как я проведу?
- Незаконные операции умел проводить? Сумей провести законную.
Об оконное стекло бился шмель. Жужжал как сумасшедший.
Алексей прикрыл шмеля ладонью.
- Ах, чтоб тебя!
- Отпусти, - сказала Анна. - Шмель не виноват.
Он швырнул шмеля за окно.
Она спросила:
- Вы куда деньги сдаете?
- В банк.
- Вечером покажешь квитанцию, - тихо сказала Анна. - А то так и знай, завтра еще одну ревизию пришлю... - Она поежилась. - Посадил семью на голодный паек. Отец! Тоже мне...
И не договорила.
Вечером Анна долго сидела в райкоме. Советовалась с Добровольским, о ком из механизаторов написать в газете. Так написать, чтобы и не перехвалить и остальных подтолкнуть. К ней заглянул Тарабрин. Веселый, оживленный. Прислушался.
- Правильно, - одобрил он. - Поднимите кое-кого перед уборкой...
- Между прочим, Иван Степанович, - сказала Анна, - Бахрушин внес деньги.
- Какие деньги?
Тарабрин не сразу понял. Он уже не думал о сводке.
- Недочет, который образовался на маслозаводе. Там была какая-то неясность. Не надо ему делать поблажек. Могут подумать, что из-за того, что он мой муж.
Тарабрин прищурился, ждал, что еще она скажет.
- Ни я никому не должна прощать, ни мне никто не должен, - сказала Анна. - Снисходительность, пусть даже из самых добрых побуждений, не одного человека привела к преступлению.
XL
Лес прогрелся, просушен солнцем, даже под елями, распластавшими мохнатые ветви по самой земле, сухо. В опавшую прошлогоднюю хвою рука погружалась, как в нагретый сухой песок. Даже лесные болотца повысыхали, мох в кочкарнике ершился жесткой щетиной. Деревья то совсем уходили в синь, то высветлялись, зеленея нежно и молодо.
Дети вот уже дня три как собирались с матерью по грибы. Анна все обещала, обещала и, наконец, поклялась, что обязательно пойдет в воскресенье. Не так уж много времени удавалось ей проводить с детьми, но на этот раз она их не обманула. Тем более что и Женя приехала на каникулы, ей тоже хотелось в лес.
И вот всей семьей они сегодня в лесу. Даже Алексей охотно пошел. После истории с маслом, когда Анна заставила его погасить недостачу, он притих, стал ласков с детьми, даже как будто не пил и с Анной вел себя, как в первый год после женитьбы.
Вышли пораньше, захватили корзины, взяли еды, дома осталась одна Надежда Никоновна. Забрались километров за пять.
Дети разошлись по чаще, Алексей отправился искать удилище, а самой Анне захотелось вдруг полежать. Просто полежать. Смотреть в небо и считать облака...
Она расстелила плащ на сухой моховине, легла на спину, закинула руки за голову - в кои-то веки могла она позволить себе вот так бездельно поваляться днем на траве!
Поодаль перекликались дети. Она прислушивалась к их голосам. Они были такие разные и в то же время такие бесконечно свои. Вот Коля. Он ближе всех. Мальчику восьмой год, осенью пойдет в школу. Ниночке осенью исполнится одиннадцать. Женя совсем большая, восемнадцать лет. Не успеешь оглянуться, как закончит техникум и станет самостоятельным человеком. Мечтает о работе, обещает помогать матери. Да где там! Встретит какого-нибудь Петю или Сеню и ищи ветра в поле! Время бежит, бежит. Ей самой тридцать семь. Тридцать семь уже! Старая баба. Скоро бабушкой станет. Не задолжится. Вот только дедушка у нас бедоватый...
В полдень все собрались возле Анны. Дети насобирали грибов, наперебой хвастались перед матерью.
- Есть будете?
Есть хотели все. Анна расстелила полотенце, достала огурцы, вареную картошку, селедку, хлеб.
Анна поколебалась, но все-таки купила накануне бутылку вина на тот случай, если пойдет Алексей, чтоб уж и ему было полное удовольствие. Она не разбиралась в вине, вино было какое-то молдавское, десертное, водки она покупать не хотела.
Нине и Коле подмешали немного вина к воде. Анна и Женя выпили по глотку, ну, а царская доля досталась, разумеется, Алексею.
Выпив, он повеселел, пытался петь, посадил возле себя сына, принялся обстругивать удилище. Девочки ушли за цветами. Анна тоже пошла было с ними, потом вернулась, почему-то не решилась оставить Колю с отцом.
- Ты иди, иди, - сказал Алексей жене, - дай мужикам между собой покалякать.
Она все-таки не ушла. Алексей вставал, садился, снова вставал. Потом, преодолевая смущение, извлек откуда-то поллитровку.
- Понимаешь, не надеялся на тебя...
У Анны весь день было такое хорошее настроение, все было так хорошо...
- Алеша, отдай, - попросила она.
Он торопливо налил с полстакана.
- Ну, отдай, Алешенька. Я же о тебе забочусь...
Он закрыл глаза, торопливо выпил. А когда снова взглянул на Анну, глаза его уже подернулись мутной пленкой, заблестели.
- Заботишься... О чужих заботишься больше, чем о своих!
Анна протянула руку.
- Отдай бутылку, прошу...
Он отошел подальше, встал у куста жимолости.
Анна поднялась и пошла к мужу. Она еще улыбалась, еще надеялась. Алексей нырнул за куст, захрустел валежник.
Коля побежал за отцом.
- Папа!
Валежник захрустел еще громче.
Так и кончился этот хороший день.
Анна пошла искать девочек. Лучше уж поскорее домой.
Девочки сидели на полянке перед ворохом колокольчиков и ромашек, плели венки.
Анна позвала:
- Пойдемте...
Вернулись на прежнее место, покричали Коле, мальчик появился из-за кустов.
Анна вопросительно взглянула на сына.
- Где отец?
Коля махнул рукой в неопределенном направлении.
- Спит.
Анна нашла Алексея за кустами. Он спал, спал тяжело, мертвенно, как спят безнадежно больные люди.
Дети пошли вслед за матерью.
- Вы идите, - сказала она им. - Соберите все, корзины, посуду, я догоню вас...
Она наклонилась, потрясла Алексея за плечо. Опять потрясла. Закинула его руку себе на шею, попыталась поднять. Алексей как будто пришел в себя.
- Пошли? - несвязно спросил он.
- Пошли, пошли...
Она поволокла его, придерживая за пояс. Дети оглядывались и снова убегали вперед. Анне было трудно, Алексей еле переставлял ноги. Надо расходиться, думала Анна. Так невозможно...
До сумерек было далеко. Облака двигались вместе с нею над лесом. Что за пример для сына, думала Анна, что за пример для людей... Она тянула, тянула, Алексей тяжело навалился на ее плечо, он сопел, засыпал на ходу, просыпался. "А как разойтись? - думала Анна. - Люди обращаются ко мне, ждут, чтоб я помогла их семьям, а свою семью разорю..." Ей ужасно хотелось подойти к городу в сумерки. Все-таки не так стыдно.
Дети шли впереди. Они оживленно о чем-то разговаривали. Солнце лилось праздничным желтым светом. Девочки несли корзины и букеты. Коля едва поспевал за сестрами. Они так и шли: ближе всех Коля, потом Нина и впереди Женя. А еще дальше Жени, совсем впереди, шел Толя. Никем не видимый Толя. Легкими воздушными шагами уходил в солнечный закат.
А сама Анна шла тяжело, трудно, ноги ее скользили в траве, шла и волокла на себе сонного и грузного Алексея.
XLI
Должно быть, в глубине души Тарабрин был благодарен Анне. Из мерзавца доброго человека не сделаешь, но люди, так сказать, средние, не слишком стойкие, общаясь с хорошими людьми, сами становятся лучше. Похоже, Тарабрин, столкнувшись с принципиальностью Анны, и сам стал принципиальнее, и был этим, конечно, доволен, как доволен бывает всякий человек, когда ему не в чем себя упрекнуть...
Все в районе было подогнано к плану - мясо, молоко, яйца. Заготовка сена подходила к концу. Обком торопил по привычке, но не так уж ретиво, и это значило, что обком надеется на район.
Все шло заведенным порядком, как в будильнике, сделанном по простому, но проверенному образцу.
