Владимир Максимов - Ковчег для незваных
Майор, против обыкновения, оказался на месте. Тут же находился и механик, на этот раз выбритый до синевы, в заношенной, но щегольской кожаной куртке, из-под которой виднелась новенькая гимнастерка с сержантскими треугольниками в голубых петлицах.
- Вот что, Самохин, - майор впервые окинул Федора оценивающе осмысленным взглядом, - поступаешь в распоряжение Лялина. С сегодняшнего дня каждое его слово для тебя - приказ. На объекте состояние боевой тревоги номер один. Ясно? Выполняйте.
По дороге механик морщился похмельно тяжелым лицом, говорил отрывисто, в сердцах:
- Чудит на радость маме, чмур недоделанный... Поможешь заправить, - он боднул воздух впереди себя, - эту керосинку, вот и вся твоя, дорогой товарищ, тревога номер один. Остальное - моя забота.- Вяло копошась вокруг самолета, он продолжал тихонько поругиваться и вор-чать. - На нем не только в тыл врага, на нем дышать страшно, вот-вот развалится... Конашевич сумасшедший, вот и взлетает... Этот Конашевич и на швейной машине взлетит... Нашли дурака, вот и пользуются... Иди себе, солдат, не путайся под ногами, лучше выпей с Николой, больше пользы будет.
- Мне приказано, я и путаюсь, - обиделся Федор. - Начальников много, а я один.
Механик повернулся к нему всем корпусом, виновато поморщился, сказал тихо, печально, назидательно:
- Человека с похмелья понимать надо, солдат, человек в это время не в себе находится, человек в это время в мятежных сферах витает, его дух разрушения жаждет... Чу! - внезапно встрепенулся он: неподалеку, среди леса, возникло сбивчивое тарахтение мотора. - Еще один гроб на колесах грядет, Конашевича на заклание тащат.
По дороге, ведущей из леса, вперевалку выкатилась знакомая Федору полуторка и вскоре заглохла перед крыльцом караулки. Тут же от машины отделился человек в коже с головы до ног и почти бегом направился к ним через поле.
- Леха! - он еще издалека принялся размахивать летным шлемом над собой. - Не дрейфь, за счет фанеры взлетит, она легкая! Здорово, Леха!
Появление гостя преобразило механика: глаза его ожили, приобрели блеск, плечи выпрями-лись, на опавших щеках проступило нечто вроде румянца:
- У тебя, Вовчик, и без фанеры взлетит, здорово! - Лялин бросился к нему навстречу, они обнялись и так, обнявшись, принялись неуклюже тискать друг друга. - Прогреем разок-другой, захлопочет, как миленькая, не таких в чувство приводили.
- Давно мы с тобой не пили, Леха, - удовлетворенно похохатывал гость, - вернусь, напьемся - нальемся в драбадан!
- В доску!
- В лоск!
- В дымину!
- В стельку!
- В дрезину!
Они, видно, повторяли эту игру не в первый раз, в чем угадывался какой-то особый, понятный только им двоим смысл, отчего их разбирало еще большее веселье.
- В зеленого змия!
- В него, ползучего!
Потом они втроем сидели в караулке, коротая время за чайком, под который Конашевич щедро одаривал их своей смешливой говорливостью:
- В полку ребята писают под себя кипятком: новые машины пришли. Старье на турецкую границу отправляют. Может, наконец, воевать начнем, а то не война, а сплошные поддавки, только людей гробим. И каких людей! Кадровых ассов на удобрение переводим, сердце кровью обливается! - Он вдруг погас и ожесточился. - Ваши тоже чудят. Куда их там, этих сосунков, забрасывать? Им еще в "казаки-разбойники" играть. С первого курса берут: айн, цвай, драй да хенде-хох, вот и весь ихний ин-яз. Бросают, как горох на камень: глядишь, прорастет. Да не прорастет ведь! - Его даже перекосило. - Перестреляют, как куропаток!
Носов с шумом объявился на пороге, всей своей выправкой выказывая услужливую исполнительность:
- Товарищ старший лейтенант, к майору!
- Начинается волынка, - нехотя поднимаясь, ухмыльнулся тот, поговорить не даст, черт полосатый! - И уже за дверью: - Ждите, мужики, скоро вернусь...
- Человек! - глядя ему вслед, механик торжественно поднял палец вверх. - Мы с ним вместе взлетали, вместе падали, вместе из окружения выходили. Да где там выходили, он меня на себе выволок. Я за ним с закрытыми глазами куда угодно, в огонь и в воду. Теперь таких раз-два и обчелся, теперь такие, как мамонты, вымирают, скоро совсем не останется, ценить надо, дорогие товарищи.
- Чего говорить, - поспешно согласился с ним Носов: он, по всему судя, готов был соглашаться со всем и с каждым, если это не требовало от него обязательств или усилий, - старшему лейтенанту палец в рот не клади, с головой мужик.
Механик брезгливо скривился, сузил глаза и посмотрел на солдата так, как смотрят на что-то крохотное, почти неразличимое:
- Топчешь планету, Носов, а зачем? Какой палец, какой мужик, какая еще голова? Я тебе про высокие материи толкую, про жизнь и смерть, про родство душ, а ты ко мне со своими прибаутками лезешь. Эх, колхоз! - но тут же смягчился: - Ладно, садись, слушай, хоть ты этого и не заслуживаешь... Сбили нас под самым Львовом...
Это была история, точь-в-точь похожая и непохожая на десятки других, подобных же, из тех сотен, что довелось выслушать Федору горьким летом войны. В ней тесно переплетались правда и вымысел с терпким привкусом пережитого страха, скрытого стыда и восхищения собою. В ней два человека, прячась, плутая, путаясь в трех соснах, словно зачумленные, чураясь жилья и дорог, пробирались в ту сторону, откуда поднималось солнце, а оно светило им навстречу - долгое, палящее, безжалостное. Скорбное солнце начала войны...
Конашевич вернулся, когда поле и лес за окном медленно растворялись в густеющих сумерках, тепло земли отлетало к студеным высям, где уже изрядно и резко высыпало: две временные поры пересекались друг с другом на стыке дня и ночи, и зима заметно одолевала.
- Замучил, лягавый, - он остервенело сплюнул,- делать ему нечего, мильтону. Подъем, братва, труба зовет, через час-полтора можно взлетать, начальство уже на месте...
К самолету двигались молча: атмосфера сугубой важности происходящего настраивала их на несколько торжественный лад. У них на глазах и с их участием совершалось некое таинство, секретное действо, запретный обряд. И обряд этот обязывал каждого из участников к известному самоограничению или жертве, что сообщало им чувство сослужения с чем-то куда более значительным, чем каждый из них сам по себе.
На месте их уже ждали. Майор выступил из темноты, забубнил вполголоса:
- Пора, время не терпит. Товарищ старший лейтенант авиационной службы, вы готовы к выполнению боевого задания? Рядовые Носов, Самохин, собирайте костры для посадки: ровно через два часа пятнадцать минут машина будет обратно. Ясно?
- Ясно, - буркнул Конашевич и нырнул в темь, к самолету. - Не маленькие, а насчет "обратно" расписание у Всевышнего. - И затем к механику: - Гляди в оба, Леня, взлетаю вслепую.
И слился с крылатым силуэтом.
- Копни сенца посуше, - шепнул Носов Федору. - Я хворосту подтащу, разложим в разных концах, зальем бензинчиком, полыхнет за милую душу. Иди, иди, - тихо и, как показа-лось Федору, с особым значением гоготнул он, - не боись.
Но едва расплывчатое пятно копны выделилось перед ним из лесного сумрака, как навстречу ему оттуда же выпростались и поплыли, переплетаясь, два голоса:
- У меня это в первый раз было, честное слово, Поля...
- Я знаю.
- Разве это можно знать?
- Можно. Я старая, я все знаю.
- Какая же ты старая, десять лет - не разница.
- Еще какая! Это тебе сейчас кажется, что немного, пока молодой, а повзрослеешь, сразу заметишь.
- Я тебя всё равно не забуду, Поля.
- Спасибо, милый.
- Я к тебе вернусь.
- Возвращайся, я ждать буду, обязательно возвращайся, кого же мне ждать еще...
- Правда, Поля?
- Правда, правда, Миша, чистая правда...
Ночь отозвалась голосом майора:
- Лейтенант Гуревич, вы готовы? Пора.
В темноте зашуршали сеном:
- Есть, товарищ майор!.. До свиданья, Поля, теперь надолго, пока война не кончится.
- До свиданья, Миша, береги себя, смертей много, жизнь - одна.
- Только для тебя, Поля, только для тебя. Жди...
Сначала в Федоре все замерло, затем оборвалось, перехватив горло обжигающе удушливым колотьем. Еще вчера, смутно прозревая только что случившееся, он всё же не ожидал, что это произойдет так внезапно, так близко, так до унизительности обыденно. "Так вот оно, однако, как бывает, Федору казалось, что он задыхается, - будто и вправду птичий грех!"
Остальное доносилось до него уже сквозь яростный шум в ушах и легкое головокружение:
- От винта!
- Мотор!
- Поехали!..
Под свист рассекаемого воздуха и стрекот пропеллера крылатая тень выскользнула на осве-щенную молодой луной поляну, стремительно уменьшаясь, пронеслась по ней и в следующее мгновение трепетно взмыла над зубчатой кромкой леса, а вскоре безраздельная тишина снова заполнила собою ночь.
И лишь после этого в глуховатом голосе майора прорезалась снисходительная нота:
- Ладно, хлопцы, примете машину и можете быть свободны, отсыпайтесь, хоть до обеда. - И вдруг тоненько, почти жалобно: - Товарищ Демидова, куда вы, подождите!.. Полина Васильевна!.. Полина Васильевна! - Голос его звучал всё дальше и глуше. - Полина!..
